Я всегда следил, чтобы между мной и Рози была достаточная дистанция, поскольку я никоим образом не желал, чтобы до ушей несомненно здоровенного и, вероятно, вспыльчивого Кевина О'Доннела дошли какие бы то ни было искаженные слухи.
– Ах, Джордж, – сказала однажды, всплеснув ручками, Рози. – Если бы вы знали, какая лапушка мой Кевин и как он умеет меня ублажать. Вам рассказать, как он это делает?
– Я не уверен, – осторожно начал я, стараясь избежать слишком откровенных излияний, – что вам следует…
Она не обратила внимания.
– Он вот так морщит нос, а глазами вот так часто-часто хлопает, а еще при этом так ярко улыбается, что ни один человек не может не развеселиться, когда на него смотрит. Знаете, как будто солнышко выглянуло и все осветило. Ах, если бы у меня была его фотография с таким лицом! Я пыталась его снять, но никак не могла поймать момент.
Я сказал:
– Милая моя, а чем вас не устраивает натура?
– Ну, понимаете… – она замялась, очаровательно покраснела, а потом продолжила: – Он ведь не всегда такой. У него в аэропорту страшно тяжелая работа, так что иногда он приходит такой усталый, что немножко хмурится и ворчит. А вот если бы у меня была его фотография, то это бы меня тогда утешало. Сильно-сильно утешало, – закончила она, и в глазах блеснули непролитые слезы.
Должен признать, что у меня мелькнула было мыслишка рассказать ей про Азазела (я его так называю, потому что не собираюсь произносить тот набор слов, который якобы является переводом его имени) и объяснить, что он для нее может сделать.
Однако я очень щепетилен в вопросах сохранения чужой тайны и понятия не имею, откуда вы разузнали про моего демона.
Ну, и кроме того, мне легко подавлять подобные импульсы, поскольку я человек жесткий, реалистичный и глупой сентиментальности не подвержен. Должен сказать, однако, что в твердой броне моего сердца есть некоторые слабые места, доступные для очаровательных юных дам выдающейся красоты, – разумеется, я имею в виду вполне достойные и почти что родительские чувства. К тому же я понял, что мог бы оказать ей эту услугу, даже не говоря ничего об Азазеле… нет, не из боязни недоверия – я могу убедить любого нормального человека без психических отклонений вроде ваших.
Когда я представил дело Азазелу, он никак не выразил восторга. Напротив, он мне заявил:
– Ты просишь сделать какую-то абстракцию.
– Ничего подобного, – сказал я ему. – Я прошу простую фотографию. Тебе надо только ее материализовать.
– И это все? Отчего бы тебе самому этого не сделать, если это так просто? Ты ведь, я вижу, разбираешься в вопросах эквивалентности массы и энергии.
– Ну только одну фотографию.
– При этом с таким выражением, которое ты даже не можешь определить или описать.
– Естественно, ведь он никогда не смотрел на меня так, как на свою жену. Но я верю в твое могущество.
Я понимал, что лишней ложкой масла кашу не испортить. И не ошибся. Он мрачно буркнул:
– Тебе придется сделать снимок.
– Я не смогу поймать выражение… – начал я.
– Этого и не понадобится, – прервал он меня. – Это уже моя забота, но проще будет иметь материальный объект, на который можно спроецировать абстракцию. Другими словами – фотоснимок, пусть даже самый плохой, на какой ты только и способен. И конечно, только один. Больше я не смогу сделать, и вообще, не собираюсь рвать мышцы своего подсознания для тебя или любого безмозглого представителя твоей породы из вашего мира.
Да, верно, он часто бывает резок. Я думаю, он таким образом подчеркивает важность своей роли и пытается внушить, что не обязан выполнять все, о чем его попросят.
С О'Доннелами я встретился в воскресенье, когда они возвращались из Массачусетса (на самом деле я их подкараулил).