— Пятеро убитых, трое раненых, — отвечает Киса. — Обычные стрелки. Один с ручным пулеметом.
— Негусто, — говорю я.
Впрочем, бывало и хуже. Полгода назад я командовал Pz-IV, мы шли колонной по такому же заснеженному полю, только не в Венгрии, а где-то на западных границах Германии, была ночь, не видно было не зги, мой танк шел вторым в колонне, я почти не волновался. Кто же знал, что наводчик американской самоходки попросту не разглядит первый танк в лунном свете? Семь минут скучной поездки, и вдруг по ногам бритвами хлещут осколки, я падаю на сиденье, и нижнюю половину тела охватывает огонь. Было очень больно.
А еще раньше был случай, я командовал ублюдочным плавучим «Шерманом» в день Д в Нормандии. На второй минуте боя немецкий снаряд разорвал в клочья надувной понтон, танк перевернулся и затонул. Никто из экипажа не смог выбраться, мы медленно умирали, задыхаясь в душном воздухе, постепенно лишающемся кислорода. Было не больно, но очень мучительно.
Меня начинает бить нервная дрожь, так почти всегда бывает после смерти в бою. Чтобы убрать ее, я делаю комплекс упражнений. Сальто вперед, сальто назад, стойка на руках, кувырок, серия ударов и растяжек.
— Загрузить программу рукопашного боя? — предлагает Киса.
Она всегда предлагает это в такие минуты. Я никогда не соглашаюсь, но она все равно предлагает, это стало у нас своего рода ритуалом. И у этого ритуала есть продолжение. Я усаживаюсь в кресло и говорю:
— Иди ко мне.
Киса не нуждается в дополнительных уточнениях. Она встает на колени и ее нежные губы начинают меня ласкать. Я выдерживаю недолго.
— Падай, — говорю я.
Мы падаем на ковер и сплетаемся в объятиях. Ее дыхание щекочет мою шею, моя рука ложится на ее грудь, я чувствую, как бьется ее сердце. Строго говоря, о Кисе надо говорить в мужском роде, она транс, но я мысленно считаю ее женщиной. Потому что от мужчины у нее только член, остальное тело — женское, и этого остального намного больше.
Я живу с Кисой очень долго, лет десять, наверное, а то и двадцать, давно сбился со счета. Из всех моих наложниц она держится дольше всех. Правильно говорят, что с возрастом человек становится консервативным, разнообразие надоедает, а извращения приедаются. За свою жизнь я перепробовал в сексе почти всё, однажды даже пол поменял на несколько лет. Какое-то время колебался между трансами и детьми, но все же остановился на трансах, лучший из которых — Киса.
Мы занимаемся сексом. Это длится нескончаемо долго, мы меняем роли и позиции, наконец, я кончаю. Киса целует меня, я расслабленно глажу ее голову. Мир прекрасен.
Через какое-то время я спрашиваю:
— Пока я воевал, новости были?
Я ожидаю отрицательного ответа, как обычно, но Киса говорит:
— Пришло письмо, предлагают работу.
Я резко встаю, Киса не успевает отодвинуться и клацает зубами — я случайно ударил ее в подбородок. На ее личике появляется обиженное выражение.
— Почему сразу не сказала? — спрашиваю я и сразу понимаю, что этот упрек несправедлив.
Давным-давно я сам запретил ей сообщать мне о пришедшей почте. Все равно там нет ничего, кроме спама.
— Что за работа? — спрашиваю я.
— Тестинг реальности, — отвечает Киса.
Можно было и не спрашивать. Было бы странно, если бы мне предложили что-то другое. Другой работе надо учиться, а тестинг реальности может провести любой дурак. Неприятно, конечно, так о себе думать, но что делать, если это правда… Я ведь действительно ничего не умею.
— Сколько платят? — спрашиваю я.
Киса отвечает, я непроизвольно присвистываю. Сумма очень большая, это примерно плюс двадцать лет нормальной жизни в моей привычной реальности. Можно даже немного повысить качество жизни, второго секс-бота, например, завести, или игровое пространство немного расширить…
— Пойду, пожалуй, — говорю я. — Посмотрю, что за реальность.
— Удачи, — говорит Киса.
Я сажусь в кресло, расслабляюсь и закрываю глаза. Смена реальности неуловима. Я открываю глаза и оказываюсь… гм… в анабиозной капсуле. По крайней мере, эта штука выглядит как анабиозная капсула — проводки всякие, шланги, на лице маска с зондом для искусственного питания. Извращенная, надо сказать, фантазия у здешнего демиурга. Впрочем, кто бы говорил.
Проводки и трубочки оживают, датчики отклеиваются, катетеры выдергиваются, я непроизвольно вспоминаю Кису. Последним выдергивается питательный зонд из ноздри, это очень щекотно, я громко чихаю. Медицинское оборудование прячется в полу и стенках, капсула перестает быть капсулой и превращается просто в комфортабельный гроб. Затем открывается крышка.
Я встаю и осматриваюсь. Большое темное помещение сплошь уставлено одинаковыми капсулами, это похоже на кладбище. Открыта только одна капсула — моя. Я встаю и чувствую, что тело затекло. Хорошая реальность, качественная, второстепенные детали отлично прорисованы. Выпрыгиваю на бетонный пол, замечаю, что на полу и на крышках капсул лежит толстый слой пыли. Делаю разминку. Мышцы наполняются кровью, сердцебиение учащается, появляется приятная усталость. Что-то быстро она появляется, демиург недоработал. Гравитация нормальная, плотность воздуха — тоже, а организм устает намного быстрее, чем должен. Надо потом сказать заказчику работы, чтобы исправил глюк.
В изголовье саркофага обнаруживаются трусы и сандалии. Одеваюсь и обуваюсь. Трусы щекотят чресла, подстраиваясь под нужный размер, я хихикаю. Сандалии вытягиваются вверх и превращаются в обтягивающие сапоги из тонкого материала, похожего на кожу. Хочу возмутиться, но неожиданно понимаю, что обувь вполне удобна, даже удобнее, чем сандалии. Пусть будет так.
Оглядываюсь. Над дальней стеной тускло горит знак «выход», иду туда, пробираясь между саркофагами. Оказываюсь в коридоре, вдали под потолком вижу еще один такой же знак, иду туда. Спускаюсь по лестнице, выхожу на крыльцо.
Вокруг расстилается тропический лес. Жарко и душно. Кричат какие-то птицы, а может, лягушки, хрен их разберет, кто они такие. От крыльца под сень деревьев уходит тропинка. Мелькает мысль: а может, эта реальность — хоррор, типа как парк мелового периода? Я на такое не подписывался! Мысленно тянусь к поисковой системе — все в порядке, связь есть. Отставляю в сторону руку, концентрируюсь, наблюдаю, как формируется файрбол. Швыряю его в ближайшее дерево, огонь сжирает пару веток и гаснет — слишком влажно. Нанотехнологии не заблокированы, это хорошо. Можно никого не бояться.
Я спускаюсь по ступеням и вхожу в лес. Следующие полчаса не происходит ничего интересного, я иду по тропинке, верчу головой, созерцаю разнообразные деревья и кусты. Ни одного зверя не видно, только мелкие птички порхают над головой. Странно, я думал, что в джунглях должно быть больше живности. А тут даже комаров нет, недоработка. Впрочем, это хорошая недоработка, правильная, демиургу зачет.
Тропинка идет под уклон. Если география этой реальности близка к стандартной, впереди должна быть река или озеро. Или море.
Тропинка делает крутой поворот, я обхожу большой куст и сталкиваюсь нос к носу с медведем. Он стоит на задних лапах и настороженно принюхивается. Маленький медведь, неказистый, ростом мне по грудь, и почему-то черный, а не коричневый. И выражение лица у него дурацкое, губы вытянуты трубочкой, будто свистеть собрался. Медвежонок, наверное.
— Привет, медведь! — кричу я и вскидываю руки вверх.
Медведь падает на четыре лапы, разворачивается ко мне задом, вываливает немаленькую кучу и убегает в лес, ломая кусты и забавно подбрасывая зад при каждом скачке. Я хохочу.
— Пока, медведь! — кричу ему вслед.
Перепрыгиваю через дурно пахнущую кучу и иду дальше. Спуск становится круче, похоже, конец географии близок. Что там меня ждет?
Озеро. Или море. Скорее море, чем озеро — вон какие волны. Сейчас спущусь к воде и разберусь, пресная она или соленая. Кстати, пить уже хочется, а ни одного ручья я так и не увидел. Может, эта реальность — тест на выживание? Тогда почему природа такая дружелюбная и почему нанотехнологии не заблокированы? Может, стоит связаться с Кисой и запросить детали? Нет, так неинтересно.
Краем глаза замечаю какое-то шевеление. Оборачиваюсь и вижу, что с ветки ближайшего дерева свисает маленькая симпатичная змейка в черно-красную поперечную полоску.
— Привет, змея! — говорю я.
Змея не реагирует, она по-прежнему висит в той же позе и буравит меня немигающим взглядом.
— Хорошая змея, — говорю я.
Протягиваю руку и поглаживаю змею по голове. Точнее, собираюсь погладить — она уворачивается и кусает меня за средний палец. В пасти змеи всего два зуба, они очень длинные и острые, как иглы. Укус оказывается неожиданно болезненным.
— Плохая змея, — говорю я.
Хватаю ее двумя руками, ломаю позвоночник и говорю: