Рыцари заорали восторженно, крик поднялся такой, что отовсюду в нашу сторону сбегались люди, выхватывая из ножен мечи. Герцог продолжал улыбаться, только улыбка постепенно застывала, на лице отразилось глубокое раздумье и сильнейшее колебание.
Я ждал, затаив дыхание, наконец он выпрямился, глаза сверкнули дьявольской гордостью.
— Нет!.. — произнес он громко и величественно. — Я предпочту, чтобы все знали и говорили, что именно я отказался от предложенной мне чести, ибо мое достоинство не позволяет перехватывать славу столь именитого полководца, как граф Ришар! Более того, я настолько чту общее благо, что отдаю все свое войско под полное командование графа Ришара! В моем войске множество знатнейших рыцарей столь древних родов, перед которыми даже длинная родословная Его Величества выглядит до смешного короткой и бедной на имена… и я хочу, чтобы мой пример, о котором будут говорить здесь и в Ундерлендах…
— …и сложат баллады, — вставил я быстро. — Менестрели обожают великодушные порывы!
Он кивнул, донельзя гордый, продолжил так же важно:
— Чтобы мой поступок послужил им достойным примером! Нам всем следует забыть о знатности рода ради величия церкви и внедрения христианской веры в дикие языческие земли! Все мы — рыцари церкви, вот что нужно нам помнить!
Я вскрикнул, в глазах слезы восторга, с жаром обнял герцога.
— Дорогой Ульрих!.. Простите, это я от волнения… Я просто не нахожу слов! Это ваше решение будет настоящим потрясением для всех, кто ожидал перехода руководства войсками к вам, и примером на долгие годы… да что на годы — на века!.. От этом сегодня же будут говорить с восторгом, а завтра начнут сочинять песни, легенды, баллады, стансы, сирвенты, поэмы…
Сэр Витерлих, что давно и открыто улыбался мне, протолкался ближе, веселый и уже с запахом вина.
— А не отметить ли это великое событие пиром? Пусть запомнят все!.. И пусть менестрелей тоже угостят на славу, у них строчки будут складываться быстрее!
Глава 8
Назад я несся подобно быстрокрылому птеродактилю, хотя и на арбогастре. Ветер ревет и воет в ушах, мы были уже на полпути, когда я придержал Зайчика и начал вертеть головой по сторонам.
Пес вернулся и уставился на меня ожидающими глазами.
— Слишком быстро возвращаемся, — объяснил я обоим серьезно. — Вон там вроде бы постоялый двор… Перекусим, переведем дух, обдумаем новые хитрости!
Бобик все понял, развернулся и ринулся в сторону далекого домика в окружении роскошного сада. Деревья такие высокие, что видна только крыша, хотя дом двухэтажный, если не трех.
Ворота распахнуты, я въехал шагом, двое расторопных слуг бросились перехватывать повод, я великодушно бросил им серебряную монету, чем удивил несказанно, еще не пришло время таких поощрений, а сам соскочил на землю и направился ко входу в главное здание, откуда вкусно несет жареным мясом, луковой похлебкой и вареной бараниной.
В двух шагах от крыльца вяло общаются четверо мужиков, двое в порванных рубахах, у одного лиловый кровоподтек под глазом, тоскливо поглядывают по сторонам, морщатся, когда смотрят на яркий свет, видно, что у каждого голова трещит после вчерашнего…
Их опасливо обходят сторонкой, а еще опускают взгляды, а то ж это вызов, тут же можно схлопотать.
Я, естественно, пошел по прямой, грузный и величавый, как слон. Один нарочито выдвинулся, чтобы я его задел плечом. Я с удовольствием, настроение хорошее, выполнил его желание, да так, что его отшвырнуло на кучку дружков.
Те сразу оживились, подтянулись и помолодели. Похмелье временно отступило, один из группы, широкий и массивный чернобородый здоровяк круто развернулся ко мне, кулаки немедленно сжались так, что побелели костяшки.
— А, — проревел он, — ты так?
Я сказал нетерпеливо:
— Слушай, дурак. Хочешь получить в морду, давай без лишних слов. А то они у тебя такие… скучные.
Он даже отшатнулся в удивлении. Дружки смотрели на меня, разинув рот, как на дурачка.
— Ты не понял? — проревел чернобородый. — Нас четверо!
Я небрежно отмахнулся.
— Позови еще шестерых, чтобы наши силы сравнялись.
Он заорал:
— Да ты хоть знаешь, кто я такой?
— Знаю, — ответил я. — Дурак, который лижет землю.
Он вскрикнул:
— Что-о?
Я с превеликим удовольствием врезал ему в морду. Он рухнул, перевернулся лицом вниз, из разбитого рта потекла кровь. Испуганные и ошалелые собутыльники замерли, глядя на меня выпученными глазами. Для них все случилось чересчур быстро, без привычной ругани и соответствующего разогрева.
— Вот видите, — сказал я остальным, — лижет землю… Что он в ней нашел? Не дурак ли?
Один из его дружков пробормотал:
— Но…
— …Он самый сильный боец в этих краях, — весело досказал я за него. — Угадал?
Он ошалело уставился на меня круглыми глазами. Остальные тоже вытаращились испуганно, кто-то перекрестился, другие плевали через левое плечо и щупали амулеты.
— А вы откуда… знаете? — проговорил тот же мужик с придыханием в голосе. — Вы… колдун?
— Люблю этот мир, — сказал я с чувством. — И вас всех люблю!
От меня шарахнулись в испуге, последняя фраза вообще доконала, уж не понимаю, как можно иначе понять слово «люблю», полное христианского смирения и любви к ближнему и даже дальнему.
Пес проскользнул в дверь харчевного заведения раньше меня, я оглядел довольно просторный зал, несколько столов занято, но все по одному, по два человека. Я выбрал свободный, Пес оказался под столом раньше, чем я опустился на лавку.
Хозяин сразу послал ко мне женщину в чистом переднике, угадал состоятельного клиента, я велел принести поесть лучшее, что у них готовится прямо сейчас, а также лучшего вина.
Буквально через пять минут на мою тарелку перегрузили прямо с широкой сковородки нарезанное тонкими ломтиками жареное мясо, а мальчишка принес и водрузил на стол, надуваясь от натуги, кувшин с вином.
— И чего-нить покрупнее, — сказал я. — Еще. Например, гуся целиком или свиненка.
Мальчишка сказал с недоумением:
— Да… я скажу бате…
Я ел с удовольствием, ловил разговоры, но все о том же: что лучше сеять на этих землях, в самом ли деле появилась новая стая волков или орудует недобитая старая, почему под рекой всегда хороший урожай гречихи, а дальше от деревьев вообще не растет, но сколько бы я ни вслушивался, никто и не упомянул, что совсем недавно прошло огромное войско крестоносцев, и мир должен бы вроде стать другим…
Принесли, как я и заказал, большого гуся. Мальчишка уставился на меня в ожидании, неужели я такой проглот, но я оторвал лапу и швырнул под стол. Там послышался моментальный хруст, чавк, после чего высунулась огромная голова с удивленными глазами: это все, да?
— Не все, — ответил я и бросил ему остальную часть гуся.
Мальчишка торопливо отступил, глаза стали огромные. Я бросил ему золотую монету.
— Отдай бате. Хорошее мясо, а гусь так и вовсе… Слышишь, как хрустит? Это так спасибо говорит.
Он неумело улыбнулся и убежал, крепко зажав в кулаке драгоценную монету.
Дверь хлопнула, порог переступил чернобородый мужик с разбитым в кровь лицом, огляделся угрюмо, как бык, что выбирает, кого бы поддеть на рога.
Я уловил момент, когда он углядел меня, всхрапнул и, стиснув огромные кулаки, тяжело направился в мою сторону. Я продолжал доедать мясо, на него поглядывал искоса.
Он остановился у стола, нависая надо мной, как скала над родником.
— Ты хто? — потребовал он с угрозой.
Я сказал с удовольствием:
— Кто ты, уже запомнил, хорошо. Теперь хочешь знать, кто я?.. Садись, буду рассказывать. Эй, рыженькая, еще одну чашу, да побольше, кувшин вина и жареного мяса.
Он поколебался, но сел, выбрав место не напротив, а сбоку, чтобы легче дотянуться, когда сочтет момент подходящим. Женщина принесла чашу и блюдо с мясом, я взял кувшин, в это время дверь снова громко хлопнула.
Чернобородый оглянулся, я сосредоточился и создал ямайский ром прямо в его чаше. В харчевню вошли трое мужчин в запыленной одежде, с кнутами через плечо, сразу закричали насчет вина.
Все расселись вблизи двери, чернобородый разочарованно повернулся ко мне.
— Показалось…
— Пей, — посоветовал я. — В мою честь подали лучшее вино.
Он взял чашу, с подозрением принюхался.
— Пахнет как-то не так…
— А выпить боишься? — спросил я.
Он хмыкнул и в три могучих глотка осушил всю чашу. Рожа моментально покраснела, затем стала темно-бурякового цвета, глаза полезли на лоб.
Целую минуту он не мог ни вздохнуть, ни выдохнуть, наконец грудь расширилась, жадно хватая воздух.
— Это… — просипел он, — что… за такое вино?
— Понравилось? — спросил я.
