В этой сказке нет счастливого конца: добрый Гудвин не оказался шарлатаном, просто до Изумрудного города надо было дойти, а идти оказалось некому. Мудрая ворона Кагги - Карр улетела прочь, понимая, что оказалась лишней в этой сказке, а розовая фея ещё не знала, что в книжке больше нет места никому. Книжка стремительно сокращалась, уменьшаясь в объёмах. Зато толстыми жирными страницами пух и цвёл маразм. Обезьянки праздновали победу, Элли превратилась в наркоманку, готовую на всё ради новой дозы. А пугало?.. Это не имеет значения. Человеческий мусор, осталась одна обёртка. Шарик, наполненный воздухом и фантиками, ценность которых оказалась сомнительной.
Дорога из жёлтого кирпича, выложенная таблетками - бесчисленным количеством белых шариков, жёлтых шариков, попыткой оттянуть неизбежное. Судьба Страшилы незавидна и печальна. Он - доверчивый идиот, лежал на дороге абсолютно выпотрошенным мешком....
Последнюю солому вынес Гамельдин. Очевидно, топить печку и распевать песенки для новых крыс.
Лучше бы мне ослепнуть от горя и слёз!.. В те дни, пока я выбаливал, ты мог бы стать дельфином и плавать в моём океане. Только ты не выжил бы в нём - тушку солью бы разъело. Жаль, слёзы не способны разъедать души тех, кто их вызвал и породил. Ослепнуть и впасть в отупение было проще и лучше, чем, кристально прозревая день за днём, оказаться разрезанным происходящим на части.
Дохнуть от боли - это не метафора. Ты содрал заживо кожу и повесил живого человека выбаливать на крючке своего сучьего вампиризма, подключив медленный ток....
Выть ультразвуком души - всё что осталось. Ты говорил, что слышишь музыку Вселенной, а ты когда-нибудь слышал, как незримо воют человеческие души, тварь?!
Слова? Я подпишусь под каждым словом, под каждым смыслом, поставлю жирный росчерк с подписью тебе на память. Можно кровью, но я больше не продаю душу настолько дешево. Ты оказался убогим упырём и совершенно беспонтовым дьяволом.
Забей это признание себе в глотку, кажется, именно так расторгают контракты. Японская ничья: один удар по шахматной доске и фигурки летят к чёрту.
Вот и всё, что останется после меня.
Собери веничком в совочек и выброси в форточку; тебе это не нужно, мне - тоже.
Всегда мечтал написать тебе прощальное письмо, высказаться бурным русским матом, пребывая в здравом уме и твёрдой памяти.
Не стал. Хотел, но предпочёл тихо сдохнуть, мысленно продолжая цепляться за тебя пальцами, отчаянно ненавидя само понимание происходящего, понимание, в котором не существует гордости, а люди превращаются в раздавленные арбузы. Любишь арбузы? Съешь меня, а потом, когда подавишься, выплюни и посади одну косточку в землю, может, трепетно ухаживая за этой бахчой, ты вырастишь свой личный идеальный арбуз.
Мерзко. Мерзкое ощущение быть выебанным в душу с полным пониманием произошедшего.
А ты, глупая, самолюбивая, эгоистичная тварь, живёшь себе в блаженном неведении, позволяешь себе строчить пошлые стишки. Ты знаешь, через что заставил меня проходить?! Ты знаешь, сколько это длилось? Незнание не освобождает от ответственности.
Но, думаю, ты знаешь. Наслаждаешься, да? Наслаждайся. Тебе нравится причинять людям страдания, ты просто питаешься этим. Хобби у тебя такое, упыриное.
Прижимаю к губам рукоять пистолета почти молитвенно. В такие моменты мне остро хочется заплакать. От бессилия. У меня на тебя рука не поднимается. Ты в моей власти, я могу тебя убить, могу сделать всё, что угодно, - мечта, жеж, хули? - но... Мне не станет легче.
Бывает такая грань, на которой у человека не поднимается рука, и возникает опустошение, усталость.
Ты причинил мне зло, человек, страшное зло. Возможно, эта грань не вместит чужого понимания. Всего этого понимания: что в нём, что за ним, что внутри, а ты... Не поймёшь. Хоть всё лицо тебе до крови разбей, ты не поймёшь. Травянчик - кукла с не пророщенными синапсами.
Остро хочется оттолкнуть ладонью, просто оттолкнуть от себя, уперевшись в лицо расставленными пальцами, задрав губу.
За что мне злиться на тебя? За что мне тебе мстить?
Это ты за свою обиду мстил, как мог, как умел, по твоим словам. Сделал всё, что смог, и отомстил. Было ли это правдой? Без понятия. Я не верю ни единому твоему слову. Интуиция остро кричала об опасности, разум убивался в истерике, отказавшись участвовать в процессе. Только душа, распахнув свои куцые три пера, рванула тебе навстречу без всякой логики, готовая вкупаться в любой маразм.
А я могу подавиться собственной ненавистью. Единственное, что мне осталось, это давиться ей, умирая день за днём. Мысленно ебнуть с чувством пару раз рукояткой пистолета, сжимая в пальцах, но понимая, чётко понимая, - я бы не выстрелил.
Моя мечта, в которой я держу пистолет, приставив к твоему лбу, а ты в моей власти. Даже в мечтах я не в состоянии нажать на курок - рука дрожит.
Мечта, в которой я продолжаю выть от бессилия. Не могу тебя убить, перейти последнюю грань. Хочу, чтобы ты, сука, жил! А когда хватает сил выскрести из себя остаток голимого прекраснодушия, не желаю даже, чтобы ты мучился.
Пытаюсь быть лучше. Понимаешь, не могу, но пытаюсь изо всех сил найти в себе веру, найти в себе силу прощать, молюсь об этом прощении и не могу, воя от боли, хочу нажать на курок!
Пиздани собаку палкой, укусит? Ты мне нож в нутро засунул, твоё существование проворачивает его день за днём в незаживающей ране. Сколько я держусь, понимаешь?Много. Ты не простил, а я - всего лишь человек. Человек, чью любовь предали и испачкали, чью веру размазали по асфальту. У тебя хватает совести и подлости обвинять меня во лжи после всего этого?
Я не прошу тебя опомниться, тебе этого не дано - опомниться, - ты же видишь и слышишь постоянно только себя одного. Но, будь я четырежды Чебурашкой Ебипетским, ты не имел права так со мной поступать: вламываться в домик, ломать игрушки. А раз поступил и вломился, прими и название своему деянию - это подлость! А людей, поступающих так с другими людьми, называют подонками и подлецами.
Я больше не пекусь о душе, она давно горит в аду, проклятая тобой. Тебя моя душа не прошла. Хотелось бы понять, что меня останавливает каждый раз, удерживает руку в миллиметре от нажатия на курок. Раз во мне нет ничего святого, отчего бы не ёбнуть тебя за всё? Не могу. Я не могу тебя убить. Просто я не могу.
Любовь? Может, я всё ещё люблю тебя, и она не умерла. Я думал, что умерла, а она живучая, - финт ушами, - сныкалась в уголок и продолжает радостно делать себе харакири тупым напильником без наркоза. Неужели я настолько мазохист? Нет, скорее висельник, подвешенный за шею без табуретки. Гуманного перелома шеи не случилось, и вот медленно задыхаюсь без кислорода, а верёвка оказалась неожиданно неподдающейся.
В последние секунды жизни висельник не думает о боге, он думает о верёвке в надежде прекратить мучения. Но беспонтово - безнадёжный вариант. С радостью отдам сердце любой живой твари, способной залечить. Сезонная распродажа. Можно ли залечить пробитое сердце? Залить чужим человеческим клеем, тёплой янтарной смолкой? Раньше мне хотелось кинуть его тебе в лицо, крикнув: "Забирай! Оно тебе не нужно, а мне оно не нужно тоже". Зачем мне сердце, проколотое тобой? Сердце, которое болит? Расхреначил наизнанку и наперекосяк, расписал, как матрёшку под хохлому, и смеешь, уверяешь, что так оно и было. Какой же ты гад всё - таки!
Хотел ли я тебя вернуть? Нет. Просто болеть и проходить ломку, избавляясь от зависимости, оказалось мучительно. Надежда не умерла последней, просто, когда ты убил веру, она неожиданно долго агонизировала.
Мечта закончилась, как песня на пластинке. Крутится диск, а мы в тупике. В голове заело единственную дорожку, царапая иглой. Бессмысленный вопрос песней Мары:
"Пускай я не герой, за что со мною так?"
Ответа нет, никогда не будет. Спустя время, я перестал его искать.
Мы выбираем, нас выбирают, и это часто не совпадает.
Наверное, мы все рано или поздно получаем то, что в конечном итоге заслуживаем, получаем тех, кого мы заслуживаем.
Кого здесь винить?
Люди отрицают сами себя, а тянутся к себе подобию, находят зеркала собственных отражений точно таких же, как они, чтобы увидеть в них свои собственные недостатки, отшатнуться от своих собственных демонов, заорать: "Фу-у-у-у-у!" Обвинить во лжи.
На моём парапете дней единственное, что заставляет меня почти безумно исступлённо хохотать в сухой истерике, понимание. Понимание, что всё, что ты сказал мне, я могу применить к тебе. Всё, что продолжаю произносить в твой адрес, равноценно могу сказать в свой собственный. А после того, как убью тебя в мечте, единственное, что останется, - пустить пулю в свой собственный висок. Справедливость восторжествует.