– Ну, с воскрешением тебя из мертвых, Тихонов!
– Да я и не умирал, начальник.
– Ну как же! Застрелен при попытке к бегству…
– Недострелили, начальник. Конвойный думал, что я в болоте утоп, а я не утоп. Выкарабкался…
– А в Святогорск тебя каким ветром занесло?
– Да тебя, начальник, порадовать вдруг захотелось. Чтобы тебе премию дали… Передай тому козлу, что я сам ему премию выпишу! – якобы от лютой злобы скривился Ролан.
– Какому козлу? – не понял оперативник.
– Да который повязал меня.
– Так ты сам ему и передашь! Полковник Храпов – начальник тюрьмы, и тюрьма эта находится в одном дворе со следственным изолятором, куда ты сейчас и отправишься. Думаю, он захочет повидаться со своим крестником.
– Да плевать я на него хотел! Меня в мою зону возвратят, и хрен что Храпов со мной сделает!
– Может, возвратят, а может, и нет… Так что мой тебе совет: молчи в тряпочку и не воняй.
– Это ты кому сказал? – Ролан волком посмотрел на оперативника. – Мне?!. Ты хоть знаешь, что тебе за это будет?
– Знаю, ничего не будет, – стараясь держать марку, мотнул головой парень.
– Ошибаешься, начальник. Я оскорблений не прощаю. У меня уже два побега. И третий будет. Я вернусь сюда – и тебя на перо поставлю, и козла Храпова!
Оперативник думал недолго. Он распорядился увести Ролана в камеру – в ту, где беглец уже провел сутки в компании с бомжом и спившимся интеллигентом, задержанным за пьяный дебош. Но через несколько часов Ролана перевели в пустую камеру, а вскоре появились крепкие бодрые ребята в камуфляже, масках и с резиновыми палками.
Ролан сопротивляться не стал. Он лег на пол еще до того, как его ударили, сжался в комок, закрывая руками и коленями жизненно важные органы. Лицо он защищал в последнюю очередь, потому что по нему маски старались не бить.
Может, потому, что Ролан молча сносил побои, менты не стали зверствовать. Нанесли ему с десяток ударов, пара из которых, впрочем, пришлась в область почек, и на этом приостановили экзекуцию.
– Ну, и кого ты на перо поставить хотел? – спросил один.
– Никого! Я больше не буду!
– Ну, тогда живи.
Его схватили за шкирку, вытолкали в коридор, дежурный милиционер принес ведро с водой и швабру с тряпкой.
– Десять минут у тебя. Чтобы все блестело, как… А то самому начистим! Пошел!
У Ролана болели ребра, еще больше саднила отбитая почка, и каждое движение давалось с трудом. Но делать нечего, надо было браться за работу.
В камеру он вернулся злой как собака. Бородатый бомж сидел на нарах, подобрав под себя ноги, и, глядя на него, скалил гнилые зубы. Воняло от него нестерпимо, но Ролан знал, что скоро обоняние притупится и он перестанет страдать. Однако злость сделала свое дело, и он волком набросился на бедолагу. Ролан выволок бомжа на середину камеры, сбил с ног, пяткой ударил в живот.
– Бить буду, пока не сдохнешь!
– Не надо! – жалобно прохрипел перепуганный бомж.
– А я сказал, сдохнешь! Давай шмотье свое стирай, падла! И сам в баню!..
Камера была обрудована умывальником, но вода в кране текла только холодная. Зато имелось хозяйственное мыло, которым Ролан для острастки швырнул в бомжа.
– Урою, мразь, если вонять будешь!
Ролан ощущал себя человеком-оборотнем. В его жизни снова наступила ночь, и он превращался в лютого волка. И клыки вдруг прорезались, и когти, и сознание, казалось, зарастает дремучей шерстью.
Бомж разделся до трусов, расстелил на полу свою одежду, намочил ее и стал натирать мылом. Время от времени Ролан подгонял его, когда словами, а иной раз и пинками. В конце концов одежда была кое-как выстирана, выполоскана и разложена для просушки на втором ярусе нар. Дальше пошло веселее. Бомж долго стоял перед краном, не решаясь набрать в ладони воды, чтобы растереть ее по телу. Но Ролан помог ему – наполнил тазик для мытья полов и окатил его водой с ног до головы. Дальше бомж делал все сам…
Одежда постирана, тело вымыто, но бомжацкая вонь еще долго витала в камере. Зато к утру остался только запах прелой, не совсем просохшей материи. Ролан избавил камеру от зловония, но в тот же день камера избавилась от него самого.
Бомж и спившийся интеллигент остались на нарах, а его вместе с тремя заключенными вывели во двор, где у открытых дверей автозака со скучающим видом стоял молодой розоволицый сержант в милицейском камуфляже и с резиновой палкой, которой он легонько постукивал по ладони левой руки. На откормленном лице играла пренебрежительная ухмылка, призванная убедить заключенных в том, что ее обладатель должен восприниматься не иначе как царь и бог.
– Че скалишься, клоун? – презрительно хмыкнул угрюмого вида мужчина лет сорока с массивной головой и нездоровым цветом лица.
Казалось, голова его была настолько тяжела, что не могла держаться на отнюдь не тонкой шее. Он низко опустил ее, исподлобья глядя на сержанта. Мужик и сам был не хилого телосложения, плотным, широким в кости, и уверенно стоял на слегка разведенных в стороны ногах.
– Кто клоун? – в замешательстве и даже беспомощно вскрикнул сержант.
Он сделал шаг вперед, но его показная резкость ничуть не испугала заключенного. Он лишь криво усмехнулся и сплюнул сержанту под ноги. В приступе бессилия парень замахнулся дубиной, но начальственный окрик осадил его:
– Отставить!
Из дверей изолятора временного содержания с папками личных дел под мышками вышел низкорослый прапорщик с глазками-бусинками на заплывшем жирком лице.
– Давай всех в машину, поехали! – направляясь к кабине автозака, скомандовал он.
Но его самого остановил резкий окрик более высокого начальника. К заключенным со стороны ворот в сопровождении начальника РОВД приближался полковник Храпов собственной персоной.
– Куда поехали? – набросился он на прапорщика. – Где сопровождение?
– Э-э… – растерялся тот.
– Почему не проводился осмотр заключенных? Почему не приняты жалобы?
– Ы-ы, э-э… – прапорщик с жалким видом показал на кучу папок с личными делами.
Вряд ли он подчинялся начальнику тюрьмы, ведь прапорщик был старшим этапа в следственный изолятор, которым руководил другой человек. Но тюрьма и СИЗО размещены на одной территории, и Храпов мог доставить прапорщику большие неприятности.
– Я вижу, что вы дела приняли. А людей кто будет принимать?
– Строиться! – растерянно скомандовал начальник конвоя.
Но в струнку вытянулся только напуганный очкарик с маленьким носом-кнопкой. Костлявый лопоухий мужчина в брезентовом плаще а-ля Кузьмич всего лишь встал вровень с ним. Зачинщик смуты и Ролан даже не шелохнулись.
– Плохо, товарищ прапорщик, очень плохо. А ведь вы собираетесь перевозить особо опасного преступника. Причем уже осужденного на тринадцать лет. – Храпов встал напротив Ролана, вперил в него жесткий, испепеляющий взгляд. – Осужденный, у которого два побега… Два!.. Вы, товарищ прапорщик, хотите, чтобы он совершил сегодня третий побег?
– Да нет, мы его… Мы его в бараний рог!..
– Слышишь, Тихонов, тебя в бараний рог хотят скрутить, – махнув рукой на прапорщика, сказал Храпов.
– А крутилка не сломается?
– Давай проверим! – усмехнулся полковник с чувством полного превосходства над арестантом.
– А жим-жим не сыграет? Я ведь и сбежать могу. Тебе за это клизму сделают… Или тебе клизмы нравятся?
– Не пойму, чего ты добиваешься, Тихонов?
– А ничего не добиваюсь! Просто меня от ментов тошнит. Всех бы на флаги порвал!.. Я как твою ментовскую рожу увидел, так и взбесился…
– Ну, смотри, сам напросился.
Храпов едва сдержался, чтобы не ударить Ролана. Резко повернулся на каблуках к нему спиной и направился к воротам.
– Вешайся, Тихонов! – заголосил прапорщик. – Я тебе такую жизнь устрою, что ад раем покажется!
Он явно хотел, чтобы его услышал начальник тюрьмы, но тот, казалось, и ухом не повел.
Ролан промолчал, но это не избавило его от унизительной процедуры. Два подоспевших милиционера скрутили ему руки за спиной, сковав их наручниками, затем втащили в кабину автозака и закрыли в специальном «стакане» для особо опасных преступников.
Пока это был первый случай, когда Храпов по собственной инициативе усложнил ему жизнь. Да и то, что он появился на территории райотдела внутренних дел, уже говорило о многом. Полковник явно не равнодушен к судьбе Ролана и готов принять в ней самое деятельное участие.
Ролан помнил свое первое путешествие в автозаке. Тогда их в фургон загоняли как скот – конвоиры в два ряда, собаки, пинки ногами, тычки дубинками, шум, гам. Душный фургон был забит до отказа, а сейчас в нем всего три человека, и он четвертый, но в таком тесном закутке, что не развернешься. Стенки у «стакана» сплошные, только в двери пять отверстий сверху и столько же снизу. И сиденье откидное, но на такой высоте, что ноги остаются на весу, если сядешь на всю глубину – а по-другому и не получится, потому что коленки упираются в двери. И это при том, что в общем отсеке сиденья мягкие и низкие. Впрочем, все это пустяк по сравнению с тем, что Ролана могло ждать впереди.
