Блузка, разрезанная до пояса, маленькие, удивительно круглые груди с темными выступами сосков.
– У тебя есть разрешение на ношение оружия? – Ева не могла отвести глаз от черных зрачков.
– Какого оружия? – Глаза округлились.
– Еще был пэтэушник, он жил напротив, мерзкий прыщавый гад, все время приставал, поджидал меня возле дома! – Рыжая подтянула к себе ноги, обхватила их руками и говорила безостановочно. – За ним погналась собака, он упал возле трамвайного пути, его голова ударилась об рельсу! Она раскололась, я вам точно говорю!
– Полина! – Женщина протянула длинную узкую ладонь.
Ева удивленно взяла ее в свою, и они сжали руки так сильно, как только обе смогли вытерпеть.
– Ева. А ты хороша! – Ева потрясла занывшей рукой.
– Ты тоже ничего. Заткни ее, а мне здесь выходить.
Ева, не двигаясь, смотрела в спину уходящей женщине.
– Знаешь, какого цвета мозги? – не унималась женщина в углу, икая, крича и плача одновременно.
– Знаю, успокойся.
– А вот и нет! У мозгов нет цвета!
– Если ты не заткнешься, придется тебя ударить. – Ева подошла к ней и увидела, что это не девочка. Это маленькая женщина с распухшим мокрым лицом, на котором заплывал один глаз.
– Умная, да? Ми…милицию вызвали? Они умерли? Я предупреждала!
Ева села рядом с ней, проклиная все на свете. Она совсем забыла про милицию. Праздник пропал.
В час двадцать ночи Климентию Фаберу была оказана срочная стоматологическая помощь, кровотечение остановили, под верхнюю губу была заправлена эластичная пластинка, холодившая десну. Это стоило ему почти сотню долларов, Фабер страшно удивился, что зубы нельзя сделать сразу же, предлагал любые деньги, но врач мягко и настойчиво, с упорством заевшей пластинки, объяснял, какого именно цвета должны быть выделения из ротовой полости – слюна то есть, – чтобы проводить любого рода протезирование. Наличие красного и розового цвета эту процедуру исключало полностью.
В вестибюле Фабер внимательно осмотрел себя в зеркале. Верхняя губа опухла и не закрывалась, под ней молочно-белым цветом светилась пластиковая пластинка, закрепленная на боковых резцах.
– Ерьмо хобасье, – медленно произнес Фабер, потренировался еще, слово «дерьмо» с третьего раза стало получаться, но прилагательное не давалось.
Опустившись в некотором оцепенении в мягкое кресло, Фабер окончательно понял, что завтрашняя встреча невозможна, что поесть ему сегодня тоже не удастся, что ночь пропала, что никогда еще он не желал так сильно убить кого-либо, как сейчас эту…
Климентий Фабер, мужчина в расцвете сил, весьма в теле, уверенный в себе, не потерявший к сорока шести годам густую волнистую шевелюру, ухоженный и немногословный любитель женщин определенного сорта, решил просто напиться как следует, отменить на завтра все встречи, не искать проклятую шлюшку, чтобы удавить ее на месте, а проваляться в постели, дать возможность своей слюне обрести нормальный цвет, и это мудрое решение говорило о том, что, ко всем прочим достоинствам, Климентий был оптимистом и умницей.
Всего лишь через тридцать пять минут после ее сообщения машинистам по селектору отделение милиции станции «Баррикадная» Московского метрополитена предстало перед разъяренной Евой Николаевной в полном составе: две стройные свеженькие девушки – младшие лейтенанты и явно нетрезвый пожилой капитан.
Ева сидела рядом с рыжеволосой, прижав ее к себе и закрыв ей рот рукой.
– Ранена? – поинтересовался капитан, показав на женщину.
– Спит. – Ева старалась успокоиться.
– А это зачем? – Капитан с размаху залепил себе рот рукой и вытаращил глаза, покачнувшись.
– У нее была истерика, она говорила безостановочно, я заткнула ей рот, она сразу успокоилась и заснула.
– Та-а-ак.