На этом автобусе Надежда Николаевна доехала до ворот крематория, прошла в толпе скорбящих родственников по широкой аллее, кутаясь в темный шарф, поднялась по ступеням огромной лестницы и вошла в холл крематория.
За стеклянными стенами здания золотились березы и липы, пламенели клены. Но Надежде было не до этих сезонных красот бедной северной природы. Она хотела выяснить, на чьи же похороны все-таки пришла, и по возможности найти знакомых.
Первым делом она подошла к стенду с расписанием траурных мероприятий на текущий день и прочла короткий список. В двенадцать часов в большом зале начиналось прощание с С.С. Свинтицким; в среднем зале номер один – с М.Ю. Казаковым, в среднем зале номер два – с И.П. Сопрыкиной…
Прочитав список почти до конца, Надежда, наконец, нашла нужную фамилию. В малом зале номер три на это же время было назначено прощание с А.И. Кондратьевым.
Сотрудница крематория сообщила Надежде, что зал номер три находится на первом этаже слева, в конце короткого коридора. Надежда отправилась туда и увидела небольшую группу людей, переминающихся перед закрытой дверью траурного зала.
Прежде чем смешаться с этой группой, Надежда Николаевна внимательно ее осмотрела, пытаясь найти среди родственников и друзей покойного знакомые лица.
Результат этого осмотра был удручающий, то есть нулевой: ни одного знакомого лица Надежда не обнаружила.
Память на лица у нее была хорошая, можно даже сказать – исключительная. Надежда могла вспомнить всех своих бывших сослуживцев, всех соучеников по институтской группе и даже очень многих – по учебному потоку и курсу; помнила всех своих одноклассников, а с Алкой Тимофеевой, с которой просидела за одной партой с первого класса, до сих пор дружила. Помнила даже Ирку Васильеву, с которой всего один год ходила в младшую группу детского сада. Но она могла поклясться, что среди присутствующих нет ни сослуживцев, ни институтских знакомых, ни одноклассников.
Да и сами «родные и близкие покойного» явно Надежду не узнавали, скользили по ней равнодушными взглядами.
Тогда Надежда от нечего делать стала сама их разглядывать, тем более что людей перед залом номер три было совсем немного.
Первым делом Надежда Николаевна отметила, что среди присутствующих нет вдовы покойного.
Конечно, женщины тут были, женщин на похоронах всегда большинство, и все они, как и сама Надежда, были более-менее в трауре – что-то темное, на голове и плечах какая-нибудь черная шаль или хотя бы просто шарф. Но ни одна из них не была в той степени безутешного горя, по какой можно определить женщину, только что потерявшую мужа или сына. Кроме того, вдова всегда держится наособицу, она является как бы центром траурной группы, держится в первых рядах, поближе к двери, все прочие смотрят на нее с особенным выражением, в котором сочувствие соединяется с некоторым почтением. Непременно кто-то поддерживает ее под локоть и шепчет бесполезные слова утешения.
Впрочем, в этой группе была одна женщина, миниатюрная брюнетка в черной вязаной шали, которую поддерживали под локти даже с двух сторон – справа рослый мужчина с тяжелым подбородком, в длинном черном пальто, слева – худощавая женщина с острым носом и мелкими чертами лица.
Впрочем, эта брюнетка никак не подходила на роль вдовы, поскольку держалась в стороне, подальше от двери траурного зала, и явно не старалась привлечь к себе общее внимание. И на ногах брюнетка стояла крепко, падать в обморок явно не собиралась, совершенно незачем было держать ее так сильно.
Кроме этой странной брюнетки и ее сопровождающих, возле третьего зала было еще человек десять. Обращал на себя внимание толстый подвижный человек лет сорока с выпуклыми темно-карими глазами, который ни на секунду не оставался в покое. Он то смотрел на часы, то застегивал или расстегивал пуговицу на воротнике, то подходил к кому-нибудь и задавал бессмысленные вопросы: когда же наконец начнут и сколько можно ждать.
Кроме него, Надежда Николаевна обратила внимание на высокую крупную женщину в темной, далеко не новой куртке, которая что-то шептала, словно разговаривала сама с собой.
– Вы из Союза? – раздался вдруг рядом с Надеждой бархатный голос.
Надежда вздрогнула, повернулась и увидела высокого пожилого мужчину в старомодно-элегантном пальто.
Она поняла, что это один из родственников или друзей покойного, который интересуется, кто она такая и что делает на похоронах.
– А? Я… да… я его знала по работе… – промямлила Надежда невразумительно.
– По работе? – переспросил старомодный мужчина, и брови его удивленно полезли на лоб.
Он хотел еще что-то сказать, но в это время двери траурного зала распахнулись, оттуда вышла женщина средних лет с выражением дежурной скорби на лице и проговорила гнусавым простуженным голосом:
– Прощающиеся с Кондратьевым, заходите!
Надежда, таким образом избавленная от дальнейших расспросов, облегченно вздохнула и вошла в зал, постаравшись встать в заднем ряду и подальше от старомодного мужчины с его неуместными расспросами.
Посреди зала возвышался гроб (довольно скромный), в котором, среди обычных в таких случаях цветов, покоился мужчина с седоватыми волосами и аккуратно подстриженными усиками.
Сотрудники похоронного бюро потрудились над его лицом, и он выглядел вполне свежим и жизнерадостным для покойника. Но как Надежда Николаевна ни вглядывалась в это лицо – она не могла его узнать, и в душе ее с каждой минутой крепло убеждение, что она никогда не встречалась с покойным.
«А в таком случае что я здесь делаю?» – в который раз задавала она себе бессмысленный вопрос.
Родственники и знакомые Кондратьева заняли места вокруг гроба.
Сотрудница крематория вышла вперед, достала мятую бумажку и заговорила своим простуженным голосом, время от времени косясь в свои записи.
– Сегодня мы прощаемся с Иваном Алексеевичем… извините, Алексеем Ивановичем Кондратьевым. Алексей Иванович прожил трудную, но насыщенную, полную событий жизнь. Он был… – она уставилась в бумажку и неуверенно проговорила: – известным писателем, сделавшим свой скромный, но заметный вклад в отечественную литературу…
«Известным писателем? – удивленно подумала Надежда. – Никогда о таком не слышала!»
– Алексей Иванович, – продолжала служительница, – любил людей, его всегда окружали друзья…
«Тогда почему так мало людей пришло на похороны? – невольно подумала Надежда Николаевна. – И почему никто из этих якобы многочисленных друзей не взял на себя произнесение траурной речи вместо этой простуженной мымры?»
Эта мысль отвлекла ее от прощальной речи, и она снова начала слушать, когда та подходила к концу.
– Ему много пришлось путешествовать по нашей стране, – продолжала мымра. – Он много видел, это оставило заметный след… а теперь, может быть, кто-то из друзей и родственников покойного скажет о нем несколько теплых слов?
Вперед выкатился тот толстяк с выпуклыми глазами, который перед началом церемонии никак не находил себе места. Видимо, он и сейчас вышел вперед только для того, чтобы не оставаться на месте.
– Вот вы сказали, – он обвиняющим жестом ткнул в простуженную мымру. – Вы сказали, что Алексей оставил скромный вклад… так вот, это не так! Это совсем не так!
– Что мне написали, то я и сказала! – проворчала служащая. – Я человек маленький…
– Вот именно! – воскликнул толстяк. – Все у нас так рассуждают – мол, я человек маленький, с меня никакого спроса… а между прочим, Алексей Иванович в своем творчестве уделил большое внимание проблемам таких вот маленьких людей, продолжая гоголевскую традицию в нашей литературе… как известно, все мы вышли из «Шинели» Гоголя, но кто-то пытается ее перелицевать на потребу времени, кто-то хочет сшить из нее модное пальто для своей жены, кто-то подгоняет эту шинель по собственной фигуре. Но Алексей Иванович выделялся из общего ряда, он не только сделал темой своего творчества жизнь незаметного человека разных эпох, но и сам старался остаться незаметным, неизвестным широкой публике. Он до такой степени прятался от публики, что даже поклонники и почитатели его таланта не знали его в лицо… когда я обратился к нему, чтобы взять интервью для одного из ведущих журналов…
Тут из рядов участников церемонии выдвинулся тот самый пожилой мужчина в старомодном пальто, который незадолго до того приставал к Надежде с расспросами. Поиграв бровями, он проговорил своим бархатным голосом:
– Многоуважаемый Андрей Арнольдович! Мне кажется, здесь не время и не место обсуждать вопросы современной литературы, тем более – пестовать свои сомнительные амбиции. Думаю, присутствующим неинтересны ваши переживания по поводу несостоявшегося интервью. Мы собрались здесь не для этого, мы собрались, чтобы отдать последний долг Алексею Ивановичу…
– Вот именно! Отдать ему долг! – кипятился толстяк. – Более того – восстановить справедливость!
