– Печальный день, – произнес он стандартную фразу, которую говорил всегда, когда доводилось зачитывать родственникам текст завещания; сколько уже раз за свою карьеру он проводил эту процедуру, и всякий раз что-нибудь ее нарушало: однажды упала в обморок жена покойного, другой раз куда-то запропастился первый лист, как-то на одного из присутствовавших упала вешалка… – Печальный день для всех нас, – повторил Качински, с опаской ожидая, что и сегодня оглашение начнется с какого-нибудь нелепого инцидента. Нет, все сидели спокойно, смотрели в разные стороны, только Ребекка бросила на адвоката настороженный взгляд, но тут же принялась рассматривать картину, висевшую над камином – будто не видела ее каждый день и не помогала матери вешать ее лет пять назад. Нарисовал картину Стивен во время странного приступа вдохновения – однажды он потребовал красок, холст, подрамник, мольберт, что-то еще, и в течение трех дней изобразил нечто, названное им «Горечью забвения». Описать нарисованное на холсте буйство линий, пятен и точек было невозможно – типичное произведение абстракциониста, но почему-то на каждого, кто рассматривал картину больше минуты, она производила одинаковое впечатление – а именно такое, какое раскрывалось в названии: горечь забвения, и Качински не мог сказать по этому поводу ничего больше, потому что действие картины нужно было ощутить самому.
– Стивен написал это завещание собственноручно, – продолжал адвокат, поднеся лист к глазам не для того, чтобы лучше видеть, а скорее для того, чтобы за листом бумаги не видеть, как насторожилась Сара, помнившая, что известное ей завещание писал Качински при ней под диктовку мужа три с половиной года назад.
– Стив изменил завещание? – не удержалась от реплики Сара.
– Третьего ноября две тысячи пятого, – повторил адвокат. – Да, Сара, прежнее завещание, при подписании которого вы присутствовали, утратило силу, так что я…
– Странно, – заявила Сара, и Качински сделал паузу, чтобы дать ей высказаться, но она не произнесла больше ни слова, а потому, выждав несколько секунд, он начал чтение документа.
– «Я, Стивен Арчибальд Пейтон, рождения одна тысяча девятьсот пятьдесят третьего года, находясь в здравом уме и твердой памяти… завещаю и распределяю принадлежащее мне имущество, а также все остальное, чем я владею…»
Качински довольно долго спорил со Стивом о том, как должна быть написана эта фраза. «Все остальное, чем я владею» – не очень точно юридически, могли возникнуть сложности в интерпретации, но Пейтон его убедил, и дальнейшее, как оказалось, подтвердило правильность именно такой формулировки.
– «…ценные бумаги, хранящиеся в сейфе банка «Коламбус», отделение пять дробь одиннадцать в Эверетте… общей стоимостью по состоянию на третье ноября две тысячи пятого года шесть миллионов сто семнадцать тысяч двести девяносто три доллара…»
Кто-то громко вздохнул.
– «…завещаю своей дочери Ребекке Пейтон. Дом в Эверетте с землей и прочим хозяйством переходит во владение моей жены Сары Пейтон, ей же назначается пожизненное содержание в размере ста пятидесяти тысяч долларов ежегодно, сумма эта выплачивается из процентов по ценным бумагам…»
В общем, дочь будет оплачивать жизнь матери – разумно. Если, конечно, Ребекка сумеет правильно распорядиться доставшимся ей капиталом.
Сара что-то пробормотала, Качински не вслушивался – у нее пока не было повода быть недовольной: воля завещателя обеспечивала ей безбедное существование.
– «Первой моей жене Селии Пейтон, урожденной Фокс, я оставляю свой дом в Детройте со всем его содержимым, а также два миллиона долларов по состоянию на третье ноября две тысячи пятого года, лежащих на моем счету в банке «Коламбус», отделение в Эверетте…»
У Селии хватило ума промолчать. Вообще-то, согласно соглашению о разводе, она уже имела годовой доход в тридцать тысяч долларов, присужденный ей в качестве отступного, так что в результате получалось, что будущее Селии обеспечено уж, во всяком случае, не хуже, чем будущее второй жены Стивена, на долю которой выпало достаточно испытаний, в то время, как Селия вовремя устранилась от забот о муже-паралитике. Возможно, Сара посчитала этот пункт завещания не очень справедливым, но комментировать не стала. Адвокат бросил на нее быстрый взгляд поверх страницы – Сара сидела с отрешенным видом, сложив руки на груди и глядя в пол.
– «Михаэлю, – продолжал он, – сыну от первого брака, я оставляю свои автомобили и самолет «Сессна-414»…
– Самолет? – удивленно воскликнул Михаэль.
– Да, – подтвердил Качински. – Вы, вероятно, не знаете, но у Стивена в последние годы возникла такая… гм… любовь к разным техническим новинкам. Он не мог ездить, но по его указаниям я приобрел для него три автомобиля – «Хонду», «Форд-транзит» и внедорожник «Исузу», а в прошлом году купил легкий двухмоторный самолет «Сессна-414», он находится в ангаре номер тридцать один аэропорта в Детройте… Могу я продолжить?
– Да-да, – пробормотал Михаэль и бросил взгляд на мать – он-то прекрасно понимал, что от нее зависит, доведется ли ему сесть за штурвал самолета, наверняка ведь мальчишкой он мечтал взлететь над облаками…
Дальше следовали мелкие распоряжения по вкладам, акциям, деловым бумагам, суммы, оставленные слугам – тридцать тысяч долларов получил, например, Селдом Пратчер, шестой год ухаживавший за садом, расположенным между домом и пригорком, с высоты которого Стивен любил наблюдать восходы. Адвокат быстро дочитал до конца первой части, положил лист на стол и взял второй.
– Каждой сестре по серьгам, – проговорила Сара и встала. – Хотя, честно говоря, я не очень поняла, почему Стив…
Она не договорила – впрочем, мысль ее была понятна и без слов.
Ребекка поднялась следом за матерью.
– Я… – пробормотала она, пытаясь, видимо, подыскать приличествующие случаю слова. – Папа всегда меня… Он… Мы так любили друг друга…
Она готова была расплакаться, но не хотела показывать свои чувства при «посторонних».
Михаэль и Селия тоже решили, что с чтением покончено, и начали о чем-то тихо переговариваться. Адвокату пришлось повысить голос и привлечь внимание к своим словам.
– Прошу прощения, – сказал он. – Здесь есть вторая часть, поэтому я просил бы вас остаться на своих местах и выслушать текст до конца.
– Вторая часть? – с недоумением переспросила Сара. – В завещании, которое я знаю, нет никакой второй части, а это не сильно от того отличается.
– Прошу вас, Сара, сядьте, – мягко сказал Качински. – И вы, Ребекка.
Сара что-то пробормотала, адвокат не расслышал, но ему показалось, что она сказала: «Если он еще что-то оставил этой суке»… Оставил, да. Качински откашлялся и поднес лист ближе к глазам – не то чтобы плохо видел строчки, он, собственно, прекрасно знал наизусть весь следующий текст, но ему не хотелось смотреть на лица наследников, почему-то именно в тот момент он понял, насколько эти люди были мало похожи на человека, с которым бок о бок жили многие годы. Качински понимал, что, скорее всего, не прав, внешнее (разве он видел глубже?) заслоняло их внутренний мир, остававшийся для него недоступным многие годы – впрочем, не столько даже недоступным, сколько не интересным.
Однажды он спросил Стива, у них был доверительный разговор, и адвокат счел возможным задать вопрос, который никогда не задал бы в иных, более стандартных, что ли, обстоятельствах:
«Скажите, Стив, – спросил он, – впрочем, если не хотите, не говорите, я не… мне просто любопытно…»
«Почему они?» – Пейтон обычно понимал с полуслова, понял и на этот раз; может быть, как Шерлок Холмс, обратил внимание на то, что адвокат бросил взгляд на фотографию, где Стивен изображен был с Сарой в день свадьбы – невеста в белом платье с длинным шлейфом стоит рядом с инвалидной коляской, в которой сидит жених в черном костюме и белой рубашке без галстука. Лицо у Стивена не столько радостное, сколько умиротворенное: наконец, мол, наступает покой…
«Почему Сара? – повторил он. – И почему Селия, ведь не будь в свое время Селии, Сары в моей жизни тоже могло не быть»…
Качински не понял связи, но предпочел промолчать – он и без того уже ругал себя за вопрос, не относившийся ни к его компетенции, ни даже к области приличного в обществе любопытства.
«Сара, – продолжал Стив, – это такое существо… Как дерево с глубоко и прочно вросшими в почву корнями. Такое дерево невозможно выкорчевать, но легко срубить. Понимаете? Мы нужны друг другу – я ведь тоже своего рода растение, куст, знаете, есть такие, с множеством воздушных корней, они цепляются за жизнь всеми своими… не только корнями, но стволом, ветками и каждым листиком… такому кусту нужно прилепиться к дереву, прочно стоящему на земле… если вы понимаете, что я хочу сказать».