- Так точно.
- Давайте рассуждать иначе, - неожиданно для самого себя предложил профессор. - Путешествия в прошлое, если абстрактно - я подчеркиваю: аб-страктно - допустить, что они возможны, - это типичная обратная связь!
Стрельцов кивнул:
- Абсолютная истина.
- Вы хотели сказать "тривиальная истина". Вот именно! Оказавшись в прошлом, человек неизбежно станет орудием этой самой обратной связи положительной или отрицательной.
- Я люблю фантастику, - сказал Стрельцов, - и не вижу в этом ничего зазорного. Так вот, фантасты давно решили этическую проблему обратной связи. Законом должно стать невмешательство!
Браницкий вдруг разволновался.
- Невмешательство пришельцев из будущего? Че-пу-ха! Вы инстинктивно прихлопнули комара, и тот не успел заразить малярией Наполеона. Бонапарт выиграл сражение, а будь комар цел и невредим, оно, возможно, оказалось бы проигранным.
- Нужно стабилизировать условия, при которых...
- А с другой стороны, - перебил профессор, - почему нельзя вмешиваться? Наблюдать со стороны, как на Хиросиму сбрасывают атомную бомбу? Прогуливаться по Освенциму, отворачиваясь от виселиц? Максвелл в сорок восемь лет умирает от рака. Ландау попадает в автомобильную катастрофу... Иметь возможность - и не вмешаться? Это было бы преступлением. Преступник вы, молодой человек, вот кто вы такой!
- Но это не я придумал! - запротестовал Стрельцов.
- Вы, не вы - какая разница! Тем более что путешествия во времени противоречат логике. Конечно, заманчиво бросить зерно знания в глубокое прошлое, чтобы собрать урожай в будущем... Но если бы наши потомки могли проникнуть в прошлое, они бы это сделали. История была бы исправлена, переписана набело, хотя бы методом проб и ошибок! Но раз мы знаем: существовали рабство, инквизиция, чумные эпидемии, войны, фашизм, то, следовательно, вмешательство из будущего так и не произошло.
- А может, пока рано? Может, они все пробуют и ошибаются?
- Занятный разговор... Увы, он не имеет отношения к науке.
- Так вы не возьмете мою работу? - спросил Стрельцов с огорчением.
- Отчего же... оставьте... - устало проговорил профессор.
2
Странный сон приснился Браницкому. Он шел, а небо гремело, обрушивало раскаленные дротики молний. Браницкий ощущал одновременно и суеверный страх перед разгулом стихии, и гордое наслаждение собственной силой, ловкостью, умением противостоять этому не прощающему ошибок миру, и опьяненность испарениями леса, и настороженное внимание к звукам, каждый из которых мог оказаться сигналом опасности. Он шел поступью зверя. Свисавшая с плеч шкура издавала запах мускуса. От нее исходило тепло, без которого не прожить в суровое время, впоследствии названное верхним палеолитом.
Ледниковый период, похолодавшая, но все еще плодоносная Земля, недра которой переполнены нефтью, реки изобилуют рыбой, леса - зверьем. Сорок тысячелетий спустя, в эпоху Браницкого, от всего этого останутся крохи. На месте лесов встанут гипертрофированные города, реки обмелеют, озера заполнятся сточными водами, месторождения нефти истощатся...
Он шел, сжимая в огромной жилистой руке кремневую дубину, которой владел виртуозно. Быстроту реакции, способность к мгновенным подсознательным решениям, не по расчету - по наитию, властному озарению, отнимет цивилизация. Взамен придут раздумья, самоанализ, комплексы, стрессы, переоценки ценностей... Все это еще будет... будет... будет...
В зарослях раздался треск, тяжелый топот. Браницкий замер, мышцы его напряглись. Темная громада вырвалась из чащи. Молния высветила огромные бивни, густую шерсть, среди которой выделялись грубые, длинные, щетинистые волосы. На шее и задней части головы они образовывали гриву, спускавшуюся почти до колен...
"Мамонт, обыкновенный мамонт!" - с облегчением подумал Браницкий и повернулся на правый бок.
3
Будучи по натуре человеком добрым, Антон Феликсович Браницкий изобрел удобнейший прием: отзывы на сомнительные работы перепоручать аспирантам. Это экономило время и повышало объективность: кому, как не молодым, близки свежие идеи, которых может и не оценить консервативный профессор!
Особым расположением Браницкого пользовался аспирант Иванов. Его диссертация, развившая ранние работы профессора, уже принята советом. Браницкий знал Иванова со студенческой скамьи и сам рекомендовал его в аспирантуру. Не по годам солидный, "патентованный отличник", как о нем говорили, он был феноменально усидчив, хотя и не обладал ярким талантом.
"Не всем же хватать с неба звезды!" - успокаивал себя профессор.
Взглянув на титульный лист, Иванов и глазом не повел.
- К какому сроку нужен отзыв?
- За неделю справитесь?
- Постараюсь и быстрее.
Вскоре отзыв лежал на столе профессора.
"Автор формально подходит к использованию функций, без должного обоснования распространяя результат на реально протекающие физические процессы...
Понятие обратных гармоник времени лишено физического смысла..."
- А не стоит ли помягче? - миролюбиво сказал Антон Феликсович, вспомнив разговор со Стрельцовым и почувствовав к нему мимолетную симпатию ("Занятная фигура, Перпетуум-мобиле!").
- Можно и помягче. Только это же сплошная безграмотность. Взгляните сами.
- Черт те что! - возмутился профессор. - Корову через "ять" пишет!
И над подписью Иванова поставил свою подпись. Спустя несколько дней он, не глядя в глаза Стрельцову, вернул рукопись.
4
Еще лет десять назад Браницкий был заядлым путешественником. Как-то он вместе с главным инженером Памирского автотранспортного объединения Дарвишем Абдулалиевым и водителем Джеролом возвращался в Ош из поездки по высотному Памирскому тракту. Позади остался последний со стороны Хорога перевал Чиерчик. Вечерело. Антон Феликсович и Дарвиш дремали на заднем сиденье "Волги". Вдруг Джерол закричал:
- Смотрите, что это?!
Прямо перед ними слева направо над горизонтом плавно двигался со скоростью примерно один угловой градус в секунду вертикальный эллипс, словно оттиснутый серебром на сумеречном небе. Был он раза в два меньше полной луны.
За эллипсом тянулся расходящийся пучок серебристых полосок - лучей, отдаленно похожий на фотографический треножник. Концы лучей испускали жемчужное сияние. Переливался перламутром и сам эллипс.
Спустя пятнадцать - двадцать секунд эллипс окутался мраком, словно выплеснул облако плотного черного тумана. Когда еще через три-четыре секунды мрак рассеялся, треножник остался на месте, постепенно тускнея, растворяясь в темнеющем небе, а эллипс продолжал двигаться в том же направлении и с прежней скоростью. Вот он скрылся за грядой гор, выплыл из-за нее и снова исчез из поля зрения - навсегда.
Браницкий испытал поразительное чувство - какой-то мистический ужас пополам с эйфорией, словно повстречался на его пути "Летучий голландец".
Антон Феликсович не строил догадок. Он сознавал, что никогда не постигнет тайны, потому что издали созерцал лишь внешнюю ее оболочку. Жар-птица промелькнула перед глазами, не оставив после себя даже крошечного перышка...
Но Браницкий не огорчался. Будучи ученым, он знал, что наука не всесильна, что даже те законы природы, которые сегодня кажутся незыблемыми, завтра предстанут в ином - возможно, кощунственном с нынешней точки зрения - толковании...
Проще всего было сказать: я видел своими глазами быстро движущийся мерцающий объект. Кое-кто так бы и сделал. Но Браницкий думал иначе: мне посчастливилось наблюдать нечто, пока еще не поддающееся определению.
"Летучий голландец" затаился в глубине памяти, время от времени давая о себе знать...
Сухо простившись со Стрельцовым, Антон Феликсович почувствовал беспокойство.
"А вдруг я ошибся? - подумал профессор. - Просмотрел что-то большое, настоящее, прошел мимо, упустил жар-птицу? - И тут же привычно успокоил себя: - Ну что нового предложил Стрельцов? Это же, в сущности, микровариант, микроповорот давно разработанных в фантастике идей, парадоксов вмешательства по временную причинно-следственную связь..."
В молодости Браницкий всерьез увлекался фантастикой и даже сам написал роман "Крушение Брекленда". Это было отнюдь не талантливое подражание Беляеву: полубезумный ученый, мечтающий о власти над миром, глуповатый мультимиллионер, отважный астронавт, единолично расстроивший происки человеконенавистника-профессора... Роман приняли в одном из периферийных издательств, даже выплатили часть гонорара, но, слава богу, не напечатали...
Как бы то ни было, но тяга к фантастике у Браницкого сохранилась на всю жизнь, хотя он и не любил в этом признаваться.
"Интересно, если бы Стрельцов переделал свой опус... Сочинил бы повесть, что ли... Талантливую, по всем литературным канонам. Напечатали бы? Нет! Для фантастики это вчерашний день. А для науки? Вызов незыблемым законам? Тем самым, которые завтра..."