Святослав Логинов Сборник «ЧЁРНЫЙ СМЕРЧ»
ЧЁРНЫЙ СМЕРЧ
Глава 1
Птица, поджав лапы, лежала на песке. Хищная голова на длинной шее, вознесённая на полтора человеческих роста, медленно поворачивалась, привычно оглядывая окрестности. Впрочем, для диатримы здесь не могло быть ни добычи, ни опасности — в жарких сыпучих песках не встречалось зверей, достаточно для этого крупных. В эти края птицы приходили на гнездовье.
Три чуть-чуть желтоватых яйца, каждое с голову взрослого человека, лежали неподалёку, впитывая тепло раскалённого за день бархана. Ночью, когда песчаные склоны остывали, диатриме приходилось греть яйца своим теплом, как это делает всякая пичуга, а в полдень заслонять будущих птенцов от слишком сильного зноя. Такая жизнь продолжалась уже давно, птица чувствовала, что скоро птенцы появятся на свет.
Что-то шевельнулось совсем рядом с драгоценными яйцами, но диатрима даже не покосила жёлтым глазом, голова продолжала покачиваться, просматривая дальние пределы и не обращая внимания на скорченную фигурку, копошившуюся у самого гнезда.
Когда-то, целую жизнь назад, когда она сама была заключена в хрупкую оболочку скорлупы, над ней вот так же склонялся крошечный человечек, гладил яйцо тонкими ладошками, мурлыкал и бормотал. Этот человечек стал хозяином и повелителем, диатрима не отличала его и ему подобных от самой себя и потому позволяла коротышке то, чего ни одна птица не позволит ни единому на свете существу: касаться насиженных яиц.
Несколько раз за долгий срок неподалёку объявлялась ещё одна диатрима — покрупнее. Тогда самка принималась встревоженно клекотать, отгоняя супруга от гнезда. Тот, впрочем, и не пытался подходить вплотную. Самец ложился на песок, с его спины соскакивал второй карлик, укладывал в стороне какую-то провизию и калебасу из высушенного арбуза, в которой плескалась тёплая затхлая вода. Всё это привозилось для того коротышки, что дежурил рядом с гнездом. Сама диатрима весь этот срок ничего не ела и не пила.
Почему-то в этот вечер царица пустыни вела себя неспокойно. Дольше обычного вглядывалась в дальний склон, несколько раз порывалась подняться на ноги, но, не обнаружив ничего примечательного, опускалась обратно. Карлик мурлыкал колдовскую песнь и не замечал опасности, покуда птица не вскочила, издав отчаянный резкий крик. Возникнув словно ниоткуда, на неё катился огненный вал. Пламя вздымалось стеной, быстро приближаясь к гнезду.
Диатриме приходилось видеть степные пожары, и этого зрелища она боялась как… огня. Птица заметалась, уже не думая о будущих детях, карлик, хрипло взмякнув, ринулся было наперерез, но тут же повалился на землю. В боку его торчала тонкая костяная стрела. Теперь диатриму уже ничто не могло привести в чувство. Взрывая песок намозоленными ногами, она ринулась прочь.
Когда птица скрылась, огонь немедленно погас. Да и чему было гореть на голом песке? На том месте, где только что бушевало пламя, объявилось четверо людей. Первый — мужчина, уже переваливший за середину жизни, с проседью в рыжеватой бороде. Несмотря на жаркое время, он был в меховом наряде шамана, украшенном колдовскими амулетами. Двое его спутников — молодые парни, только в прошлом году прошли посвящение в охотники. Один из них сжимал в руках лук, другой — здоровенное загонное копьё с острым кремнёвым наконечником. Четвёртым путником была женщина, года, может быть, на два постарше парней. Даже самый снисходительный судья вряд ли назвал бы её красавицей. Тёмные, прямые как палка волосы, чёрные густые брови, сросшиеся на переносице, и вполне заметные усики делали её скорее похожей на мужчину. Да и ростом молодка удалась так, что лишь один из парней, тот, что с луком, оказался ей под стать. Женщина тоже была вооружена загонным копьём, пришедшимся ей как раз по руке.
Всякий знает: не дело женщине носить оружие, разве что совсем подвалила беда. Так, впрочем, и случилось шестнадцать зим назад. Двух парней тогда еще и на свете не было, а усатой девушке едва минуло полгода. Небывалые испытания обрушились не только на род зубра, но и на весь белый свет. Особенно страшно пришлось беженцам, выбитым с берегов Великой реки. Люди скрывались от беды в лесах, и там выживал едва ли один из десяти младенцев. Теперь, когда детям той поры пришло время становиться матерями и охотниками, оказалось, что посвящения проходить, почитай, и некому. А времена по-прежнему оставались недобрыми — каждый год подваливали новые напасти. Так и получилось, что подросшая Лишка самовольно ухватила копьё и до сегодняшнего дня этого копья не выпустила. Вождём в ту пору ещё был тихоголосый Стакн, управлявший не силой, а мудростью. Он и разрешил девке ходить с охотниками. Всё равно, и слепому видно, что замужем Лишке не бывать. И женихов в роду куда меньше, чем невест, и красой девица уродилась в молодца, да и просто — остерегается народ, всё-таки Лишка не совсем своя. То есть своя, конечно, не чужинка, но из незнакомого рода — найдёнышка. И в лапах у согнутых побывала вместе со своей названной сестрой. А согнутые — это уже чужинцы — заклятый враг. Быстроногий Тейко, нынешний вождь, много может порассказать о тех временах. Он самолично девчонок освободил, а то жить бы бедняжкам у чужинцев, рожать не детей, а страшных мангасов. И всё же не сложилась судьба у спасёнышей. Даже старшая, Тина, не сумела найти пару и три года тому ушла на север к людям лосося, с которыми как раз тогда заключался союз. А при кровном союзе — первое дело поменяться людьми, женихами и невестами, чтобы взбодрить застоявшуюся кровь. Так что пригодилась роду спасённая Тина, дочь Линги, помоги ей прародитель Лар отыскать счастье среди лесовиков.
А Лишка так и стала охотницей и уже вторую весну подряд ходила на восток от Великой — громить гнездовья диатритов.
Опустив копьё, Лишка подошла к диатримьей кладке, вытащила из-за кушака топор, махнула по первому яйцу.
— Постой! — крикнул один из парней. — Может, они ещё свежие…
— Насиженные… — не оборачиваясь, ответила Лишка. — Ещё бы день — ловили бы гадёнышей по всей степи.
Резкими ударами Лишка расколола остальные яйца, толчком ноги подтолкнула к разорённому гнездищу убитого карлика.
— Сжечь бы… А впрочем, и камнями сойдёт. Заваливай.
— Не торопись, — сказал второй из парней. — В нём стрела осталась.
Отполированным до полупрозрачности кремнёвым ножом он расширил рану в боку убитого карлика, вытянул глубоко засевшую стрелу, умудрившись не сорвать боевого оголовка. Затёр кровь мелким песком. Лишка с напарником стаскивали в кучу камни, которые кое-где встречались в низинке. Камней явно не хватало.
— Ничего, — отдуваясь, протянула Лишка, — песком досыплем.
Шаман безучастно стоял неподалёку и, казалось, вслушивался в вечернюю тишину. Так оно и было, только слушал он не обычные звуки, а колдовские шорохи, выдающие приближение врага.
— Идёт, — негромко предупредил шаман. — Уже близко, но один. Можно встретить.
— Таши! — позвала Лишка.
Парень с копьём уже стоял рядом с ней, глядя на близкий, ограниченный гребнем бархана окоём. Таши, выдернув из колчана только что уложенную туда стрелу, встал позади копейщиков. Шаман Калюта остался недвижим, лишь продолжал вслушиваться с тем же отсутствующим видом, что и прежде.
Птица танцующим галопом выметнулась на ближнюю вершинку. Карлик на её спине тонко визжал, понимая, что опоздал к гнезду, и желая лишь отомстить погромщикам. Птица тоже видела, что случилось непоправимое, её не приходилось понукать. Казалось, ничто не сможет остановить несущуюся на обидчика диатриму: сомнёт, стопчет, расклюёт… И всё же группа людей оставалась неподвижной. Лишка и Данок так даже вовсе присели на корточки и положили копья на землю. Один Таши изготовился к бою, натянув лук.
Хищная птица, в три человеческих роста высотой, одетая в броню из жёстких перьев, которую не под силу пробить человеческой руке, с опытным вожатым, надёжно укрытым на высоте, а против — четыре человека, которые и до гузки не смогли бы дотянуться. Казалось, участь людей решена: что не сделают когтистые птичьи ноги, в полминуты довершит изогнутый клюв. Пусть даже ждущая на бычьей жиле стрела угадает точно в птичий глаз, она не успеет остановить несущуюся громаду. Птица-диатрима весом превосходит матёрого быка, а неуязвимостью — легендарного северного зверя: носорога.
И всё же люди не пытались бежать при виде несущейся смерти. Они ждали. А когда диатриме оставалось сделать три последних великанских шага, Лишка и Данок разом выпрямились, подхватив с песка копья, больше похожие не на копьё, а на бревно с насаженным на конец кремнем. Они не пытались бить, даже богатырских сил не хватало, чтобы ударить такой махиной, где уж тут справиться молодой женщине и мальчишке, всего полгода как ставшему охотником. И всё же копья разом приподнялись, нацелившись в грудь опасной бегунье. У диатримы уже не было времени, чтобы остановиться или хотя бы свернуть в сторону, всей своей массой она ударилась в каменные наконечники. Раздался треск, однако вытесанные из лучшего дерева ратовища выдержали, лишь обитые кожей пятки копий ушли глубоко в песок. Клекочущий крик прервался, из распахнутого клюва вылетел фонтан алых брызг, диатрима бестолково забила лапами и повалилась на бок, вывернув копьё из рук Лишки. Верная стрела насквозь просадила диатрита, не успевшего даже замахнуться своим копьецом.