– Леон де Гуальдо жив? – Время потеряно безвозвратно и глупо, а как просто было отправить двоих. Того же Хайме на Пильо, да что теперь за ветер хвататься, тем паче ветра-то как раз и нет.
– Гонец жив, – разжал губы хитано, – я оставил его с женщинами. Письмо повезли в город, но мы не стали ждать. Гонец сказал, вы идете от брода вдоль дороги. Нас три десятка. Все, кто шел в Сургос. Мы вели коней и шли танцевать, мы повернули.
– Спасибо, Мигелито.
Три десятка хитано с навахами и кнутами, дюжины полторы горцев, столько же загонщиков со своими мулами… Вот тебе и полк, счастливчик де Ригаско, а крепости или хотя бы бастиона тебе не построили. Ты сам теперь крепость. Ты и эти люди, большинство которых видишь первый и, очень может быть, последний раз. По крайней мере, на этом свете.
– Сеньор Лихана, – уточнил де Ригаско, – я правильно понимаю, что хаммериане будут у монастыря раньше солдат, даже если офицеры гарнизона рискнут выступить, не дожидаясь командора?
– Капитан Бертильо рискнет. – Голос муэнца был не менее ровен, чем голос герцога. – Я его хорошо знаю. Бертильо ранили под Сан-Марио на моих глазах. После выздоровления его перевели в Сургос. Он не станет мешкать и пойдет галопом… Солдаты могут успеть, особенно если хаммериане… отвлекутся.
– То есть? – Себастьян опять теребит перчатки, дурацкая привычка. – По дороге же ничего нет, Тутор ведь не тронут? Уже не тронули.
– Дальше – адуар, сеньор Доблехо, – объяснил Лихана, – а еще гостиницы для паломников и лагерь тех, кому гостиницы не по карману. Грабить нечего, но хаммериане не грабят. Они, как бы это сказать… ересь искореняют.
– Мы знаем, – прорычал Альфорка, – видели!
– Прошу прощения.
Муэнец замолчал, и разговор оборвался. Вот так и бывает – трещина в камне, немного глупости, и все летит в тартарары. Гонец валялся без памяти, а хаммериане шли вперед, минуя место за местом, где можно было их придержать, отступив затем к следующей узости. Четыре задержки, и Хенилья бы успел. То есть не Хенилья, а какой-то капитан, воевавший вместе с Лиханой и получивший на старости лет теплое местечко. Только теплое вдруг стало горячим! Муэну защищает Пречистая Дева… В Муэне нечего бояться ни паломникам, ни хитано…
– «В Виорне больше не пляшут, а поет лишь та, что вечно косит…»
– Ты о чем? – Маноло не понял, а ты сам понимаешь?
– Ни о чем! – Лола избежала хаммерианских лап в Виорне, повезет ли девочке снова? Хитана сказала, что идет в город, ее не будет в адуаре. В праздник палатки стерегут старики да детишки… Ампаро там тоже нет, нет и твоей дочери или сына, а Иньиту Бласко давно увез. Два коня в один день ноги не сломают…
– Сеньоры, прошу подойти ближе. Нам следует обсудить наши действия.
Подошли. Встали. Дон Луис держится за эфес, Себастьян зачем-то задрал голову и сразу же опустил, Маноло морщит нос, сейчас чихнет, у Хайме горят глаза, хитано наклонил голову, старик де Гуальдо смотрит на детей и внуков, словно пересчитывает. Он привел всех или кто-то остался в замке? В странном замке, как сказал Лихана.
– У нас есть выбор. – На самом деле его нет, по крайней мере, нет у тебя и Мигелито. – Мы можем уйти, а можем задержать хаммериан своими силами. Сколько сможем, столько и задержим, а дальше… Господу виднее.
2Проводника звали Хиронимо, но Матье Лабри звал его Жеромом. Онсиец терпел: пять сотен золотых – две у перевала, три у монастыря – свое дело сделали. Жером казался надежным, и все же Лабри предпочел бы подкупленному еретику собрата по вере. Увы, к югу от Сьерра-де-Онсас все тонуло в папистском[8] мраке, что не мешало пособникам дьявола воевать, и воевать неплохо. Лабри досадливо дернул головой, та не замедлила откликнуться тупой болью, напоминая о старой ране и о том, что самая спокойная дорога может вести в ловушку. Если они до сих пор не встретили солдат, это не значит, что встречи не случится вообще, а проводник и его пока неведомый свояк не окажутся предателями.
– Жером, когда мы выберемся из этой ловушки?
Проводник оглядел похожие друг на друга и на столпившихся серо-зеленых ежей горы и неторопливо объявил:
– Через час, сеньор. Да вы сами увидите. Холмы на север сдадут, а нам – на восток.
– Ты уверен в своем родственнике?
– А куда он денется? – удивился онсиец и замолчал. Болтуном он не был, что не могло не радовать. Простучали копыта – подъехал граф Крапу и сообщил, что петляние по запутанным тропам ему порядком надоело.
– А вы, я вижу, рассчитывали на парад? – поморщился Лабри, глядя на украшенные тонкой вышивкой графские перчатки. Хорошо, не золото, но дойдет и до этого. Роскошь и похоть – оружие дьявольское, а девка Дорифо не просто хороша, как десяток суккубов. Шлюха умна, недаром она дочь проклятой ромульянки[9]! Королева надела белый чепец, но рубашки у нее шелковые, а Луи падок на женщин. Слишком падок для достойного государя…
– Я рассчитывал и рассчитываю на успех, полковник. – Крапу и не подумал отвести взгляд. Любимчик короля очень быстро позабыл, кто превратил молодого Бутора из жениха Дианы Дорифо в повелителя Лоасса. Хочется верить, у самого Луи память длиннее.
– Господь нас не оставит. – Желание отхлестать наглеца по щекам было острым до мучительности, но Лабри в очередной раз сдержался. – Но раз вы проявили беспокойство, ведите колонну. Дорогу покажет Жером.
– Слушаюсь, полковник! – Почтительные слова и насмешка в глазах. Луи такой же. Маршал считает, это пройдет. Во время войны. Значит – да здравствует война, и смерть папистам!
Лабри придержал жеребца, пропуская колонну мимо себя. Солдаты шли рысью, в хорошем порядке, никто не отставал, ни у кого не захромала лошадь, все были должным образом вооружены и одеты. Братья по вере, не раз проливавшие за Господа свою и чужую кровь, они были готовы к тому, что предстояло. Ветеран пяти войн, воин до мозга костей, Лабри мог по праву гордиться своим отрядом, и он им гордился. Собой полковник тоже был доволен – подобрать людей для столь важного дела непросто, но он не ошибся ни в ком. Недельный марш через горы это подтвердил.
Нахлынувшее раздражение понемногу стихало, уступая место уверенности, что приказ маршала Танти будет выполнен с блеском. Нельзя позволять королю заключать мир с еретиками, нельзя оставлять молодежь без дела. Праздность для души человеческой страшнее вражеских армий и злее чумы. Не зря Господень Молот[10] называл безделье ржавчиной, разъедающей железо, и гнилью, подтачивающей стропила…
Сухие знакомые хлопки донеслись из-за очередного холма, за которым скрылся авангард. Привычные ко всему ветераны не поперли вперед и не заметались, как бараны, а замерли, ожидая приказа. Солдаты свое дело знали, как и офицеры. Капитан Пивоне обернулся и поднял руку, Лабри кивнул. Вооруженные лучшими виттскими аркебузами стрелки стремительно спешились и рассыпались по сторонам, беря на прицел ближайшие склоны. Остальные ждали, стискивая рукояти шпаг и беспокойно оглядываясь.
Новый залп не заставил себя ждать, его слитность и мощь подсказывали – бьют свои, авангард. В ответ раздалось несколько разрозненных выстрелов. Лабри неторопливо поправил пороховницу, погладил коня и шагом направился в голову колонны. Пусть видят, что ничего особенного не произошло. Полдюжины стрелков в холмах – не повод махать руками и скакать галопом, но кто же все-таки стрелял? Гарнизонный дозор, кознями дьявола оказавшийся на дороге? Или, того хуже, засада? Задержали в этой узости и сейчас окружают колонну, чтобы обрушиться сверху? Если Крапу с его перчатками не озаботился проверить, ему будет очень невесело. Очень.
Крапу озаботился. Не успел полковник обогнуть предательский холм, как прискакал молодой Шетэ и доложил о том, что авангард обстрелян.
– Сколько их, Роже? – для порядка уточнил Лабри, заодно проверяя графа.
– Пять или шесть аркебуз и несколько арбалетов. Солдаты стали стрелять в ответ, а два десятка сейчас обходят засаду.
– Потери есть?
Сын покойного друга нахмурился:
– Убит один, и ранено двое. Господин полковник, мне очень жаль, но ранен проводник.
– Тяжело?
– Боюсь, да.
То, что вырвалось из уст полковника, вряд ли бы понравилось пастору, но тот отвечал всего лишь перед Господом, а Матье Лабри еще и перед маршалом. Малыш Шетэ потупился, словно был виноват. Матье потрепал его по плечу и, плюнув на осторожность, поскакал к авангарду.
Жером лежал на земле, рядом скрючился солдат, над которым хлопотал Дени Мясник, лет десять подменявший убитых или сбежавших лекарей. Крапу и двое офицеров замерли возле мертвой лошади, вглядываясь в молчащие заросли. Громко, словно перед грозой, трещали цикады.
– Откуда стреляли? – осведомился Лабри. Крапу носил поганые перчатки, лез не в свое дело и слушал не маршала и мадам Иоанну, а Луи, но в том, что случилось, был неповинен.