– Будет Мальвинке витаминный завтрак, – удовлетворенно констатировала дама, пеленая бедняжку в сомнительной свежести носовой платок.
Мышь вырывалась, царапалась, тоненько, жалостно пищала, пыталась достать своими остренькими, как иголочки кактуса, зубками заскорузлый, грязный палец с обгрызанным ногтем – все напрасно. Судьба ее была предрешена. И самое обидное в этом решении было то, что на завтрак она должна была достаться не кошке и даже не удаву, а мерзкой по характеру французской голубой болонке, прожорливой, вороватой и не брезговавшей никакими деликатесами – от лягушек до лошадиного навоза.
Видимо, догадавшись об этом, мышь последний раз пискнула и затихла.
– Ага, сознание потеряла! – удовлетворенно констатировала женщина.
Она спрятала завернутую наподобие пупсика мышку за пазуху и несколько раз сильно тряхнула головой.
– Болит! – скорее уверенно, чем удивленно объявила она, – пусик, принеси кофа. У меня голова болит.
Пусик не отзывался.
– Масик! – в голосе женщины зазвучали нотки четырехлетнего обиженного ребенка, – ну сколько можно? Ты же вчера обещал, что я тебе понравилась! Принеси кофа!
Дама, обиженная невниманием со стороны забывчивого «масика-пусика» огляделась. Нечто, что было гораздо интереснее живой мыши, покоящейся у нее на груди, привлекло ее внимание.
– Куда ты откатился? Мне одной колется и холодно!
Дама действительно поежилась и поползла к спящему в паре метрах от нее мужчине.
Согрей меня своим дыханьем, двумя руками обними, – нежно продекламировала она стихи неизвестного автора.
Вероломный возлюбленный, похоже, не только не собирался варить ей кофе, но и дышать на нее ради сугрева. Его подруга не стала дожидаться, когда тот соблаговолит сдавить ее в объятиях и накрыла его своим помятым со сна телом. Не сразу она поняла, что мужчина, встретивший утро на сеннике, уже никого и никогда не сможет согреть.
* * *
Обычно с посетителями в местном отделении милиции было негусто. Впрочем, как и с преступлениями. Время от времени приволакивали сельские кумушки загулявших мужей, жалобно, но неартистично подвывали и просили посадить супостатов навеки.
Прежней участковый охотно брал постояльцев за бутылку самогона. Нынешний считал непорядочным наживаться на пороках односельчан и пускал супостатов переночевать бесплатно.
Молодой участковый Константин Дмитриевич Комаров привычно вздыхал, гремел ключами и пропускал в камеру предварительного заключения немного побитого и помятого, но все еще гордого гуляку. Если гуляка что-нибудь соображал, то привычно уклыдывался на жесткие нары, уютно подкладывал под щеку ладошки домиком и мгновенно засыпал. Если не соображал ничего, то, лишенный жизненно важной опоры в виде жены, падал прямо за порогом камеры. Нелогично, но Косте в такие моменты всегда почему-то вспоминался Эдмон Дантес. Что общего он мог иметь с синюшными от ядреного местного самогона но-пасаранцами, Комаров и сам не понимал. Но каждый раз, когда очередной клиент, как подрубленный, падал за порогом камеры, перед глазами Кости возникала картинка: молодой, высокий светловолосый мужчина мешком падает на каменный пол замка Иф.
Впрочем, отделение милиции совхоза имени Но-Пасарана не имело ничего общего с воспетым в романе Дюма мрачным замком. Оно было переделано из бывшей избы-читальни, имело высокие потолки и веселенькую, совсем не тюремную расцветочку. Палисадник перед бывшей читальней никто не удосужился сравнять с землей, тот же «никто» не потрудился уничтожить и мальвы, росшие в диком тропическом безобразии в этом самом палисаднике. Мальвы-то, в основном, и придавали отделению совсем не устрашающий оттенок.
Неплохо дополнял общую композицию только что подъехавший милицейский УАЗик канареечной расцветки.