Взглянув поверх "Иностранной литературы" в окно, девушка снова увидела те же самые неотрывные глаза, отдельные от лица. Но вдруг на мгновение включились дворники, смывая струйками воды пыль с лобового стекла оранжевого пикапа, и глаза обросли лицом. Лицо было мужское, сильное и даже почти молодое, если бы не резкие морщины на загорелом лбу. Голова была наголо выбрита, и человек за рулем походил на чуть постаревшего солдата или на кого-то, только что выпущенного из тюрьмы. Бритый не улыбался, не заигрывал глазами - он только смотрел. Девушке стало не по себе. "Может быть, мне кажется, что он меня преследует? Едет за трамваем, да и все... Смотрит на трамвай, а вовсе не на меня и даже не на мою кепку, - подумала девушка и снова защитилась "Иностранной литературой". - А может быть, мне тайно хочется, чтобы меня преследовали? Для этого и кепка? - съязвила девушка самой себе. - Может быть, я тоже Мэри-Джейн, только недоразвитая?"
Буквы перед глазами снова затряслись в такт движению трамвая по еще дореволюционным булыжникам:
"- Фи, фи, Мэри-Джейн, - сказал высокий молодой человек.
- А когда, интересно, ты в последний раз целовал девушку? требовательно спросила она.
- В двадцать восьмом году, в честь избрания президентом Герберта Гувера, - не задумываясь ответил тот.
Все в приемной добродушно рассмеялись".
И девушке показалось, что над ней все тоже рассмеялись, но только далека не добродушно: и толстяк с зеркалом - так, что затанцевали красненькие кисточки его украинской вышитой рубашки, - и тощий выпивоха в засаленной шляпе, и бывший невидимка за рулем оранжевого пикапа. Про себя девушка считала остановки: "Первая... вторая... третья... Следующая моя". Втиснула "Иностранную литературу" в сумку, стукнувшись козырьком кепки о край зеркала, и, пробиваясь к выходу, все-таки взглянула в сторону окна сквозь чьи-то слипшиеся лица и плечи: в просветах неумолимо брезжило нечто оранжевое. Соскочив с подножки трамвая и выдергивая сумку, потому что голова олимпийского мишки на полиэтилене застряла в захлопнувшихся дверях, девушка с тоской подумала, не глядя в сторону пикапа: "Только бы не пристал... Этого еще не хватало для полного счастья". Но когда трамвай двинулся и девушка попыталась перейти улицу, оранжевый бок пикапа вырос перед ней, и крепкая рука распахнула дверцу.
- Садитесь.
Сзади возмущенно загудел мебельный фургон.
- Садитесь, - повелительно сказал бритый. - Здесь нельзя стоять. Я вам все потом объясню.
И девушка, сама не зная почему, села, и пикап двинулся, как и прежде, за трамваем, сопровождаемый неукротимым призраком мебельного фургона, видневшегося в зеркальце заднего обзора.
- Что вы мне объясните? - спросила девушка, не глядя влево и смертельно злясь на себя за то, что неизвестно почему оказалась в этом оранжевом пикапе, В пикапе был какой-то странный огородный запах.
- Я ехал за вами, - ответил бритый. - Меня испугало ваше лицо.
- А меня ваше... - передернулась девушка.
- Вы думали о бессмысленности жизни, - не слушая ее, продолжал бритый. - Я это понял по вашему лицу. А если человек мыслит даже о бессмысленности жизни, то жизнь уже этим небессмысленна...
- Вы каждый раз повторяете эту заученную фразу, когда ездите за трамваями и высматриваете женщин? А троллейбусами и автобусами вы тоже не пренебрегаете? С поездами метро, наверное, посложнее - на "Жигулях" под землю не въедешь?.. - спросила девушка, а сама сжалась: "А ведь я действительно думала о том, что жизнь бессмысленна, особенно когда увидела рачьи буркалы толстяка, обнимающего зеркало... А потом - эта бутылка в бок... Впрочем, кто не думает о бессмысленности жизни, когда тебя давят со всех сторон... Тоже мне философ-провидец... Это наверняка старый трюк автомашинного бабника.