И получится, что все было напрасно… Что напрасно он бил Олежку, напрасно потащил за собой Майского… Окажется, что Лиза с детьми не сюда приехала, не к его родственникам, а поехала дальше, на Донбасс, или даже в Сталинград.
Два белых и красный…
Они придумали этот сигнал в тридцать седьмом, когда Лизе с ребенком пришлось поселиться в селе километрах в десяти от аэродрома. Телефона не было, поэтому Костенко, возвращаясь из полета, всегда пролетал над деревней. Два покачивания крыльями — привет! Три белых — все хорошо, два белых и красный — срочно нужна помощь.
В октябре тридцать седьмого, когда группа белоказаков прорвалась из Маньчжурии через границу, сигнал этот выручил всех в деревне. И когда у Сережки, старшего сына, в сороковом вдруг начался жар, Костенко увидел сигнал, вывешенный Лизой, успел вывезти мальчишку в больницу… Врач сказал — в последний момент.
Два белых и красный…
— Тихо очень, — прошептал Лешка, подойдя к Костенко.
— Ночь… — сказал капитан.
— Да нет, не в том дело… Собак не слышно. — Лешка покрутил головой, словно это движение могло заставить деревенских собак подать голос. — У ваших, вы сказали, собаки нет, а у других? Всегда собаки перегавкиваются, сколько раз я был в деревне, всегда какая-то дура гавкнет, а остальные будут отвечать… А сейчас — тихо. Я от самого аэроплана прислушиваюсь — как вымерли собаки.
— Может, немцы прошли? — задумчиво произнес Костенко.
— Может, и немцы, — согласился Лешка. — Только давайте я первым схожу к хате.
— И что ты скажешь? Меня-то они узнают по голосу, а тебя? Дядька у меня такой, что может чем-нибудь и поперек спины перетянуть… А если в деревне действительно есть немцы? — Костенко потер ладонью подбородок, подумал, что уже второй день не бреется, нехорошо это. — Остаешься здесь, а я схожу в дом. Если какой шум или еще какая суета — уходишь.
— Куда? — спросил Лешка.
— Куда угодно. Через фронт к нашим, в примаки к какой-нибудь молодке… Просто уходишь, исчезаешь. Даже самолет не жжешь, чтобы себя не выдать. Понял?
— Понял. — Лешка присел на корточки, положил винтовку себе на колени. — Буду ждать.
— Жди, — сказал Костенко, хотел протянуть руку на прощание, но спохватился, что выглядеть это будет слишком уж мелодраматично, и пошел к дому.
Капитан шел по тропинке через огород и пытался вспомнить — много было собак в Чистоводовке, когда он приезжал сюда в отпуск, или нет? Лаяли, наверное, только тогда он на это внимания не обратил. А сейчас… Ну, уснули собаки, утомленные дневной жарой.
Возле дома росла яблоня — высокая, раскидистая, ее еще прадед Костенко посадил. От ствола яблони к оглобле, вкопанной в землю, была натянута бельевая веревка.
Костенко осторожно подошел к ней. Две ночных сорочки и красная блузка, которую он подарил Лизе в прошлом году. Два белых и красный.
Не примерещилось…
Костенко оглянулся на огород, но Лешку видно не было.
Ладно, пробормотал Костенко. Значит, два белых и красный, не ошибся. И вещи Лизины, значит, она с детьми добралась только сюда. Ничего, это не страшно. Он прилетел, значит, все будет хорошо. Просто прекрасно, как любила говорить Лиза. Хорошо, просто прекрасно.
Костенко осторожно подошел к дому. Окно было закрыто, но его на ночь всегда закрывают, чтобы не налетели мухи и комары с левады. Постучать?
Капитан прислушался. Тихо. Свет не горит.
Постучать в окно?
Костенко даже поднес левую руку к раме, но остановился. Нужно глянуть еще дверь. Мало ли что.
За себя он не боялся, но не хотел, чтобы все сорвалось из-за ерунды. Из-за какого-нибудь нелепого пустяка. Он постучит в окно, например, а в комнате возле него спит какой-нибудь немец. Лучше потерять несколько минут, чем лишиться всего…
Костенко посмотрел на восток, небо над горизонтом уже светлело, нужно все-таки поторопиться.
Дверь была закрыта изнутри на щеколду. Немудреный деревенский замок. Костенко осторожно нажал на клямку — плоский круглый рычажок над дверной ручкой, щеколда приподнялась. Костенко, не отпуская клямку, открыл дверь (она еле слышно скрипнула), пальцами бесшумно опустил щеколду.
Еще раз огляделся по сторонам — улица была пустынна. И собаки не лаяли.
Фонарик нужно было с собой брать. Не подумал.
Костенко осторожно вошел в дом.
У входа в небольшом коридорчике дядька хранил всякий скарб. Старые ведра, грабли, лопаты. Не зацепить бы.
Костенко осторожно двинулся по коридорчику, левой рукой, кончиками пальцев касаясь стены.
Дверь.
Капитан взялся за ручку. Если на засове, то придется стучать. Хотя в деревне почти никогда двери не закрывались. Так, прикрывали, чтобы куры не вошли или собака не заскочила.
Костенко потянул дверь на себя, замер, когда послышался тихий протяжный скрип. Подождал несколько секунд и снова потянул дверь.
В доме пахло травами. И чем-то жареным. А еще явственно воняло самогоном, не тем, что перегонял дядька, настоянным на ягодах, — разило откровенной сивухой. И разило сильно, будто кто-то разлил в комнате не меньше литра мерзкого пойла.
Костенко шагнул в темноту. Прикрыл за собой дверь.
В доме комната была одна. Поперек комнаты стояла большая печь, а за занавеской стояла двуспальная кровать, которую дядька с женой всегда уступали Костенко и его жене. Сами ложились на печке.
Стараясь ступать бесшумно, Костенко прошел к занавеске, осторожно отодвинул ее в сторону.
На кровати спали двое. В полумраке было не разобрать, кто именно, но, по-видимому, дядька и тетка Гарпына.
Как же их разбудить, подумал Костенко. Подойти, тронуть за плечо? Или просто окликнуть?
Мужчина на кровати всхрапнул — голос сильный, не старый. Не похож на дядькин прокуренный дискант.
В доме кто-то чужой…
Костенко попятился, зацепил ногой табурет, на пол, загремев, свалилась жестяная кружка.
Капитан замер.
— Кто здесь? — прозвучало от кровати, луч света скользнул по стене и уперся в лицо Костенко, ослепив его.
Если бы вопрос прозвучал по-немецки, капитан бы просто выстрелил, не задумываясь, но к нему обратились по-русски, и Костенко только прикрыл левой рукой глаза.
— Твою мать… — кровать скрипнула. — Какого хрена?..
— Уберите фонарь, — сказал Костенко.
— Ага, сейчас…
В темноте за фонарем раздался щелчок, капитан понял, что это сняли с предохранителя пистолет, вскинул свой «ТТ», но не выстрелил — невидимый противник мог держать фонарик в вытянутой в сторону руке, и выстрелив, Костенко вряд ли попал бы, но ответную пальбу спровоцировал бы в любом случае. И ответная пуля была бы куда точнее, чем его собственная.
— Пушку опусти! — приказал голос из-за фонаря. — Опусти, сказал, а то выстрелю! Ну!
Костенко медленно опустил пистолет.
— Хорошо, — одобрил голос. — Теперь положи пистоль на пол. На пол, я сказал! Дернешься — я тебе бошку прострелю… Положил!
Капитан скрипнул в бессильной ярости зубами, медленно наклонился и положил пистолет на пестрый вязаный половичок.
— К стене отойди.
Костенко выпрямился и сделал два шага назад. Проклятая кружка снова попала под ногу и снова загремела, отлетая к печке.
— Лизка, слышь, Лизка, проснулась?
— Да.
Костенко вздрогнул, услышав голос своей жены.
— А если проснулась, то встань и зажги лампу. Только между мной и гостем не лезь, а то ведь я обоих порешу. Рука не дрогнет. Потом, может, над твоей могилкой поплачу… Немного.
Костенко закрыл глаза.
Этого не могло быть. Его жена… И этот голос. Двуспальная кровать. Этого не может быть… Это не Лиза, просто родственники пустили кого-то на постой. Беженцев каких-нибудь…
Щелкнула, загораясь, спичка. Звякнуло ламповое стекло.
— А я тебя знаю! — провозгласил голос. — Мы ж с тобой, Юрка, знакомы! Глянь, Лизка, муж твой явился… Что, сбили тебя, авиатор?
Это был Никита Карась. Постаревший Никита Карась. В неверном свете лампы он выглядел лет на сорок. Недельная щетина на лице, мешки под глазами старили ровесника Костенко и делали его… страшнее, что ли…
А за спиной Карася стояла Лиза. В кружевной ночной сорочке, босая.
Она похудела, глаза запали… На щеке что-то блеснуло — слеза? Лиза плачет?
Нелепая ситуация. Страшная и унизительная — застать свою жену в постели с другим. Костенко был готов к чему угодно, кроме этого. Значит, сигнала не было? Она просто повесила стираное белье, а он… Он решил, что нужно ее спасать.
— А где Сидор Иванович? — спросил Костенко.
Дед Сидор никогда не позволил бы такого непотребства в своем доме. Быстро навел бы порядок. Да и тетка Гарпына не смолчала бы.
— Они… — тихо сказала Лиза и всхлипнула. — Умерли они… Два дня назад.
— Как умерли?
— А так, как в книге, — усмехнулся Карась, огонек лампы отразился в его глазах. — Помнишь, в школе читали? Жили долго и счастливо и умерли в один день… Я бы даже сказал — в одну минуту.