Онъ продолжалъ медленно идти внизъ по улицѣ вслѣдъ за своей безконечно длинной тѣнью, которую солнце отбрасывало передъ нимъ, какъ вдругъ пришло ему на умъ, что онъ сдѣлалъ глупость, величайшую, неумѣстнѣйшую глупость. А отчего я ее сдѣлалъ? разсуждалъ онъ далѣе. Все ради Греты. Она оправдаетъ меня, когда я ей все разскажу. Въ деревнѣ вѣдь живутъ и другіе люди, кромѣ Якова Кернера. Это была несомнѣнная истина; только съ каждымъ часомъ становилось очевиднѣе и то, что между этими людьми никто не почиталъ за счастье имѣть слугой такого парня какъ Гансъ. Злая жена Юргена Дитриха, чуть не пустила въ него корытомъ за то, что онъ, тунеядецъ, дуракъ и пьяница, осмѣлился переступить порогъ ея чистенькаго домика. Яковъ Липке объявилъ, что ему точно нужно работника, но не такого, который два года лежалъ на боку. Гансъ Эйсбейнъ, староста, сказалъ, что онъ уже старъ и ему извинительно придерживаться старыхъ взглядовъ, и прибавилъ, что вполнѣ вѣритъ старой поговоркѣ: яблоко не далеко падаетъ отъ яблони. Деревенскіе жители еще не забыли, что за птица былъ отецъ Ганса. Онъ, староста, конечно, ничего не можетъ приказать Гансу, – Гансъ теперь совершеннолѣтній и можетъ поступать, какъ ему угодно; – но если Гансъ хочетъ послушать его совѣта, то самымъ лучшимъ было бы продать старый домишко у пруда, который не сегодня – завтра обрушится, и съ вырученными деньгами отправиться поискать себѣ счастья гдѣ-нибудь на сторонѣ. Здѣсь Гансу не мѣсто!
Гансъ сказалъ, что очень благодаренъ г-ну старостѣ за добрый совѣтъ, но такъ какъ г-нъ староста самъ выразился, что онъ (Гансъ) можетъ поступать, какъ хочетъ, то онъ и поступитъ, какъ ему заблагоразсудится, а г-ну старостѣ желаетъ хорошего аппетита.
Пока Гансъ, въ промежуткахъ между своими поисками, разсуждалъ, куда направиться, стоя по цѣлымъ часамъ за какимъ-нибудь заборомъ, амбаромъ или гдѣ-нибудь въ уголкѣ, подошло время обѣда. Гансъ почувствовалъ сильный голодъ. Онъ всегда обладалъ превосходнымъ аппетитомъ, а желудокъ его былъ сегодня совершенно пусть, такъ какъ вчера онъ болѣе пилъ, нежели ѣлъ: но ему стыдно было воротиться въ шинокъ съ пустыми руками и разсказывать хозяевамъ, что никто въ деревнѣ не принимаетъ Ганса.
А внѣ деревни? Гансъ щелкнулъ пальцами отъ радости, при счастливой мысли, пришедшей ему въ голову. Тамъ стоитъ недавно построенная почтовая станція, которую арендовалъ крестьянинъ изъ другой деревни. Объ Эрнестѣ Репке вообще идетъ худая слава. Говорятъ, что онъ никогда ни съ кѣмъ честно не разсчитывается; но такого-то человѣка и надо парню, съ которымъ другіе не хотятъ имѣть дѣла.
Разсуждая такимъ образомъ, вышелъ Гансъ изъ деревни и пошелъ не по большой улицѣ, а сзади деревни, по лугамъ. Потомъ минуя поле, обсаженное молодыми соснами, онъ свернулъ на тропинку прямо къ станціи, которая стояла у самой большой дороги. Это была обширная усадьба. Кромѣ полеваго хозяйства, у Эрнеста Репке еще прежде былъ тутъ кирпичный заводъ и костомольня, а теперь прибавилась еще почтовая станція. Можетъ быть богатство и вредило этому человеку въ глазахъ другихъ. По крайней мѣрѣ такъ старался увѣрить себя Гансъ; но когда онъ вышелъ на большой дворъ, ему вдругъ стало страшно тяжело на сердцѣ. Строенія и полуобнаженныя тополи смотрѣли мрачно, негостепріимно; изъ длинной трубы костомольни медленно поднимался и разстилался надъ всѣмъ дворомъ черный дымъ, частью затемняя даже свѣтъ солнца. На дворѣ не было ни одной живой души; только грязный шпицъ бѣшено лаялъ на Ганса, пока изъ дверей не показалась безобразная, болѣзненная на видъ старуха, повязанная платкомъ, и не спросила: что ему надо?
Гансъ сказалъ ей.
– Дѣло возможное, – сказала женщина; – только мой мужъ уѣхалъ въ городъ и врядъ ли воротится ранѣе вечера.
– Я подожду его, – сказалъ Гансъ.
– Пожалуй подожди, – сказала женщина и снова скрылась за дверью.
Гансъ отошелъ и сѣлъ подъ навѣсомъ, гдѣ были сложены сосновыя дрова. На козлахъ лежало полураспиленное бревно, пила стояла возлѣ; точно кто-то убѣжалъ не кончивъ работы. Такъ это и было, какъ узналъ Гансъ отъ человѣка, медленно шедшаго по двору съ лоткомъ глины на плечахъ. Г-нъ Репке разсердился на работника за то, что тотъ не довольно скоро пилилъ дрова, и прогналъ его со двора.
«Это кстати», – подумалъ Гансъ, когда человѣкъ съ лоткомъ скрылся, шаркая ногами.
Но Гансъ все еще не могъ радоваться. Пока онъ сидѣлъ на колодѣ и смотрѣлъ на старую кошку, которая, невдалекѣ отъ него, совершенно неподвижно, только слегка двигая кончикомъ хвоста, караулила свою добычу, ему мало по малу припомнились всѣ разсказы, ходившіе по деревнѣ о г-не Репке – говорили, что онъ женился въ третій разъ и хорошо зналъ, отчего умерли двѣ его первыя жены, что на усадьбѣ его не совсѣмъ благополучно: что тамъ часто являются призраки животныхъ, а иногда и людей, умершихъ на висѣлицѣ, и оспариваютъ другъ у друга кости, сложенныя въ кучу подъ навѣсомъ у костомольни. Гансъ боязливо оглянулся. Кошка однимъ прыжкомъ очутилась подъ дровами и до его слуха донесся слабый, боязливый пискъ. При другихъ обстоятельствахъ Гансъ бы посмѣялся этому, но теперь ему было не до смѣха, и когда кошка прыгнула, онъ вздрогнулъ всѣмъ тѣломъ.
А голодъ все напоминалъ о себѣ, но Гансъ не хотѣлъ войти въ домъ и попросить куска хлѣба.
Онъ взялъ пилу, вложилъ ее въ полураспиленное бревно и распилилъ его на двое. Работа принесла ему облегченіе. Онъ положилъ другое бревно и принялся снова за дѣло. Все же лучше, чѣмъ сидѣть сложа руки и терзаться разными мыслями. Скоро онъ перепилилъ всю четверть сажени, оставленную его предшественникомъ, и такъ какъ ему не хотѣлось бросить работу только вполовину оконченной, онъ взялъ топоръ, который передъ тѣмъ вытащилъ изъ колоды, чтобъ сѣсть на нее, и началъ колоть дрова. Это была не легкая работа, потому что полѣнья были почти всѣ сучковатыя; но именно это пришлось по душѣ Гансу, и самое твердое полѣно разлеталось въ куски, когда Гансъ, перевернувъ его въ воздухѣ съ воткнутымъ въ него топоромъ, изо всей силы ударялъ имъ о колоду. Во все это время на дворѣ не явилось ни души. Никто, казалось, не любопытствовалъ узнать, кто взялся такъ скоро за дѣло только-что прогнаннаго работника. «Должно быть, здѣсь очень привыкли къ шуму!» – думалъ Гансъ.
Онъ принялся за новое полѣно, оказавшееся упрямѣе всѣхъ предъидущихъ. Гансу три раза пришлось ударить его топоромъ, и съ каждымъ разомъ все сильнѣе. При третьемъ ударѣ полѣно раскололось, но раскололась и ручка топора и лезвее со звономъ упало на землю.
– Это что такое? – спросилъ ворчливый голосъ, какъ разъ сзади Ганса.
Гансъ вздрогнулъ, словно маленькій мальчикъ. Онъ не слыхалъ, чтобы кто-нибудь подошелъ къ нему. Голосъ казалось раздался изъ-подъ земли. Но когда Гансъ оглянулся, передъ нимъ стояло не привидѣніе, а самъ хозяинъ усадьбы, который повторилъ свой вопросъ.
– Я, право, не виноватъ, – бормоталъ Гансъ.
– Да какой чортъ звалъ тебя въ работники сюда? – сказалъ г-нъ Репке, и при этомъ его маленькіе, зелененькіе глазки бросали на Ганса изъ-подъ нависшихъ бровей свирѣпые взгляды. – Я не терплю чужихъ людей на своемъ дворѣ. Мнѣ опротивѣла вся эта крестьянская сволочь! Слышишь-ли?
– Я не глухъ, – сказалъ Гансъ, – а вы кричите довольно громко.
– Убирайся къ чорту!
– Не поклониться ли ему отъ васъ?
– Уйдешь ли ты наконецъ? – пронзительнымъ голосомъ закричалъ старикъ и съ угрозою поднялъ палку.
– Берегитесь, – сказалъ Гансъ. – Вы видите какъ я обращаюсь съ пнями!
Гансъ ногой отбросилъ на нѣсколько шаговъ отъ себя шпица, который тявкая бросился было на него, и вышелъ со двора той же дорогой, какой пришелъ. Когда онъ опять достигъ молодыхъ сосенъ и убѣдился, что его никто не видитъ, онъ остановился, какъ человѣкъ, который что-то позабылъ. Но онъ ничего не позабылъ, а только хотѣлъ хорошенько раздумать, какъ это все случилось. Но чѣмъ болѣе онъ думалъ, тѣмъ непонятнѣе все это становилось ему. «Должно быть не судьба, – говорилъ онъ про себя, – и не будь Греты, мнѣ бы и горя мало! Болѣе онъ не былъ въ состояніи думать. Онъ все стоялъ на томъ же мъстѣ и смотрѣлъ на тѣ же грибы, росшіе между молодыми соснами. Ему казалось, что еще многое надо обсудить. Наконецъ ему пришло на мысль, что у него вѣроятно оттого такъ пусто въ головѣ, что онъ весь день ничего не ѣлъ, да еще все послѣ обѣда провелъ за такой тяжелой работой.
Со времени окончанія ученія, онъ никогда не вспоминалъ исторію Исава, который за чечевичную похлебку продалъ свое первенство, а теперь эта исторія пришла ему на память. Въ ней ничего нѣтъ удивительнаго; должно быть, Исавъ былъ очень голоденъ. Если бъ Репке далъ мнѣ кусокъ хлѣба, вмѣсто того, чтобъ подчивать меня грубостями, я, кажется, продался бы и ему! Счастье, что я этого не сдълалъ! Гансъ нѣсколько разъ повторилъ, что это было большое счастіе, и вынулъ часы. Онъ ихъ не завелъ сегодня утромъ, какъ дѣлалъ всегда, и они остановились. «Развѣ и вы тоже голодны?» спросилъ онъ ихъ и снова засунулъ въ карманъ жилета подъ блузой.