Надо отдать им должное, не так уж много они и напутали! Во всяком случае, куда меньше, чем все остальные… Так вот, кроме всего прочего, они предсказали, что перед последней битвой откуда-то с юга прийдет великан Сурт с огненным мечом — в конце концов он-то и сожжет мир! Боюсь, этот парень и есть тот, кого они назвали Суртом. Он пришел, и теперь все покатится в пропасть так быстро, что мы не успеем перевести дыхание… Это и есть наш главный враг, Нике. По сравнению с ним Локи — мой добрый приятель. В конце концов, он такой же невольник своей странной судьбы, как и мы все. А этот поганый пришел сюда развлекаться.
— Не развлекаться. — Задумчиво возразила она. — Он пришел сюда просто потому, что так вышло. В отличие от нас, он действительно мог отказаться принимать в этом участие, но его выбор уже сделан, так что теперь мы с ним в одной лодке… Хотя, он действительно возглавит армию наших врагов, одно другому не мешает, ты же знаешь.
— Не мешает. — Неохотно согласился я. — А с каких это пор ты занялась пророчествами? — Она не ответила. Про себя я удивленно подумал, что Афина не так проста, как кажется, а значит и с прочими ее родичами следует держать ухо востро… Потом я снова всмотрелся в темноту глаз растрепанного незнакомца, который по-прежнему неподвижно сидел на своем камне. Эта тьма была совершенно непроницаемой — для кого угодно, но только не для меня: случалось мне разгадывать загадки и похитроумнее! На сей раз я был вынужден неохотно признать, что наш враг не вызывает у меня должного отвращения. Я быстро понял, в чем дело: ему не единожды доводилось пить мед поэзии, а я всегда питал известную слабость к скальдам.
— А знаешь, он ведь не раз окунал руки в кровь Квасира. Вот уж никогда бы не подумал!
— Сказал я Афине.
— В чью кровь?
— Все время забываю, что ты не всегда понимаешь мои речи! — Снисходительно усмехнулся я. — Я хотел сказать, что в свое время он был поэтом, а может быть, и до сих пор… «Кровь Квасира» — это поэзия. И что тут непонятного?
— Почему нельзя просто называть вещи своими именами? — Раздраженно спросила она.
— Потому что вещи от этого портятся, я тебе уже тысячу раз объяснял. — Устало вздохнул я. — Если золото тысячу раз назвать «золотом», это истощит его, оно устанет, утратит свой блеск и потеряет ценность. Поэтому лучше называть его «периной дракона», или еще как-нибудь — есть много способов дать понять, о чем идет речь, не называя имени. Это магия. Не такая уж хитроумная, согласен, зато она работает…
— Этот дерьмовый мир скоро весь «испортится», раз и навсегда, а ты носишься со своей дурацкой магией! — Презрительно скривился рот Марлона Брандо.
— Если бы с ней все «носились», глядишь — и мир бы не испортился! — Огрызнулся я.
Знала бы эта сероглазая, как трудно порой бывает не разгневаться, слушая ее вздорные речи!
— Хорошо, не будем большее спорить. — Неожиданно мягко сказала Афина. — Сейчас я хочу окончательно разобраться с этим существом внизу, так что придержи свою драгоценную шляпу — еще улетит на вираже!
— Ладно, — миролюбиво согласился я, — придержу. Разбирайся.
Она кивнула, и начала стремительно сбавлять высоту. Земля понеслась нам навстречу с такой скоростью, словно она была отощавшим медведем-шатуном, а наша диковинная летательная машина — ее единственным шансом не сдохнуть с голоду еще до наступления ночи. Я не видел лицо своей спутницы, но почувствовал, что тонкие губы мужчины с нелепым именем Марлон сложились в восторженную улыбку валькирии — теперь никакая маска не могла скрыть настоящую Афину, которая при первой же встрече гордо бросила мне: «только не думай, что испугаешь меня своим заколдованным железом, дружок, я и сама — бог войны!» — и попробовал бы кто-то назвать ее не «богом», а «богиней»!
Афина небрежно положила руку на гашетку пулемета. Я понял, что она задумала, и одобрительно рассмеялся. В это мгновение я разрешил себе поверить, что все еще можно исправить: сейчас растревожившие меня темные глаза незнакомца станут просто парой бессмысленных мертвых глаз — сколько их было до него, сколько будет после! — и его зеленый плащ через несколько дней занесет песком, а пятна крови исчезнут еще раньше, и с ним будет покончено навсегда, а потом… Мало ли, что может случиться потом!
— Разворачивайся, Хар, хватит сверлить мой затылок своим драгоценным глазом!
Лучше приготовься немного пострелять. — Хриплым шепотом сказала Афина. — Я начинаю, а финал — за тобой!
Я понимающе усмехнулся, развернулся, и склонился над пулеметом — смертоносной машиной, которую Афина называла странным именем «Льюис». До сих пор она упорно настаивала на том, что пока я сижу в ее аэроплане, я — никакой не «ворон брани», а всего лишь пассажир, который должен сказать спасибо за то, что его взяли прокатиться на этом летающем чуде, и не нарушать величие момента своими жалкими попытками в очередной раз прослыть великим воином. Этой сероглазой многое сходило с рук: я не спешил с ней поссориться, и часто делал вид, что легко соглашаюсь с ее вздорными желаниями. Так что я еще ни разу не пользовался этой волшебной вещью. К счастью, мне никогда не приходится подолгу учиться обращению с новым оружием, поскольку любое оружие при ближайшем рассмотрении непременно оказывается всего лишь одной из несметного числа моих невидимых смертоносных рук… Машина по имени Льюис не была исключением: стоило мне прикоснуться к холодному металлу, как все стало на свои места. Можно было не сомневаться: я сумею привести в действие этот пулемет, как уже не раз заставлял оживать куда более замысловатые игрушки, придуманные слабыми, но изобретательными людьми, отчаянно пытающимися услужить смерти…
Грохот пулемета Афины возвестил о начале нашей битвы. Рыжий песок был так близко, что я вполне мог бы сосчитать песчинки, если бы у меня нашлось время загибать пальцы: между нами и землей теперь было не больше десятка метров. Мы принесли на землю незаконнорожденный ветер — а как еще назвать ветер, родившийся от того, что над землей пролетела слишком большая и слишком быстрая птица? — светлые волосы незнакомца взметнулись вверх и зашевелились, как змеи на голове Горгон, о которых я не раз слышал от Олимпийцев — судя по всему, в будущем нам еще предстояло сразиться с этими опасными бабами! Мои руки что-то сделали с пулеметом, и я с наслаждением окунулся в изумительную музыку торопливых выстрелов… А потом я с горечью понял, что ничего не происходит — вообще ничего! И стрельба Афины, и моя собственная, не только не уничтожили, но даже не потревожили нашего странного врага. Наконец он неохотно поднял голову — мне показалось, что наши глаза встретились, но потом я понял, что такого быть не могло: это существо обладало обыкновенным заурядным человеческим зрением, парень не мог видеть дальше собственного носа, несмотря на все свое загадочное могущество… Небо становилось все ближе, наш летательный аппарат удалялся от земли так же стремительно, как только что несся ей навстречу — можно было подумать, что мы удираем, хотя мы, разумеется, ни от кого не удирали, просто Афина выполняла какой-то очередной маневр. Но я еще успел увидеть самое ужасное: этот неуязвимый незнакомец в зеленом плаще с любопытством посмотрел нам вслед, заулыбался еще шире, а потом начал смеяться.
— Ты слышишь, Паллада? Он смеется. — Я почувствовал, что задыхаюсь от гнева.
Такого со мной еще не бывало!
— Он смеется, как мы сами умели смеяться когда-то давно. — Задумчиво кивнула она. — А знаешь, кажется, я понимаю, почему тебе это так не нравится! Он смеется, как бессмертный, а мы с тобой уже успели забыть, как это бывает…
— Но он действительно бессмертный. — Сердито сказал я. — Мы же не смогли его убить.
— Наваждение тоже невозможно убить. — Улыбнулась она. — Знаешь, меня до последней минуты грызли сомнения на его счет, поэтому и пришлось затеять всю эту стрельбу. Бессмертному она бы не повредила… но только наваждение могло позволить себе роскошь вообще не обратить внимания на нашу атаку!
— Ты хочешь сказать, что он — обыкновенное наваждение? — Недоверчиво переспросил я.
— Ну, положим, не обыкновенное. И все же именно наваждение. Жаль, что он не на нашей стороне. Я бы попросила его научить меня так смеяться! Хотя, это не так уж важно… — Я ушам своим не верил: в хрипловатом мужском голосе Афины появились мечтательные интонации, каковых за ней до сих пор не водилось, какой бы облик она не принимала.
— Ну что, поворачиваем домой? — Наконец спросила она. Я молча кивнул, не сообразив, что она сидит ко мне спиной, а посему на вопросы следует отвечать вслух.
— Мы летим домой, или как? Я тебя спрашиваю!
— Домой, говоришь? — Усмехнулся я. — Да, «домой» — это было бы неплохо…
Только у нас больше нет дома, и уже никогда не будет.