Мы подготовились: на всех дверях в доме прикрепили волоски. Соньке это занятие так понравилось, что мне пришлось вмешаться, чтобы она у себя все волосы не вырвала. Мы отправились к соседям, объяснив свое вторжение страхом перед утопленником. Речь, конечно, зашла о нем.
— Вечером он утонул, — рассказывала Алла Ивановна с энтузиазмом. — Я его как раз видела, когда этот парень пришел.
— Какой парень? — спросила я.
— Да… — она рукой махнула, — спрашивал, продается ли у нас дом, в деревне то есть.
— И что?
— Ничего. Говорю, опоздали, три дома продавались, да уже проданы. Он еще засмеялся, говорит, может, к лучшему, у вас, мол, тут на кладбище мистика какая-то.
И газету показал. А я ему: вон она, наша мистика, и на Максимыча киваю, он как раз из огорода шел.
Мы с Сонькой переглянулись: сомнений не оставалось, Максимыч убит, и виноваты в этом, вольно или невольно, мы.
Утром мы вернулись к себе и обследовали двери: в гостях у нас кто-то побывал, основательно пройдясь по всему дому. Оставалось только надеяться, что ничего интересного он не нашел. Нам совершенно не хотелось отправиться вслед за Максимычем.
Да, тот у амбара явно любил компанию и потянул за собой других. Даже думать не хотелось, кто следующий?
Следующими будем мы. Это я поняла, как только Сонька возникла в понедельник в моей квартире. У меня весь день было ужасное предчувствие, а тут ввалилась Сонька, и на ней, как говорится, лица не было.
— Ты чего дохлая такая? — спросила я.
— Славка, чтоб ему пропасть…
Я облегченно вздохнула.
— Пошли в кухню, чай пить с вареньем.
Черная смородина. Будешь?
— Буду! — Сонька села к столу и ложку схватила.
— Полотенце на колени положи, — сказала я, потому что Сонька была в моем костюме, а у нее прямо-таки дар сажать пятна.
— Да ладно. Я аккуратно.
— Вот уж не поверю. Чего случилось? — спросила я, хотя про Славку мне было неинтересно.
— Представляешь, пока мы в деревне были, этот подлец меня ограбил. Взял у тети Веры ключи, ты знаешь, я ключи у нее оставляю (я знала, что в противном случае Сонька их непременно бы потеряла и не смогла бы попасть в собственную квартиру).
Ну, вот, так этот подлец пришел к ней, взял ключи, якобы я просила кое-какие вещи привезти на дачу, и меня ограбил. Форменным образом. И что мне теперь делать?
В милицию заявлять?
— Заяви.
— Ну, не чужие мы с ним все-таки люди.
— Так ведь все выгреб. 600 долларов, что на черный день были, и золото. Все золото уволок.
— Тогда заяви, — кивнула я. Сонька была вялой и на себя непохожей. Именно такое ее состояние навело меня на мысль… — Нет, только не это! воскликнула я и уставилась на нее.
— Кто ж знал, Греточка. Я ведь спрятала.
Вместе с кольцом и серьгами.
— Медальон? — спросила я. Сонька испуганно кивнула.
— Греточка…
— Убогая ты моя, я ль тебе не говорила, что брать его опасно?
— Греточка, — приготовилась реветь Сонька.
— Ну, вот, — сказала я. — Здорово повезет, если смерть у нас будет легкой.
— Я ведь…
— Пей чай и молчи.
Сонька торопливо пила чай, конечно, с ложки капало, и подол моего любимого костюма пошел пятнами.
— Ой, — произнесла Сонька тонким-тонким голоском. — Я нечаянно. Честно.
— Ерунда, — улыбнулась я и опрокинула вазочку с вареньем ей на грудь. Мне сразу стало легче, я смогла даже допить чай, хотя Сонька визжала, топала ногами и грозилась меня убить. Я смотрела на стену перед собой и размышляла о тщете всего сущего.
— Гретка, — позвала Сонька, вдоволь наоравшись и переодевшись в другой мой костюм, — надо Славку искать.
Разумеется, подруга была права.
— Сколько, говоришь, он денег прихватил?
— 600 баксов.
— 600 долларов пропить надо. Где он, как ты думаешь?
— Да где всегда, в «Витязе».
«Витязь» — забегаловка средней руки.
Главной ее достопримечательностью, кроме чудовищной грязи, был зал с очень низким потолком, где стояли два бильярдных стола.
Славка мнил себя непревзойденным игроком в бильярд и здесь просаживал свои деньги, когда они у него случайно появлялись.
— Поехали, — сказала я, — может, он еще не успел медальоном похвастать.
Мы поймали такси и махнули в «Витязь».
— Смотри, Славкина машина, — обрадовалась Сонька, завидев на стоянке перед рестораном знакомую «девятку». Я не смогла скрыть вздоха облегчения, но, как выяснилось, радовались мы зря: Славки здесь не оказалось. Мы раз пять прошлись по залам, заглянули в бар, но его так и не нашли. Зато в баре сидел Славкин друг Олег. Сонька направилась к нему. Я ждала у стойки, она вернулась через десять минут, едва живая.
— Ну? — спросила я.
— Хуже не бывает. Славка ошивался здесь со вчерашнего дня. Проигрался. Доллары еще вчера спустил. И медальон ставил. Олег видел. А сегодня к обеду заявился, при деньгах, видно, где-то занял, — Сонька запечалилась. Олег говорит, полчаса назад видел, как Славка выходил отсюда с двумя какими-то парнями.
— Куда выходил?
— Не знает. Столкнулись в дверях.
— Все, — обреченно заявила я, — Славку мы больше не увидим.
Я была права. Прождав часа четыре, мы поняли всю бессмысленность этого занятия и вышли из ресторана. Машина по-прежнему находилась на стоянке, но я почему-то была уверена, что ей нужно искать другого хозяина.
— Гретка, ты только не злись, — канючила Сонька, — может, я, конечно, и виновата, но я не нарочно. Давай дружить, а?
— Давай. Перед смертью нужно все прощать друг другу.
— Плохи дела?
— Возможно, бывают и хуже, но мне о них ничего не известно.
— И что же нам делать?
— В милицию идти, сдаваться.
— Это что же, с тюрьму?
— Ну, не хочешь в тюрьму, давай в могилу.
В могилу Сонька не хотела, она посопела и опять полезла ко мне:
— Греточка, ты ж такая умненькая-преумненькая, неужели ничего придумать не можешь?
— Ничего, — отрезала я, — идем в милицию.
— Сами себя в тюрьму сажать? — ахнула Сонька.
— Нет, сообщить о пропаже твоего возлюбленного.
Пропажа возлюбленного милицию не взволновала.
— Давно пропал?
— Часов пять. — Милиционер заскучал, а когда узнал, что Сонька не является законной супругой пропавшего, и вовсе потерял к нам интерес. Мы вышли из отделения: я усталая, Сонька взбешенная.
— И таким козлам сдаваться? — бушевала она. — Да пусть меня повесят!
— Возможно, нам повезет меньше… Вот что, поехали к Игорьку.
— К какому Игорьку? — не поняла Сонька.
— К соседу. Я думаю, он должен помочь.
Как-никак влюблен.
— Да он на сто лет моложе тебя, — съязвила Сонька.
— Ну и что, а тебя — на двести. — Сонька старше меня на девять месяцев и напоминаний об этом не выносит. Она сразу же замолчала и всю дорогу до моего дома обиженно сопела, что дало мне возможность обдумать мое обращение к Игорьку. Он был влюблен в меня с самого детства. Мы живем в одном подъезде — я на втором этаже, он на пятом. Как правильно заметила Сонька, был он моложе меня, потому долгие годы я просто не обращала на него внимания. Но делать это было все труднее, потому что любовь его становилась все настойчивее, точнее, не любовь, а молчаливое обожание. Он смотрел на меня по-особенному, бродил следом и оставлял цветы у порога. В доме все добродушно посмеивались, его мать в шутку называла меня «снохой». Я уехала учиться, но, наведываясь в родной дом, по-прежнему видела под моим окном упитанного мальчишку с веснушчатым лицом и оттопыренными ушами. Из армии он вернулся рослым здоровяком, но уши остались прежними и способ выражать свою любовь тоже.
Потом в жизни Игорька и в наших отношениях произошли разительные перемены.
Все началось с шелковой турецкой рубашки.
Когда он в нее вырядился, то при встрече со мной стал смотреть мне прямо в глаза и при этом лихо улыбаться. Когда к рубашке добавилась цепь на шее, начал здороваться, а когда возле нашего подъезда возник белый «Мерседес», Игорек стал невероятно разговорчивым, то есть, обращаясь ко мне, мог произнести слов пятнадцать, при этом почти не краснея. Однажды, в состоянии опьянения, он даже решился зайти ко мне в гости, плакал пьяными слезами на моей кухне и клялся в вечной любви. После чего мне пришлось подняться к Вере Сергеевне, его матушке, и Игорек был выдворен по месту жительства. Утром он пришел ко мне красный как рак и, пряча глаза, извинялся.
В результате этого случая наши отношения стали почти дружеские.
Во дворе Игорька считали бандитом.
Подрастающее поколение с энтузиазмом намывало его «Мерседес». Выло от счастья, когда Игорек, подъезжая, бросил им: «Здорово, мужики!» О нем рассказывали истории, бабульки у подъезда поджимали губы при его появлении, а родная матушка под горячую руку называла его «бандюгой».
В общем, если и был человек, способный помочь нам в нашей дрянной ситуации, так это, видимо, Игорек.
— Вот что, ошибка природы, — сказала я Соньке, когда мы входили в подъезд, — помалкивай, что бы я ему ни сказала. Лучше всего притворись глухонемой.