- Сколько угодно, - подтвердил Шервуд. - Но там я не сам составлял планы и чертежи, я их и не касался. А с этим так называемым телефоном совсем другой коленкор. Я знал, что надо такие телефоны производить, знал, сколько их понадобится и что с ними делать.
- Что же вы с ними делали?
- Переправлял их одной фирме в Нью-Джерси.
Что за чушь!
- Как же так? Значит, у вас в голове неведомо откуда берется чертеж... что-то вам подсказывает - дескать, фабрикуй у себя эти телефоны, а потом отсылай их куда-то в Нью-Джерси. И вы ничтоже сумняшеся покорно все это выполняете?
- Какое там ничтоже сумняшеся. Не только сомневался, а чувствовал себя дурак дураком. Но ты сообрази: этот мой двойник, мой второй мозг, неведомый помощник из другого мира - зови, как хочешь, - ни разу меня не подвел. Он спас меня от банкротства, давал дельные советы, столько раз меня выручал. Кто же отвернется от своего доброго гения?
- Кажется, понимаю, - сказал я.
- Чего ж не понять. Игрок верит в свою удачу. Вкладчик, когда покупает акции, полагается на чутье. Но и удача и чутье могут изменить, а тут у меня штука верная и надежная.
Он протянул руку, взял телефон без диска, пытливо оглядел и опять поставил на стол.
- Этот - один из первых, я давным-давно принес его домой, так он и стоит. Все годы я ждал, но он ни разу не позвонил.
- Да ведь вам телефон ни к чему, вы и так обходитесь.
- Думаешь, причина в этом?
- Уверен.
- Пожалуй, так оно и есть. Но иногда не знаешь, что и думать.
- Ну, а эта фирма в Нью-джерси - они вам пишут?
Шервуд покачал головой.
- Ни строчки. Просто я отсылаю туда аппараты.
- И расписок не получаете?
- Никаких расписок. И никакой платы. Да я её и не ждал. Когда ведешь дело сам с собой...
- Сам с собой?! Так, по-вашему, фирмой в Нью-Джерси заправляет тот двойник?
- Не знаю, - сказал Шервуд. - Ничего я не знаю, черт подери. Столько лет это гвоздем торчит у меня в голове, и все время я пытался хоть что-то понять, но так и не понял.
Лицо у него стало затравленное, и я от души его пожалел. Должно быть, он это заметил. Он вдруг рассмеялся:
- Ты из-за меня не огорчайся. Вытерплю. Я что угодно вытерплю. Не забывай, мне заплачено с лихвой. Расскажи-ка лучше о себе. Занимаешься перепродажей недвижимости?
- Да, и ещё страхованием.
- А заплатить по счету за телефон нечем.
- Можете меня не жалеть, - сказал я. - Уж как-нибудь да выкручусь.
- Чудно с вами, с молодежью. Почти никто не остался в Милвилле.
Видно, ничто вас тут не держит.
- Видно, что так, - согласился я.
- Нэнси только вчера вернулась из Европы. Я ей рад. Тоскливо одному в пустом доме. В последние годы я её почти и не видел. Училась в колледже, потом ударилась во всякую общественную деятельность, потом ездила по Европе. А сейчас вот хочет пожить дома. Надумала писать книжку.
- Это у нее, наверно, хорошо получится, - сказал я. В школе у неё всегда были лучшие отметки за сочинения.
- Она прямо помешалась на писательстве. Уже напечатала с полдюжины статеек в этой, как ее... в периодике. Знаешь, все эти журнальчики, которые выходят раз в три месяца и не платят авторам ни гроша, а только присылают несколько штук номеров. Прежде я про такие и не слыхивал.
Статейки её я прочитал, но это ведь не по моей части. Кто их там знает, хорони они или плохи. Наверно, что-то в них есть, раз напечатали. Главное, ради своего писания она поживет тут со мной, а мне только того и надо.
Я поднялся.
- Пойду. Уж извините, засиделся.
- Нет-нет, я рад был с тобой потолковать. И не забудь деньги. Этот мой двойник, или как бишь его, велел отдать их тебе. Я так понимаю, это вроде аванса.
- Что за фокусы, - сказал я почти со злостью. - Деньги-то даете вы.
- Ничего подобного. Они взяты из особого фонда, он основан много лет назад. Не годится мне одному снимать все сливки, ведь по-настоящему изобретения не мои. Вот я и стал откладывать десять процентов прибыли в особый фонд...
- Наверно, тоже по подсказке того двойника.
- Да, пожалуй... хотя это было так давно, что я уже и сам не знаю.
Короче говоря, завел я такой фонд и все годы давал деньги разным людям, как подсказывал этот самый, который хозяйничает у меня в голове.
Я уставился на Шервуда во все глаза, невежа-невежей. Но уж очень это было дико: сидит человек и преспокойно рассказывает, как кто-то неведомый хозяйничает у него в голове! Свыкся он с этим, что ли, за столько лет?
Нет, все равно непостижимо!
- Я немало выплачивал из этого фонда, - невозмутимо продолжал Шервуд,
- но все равно набралась кругленькая сумма. С тех пор как у меня в голове завелся сожитель, чего ни коснусь, все приносит изрядный доход.
- И вы не боитесь мне про это рассказывать?
- А чего бояться - что ты пойдешь болтать направо и налево?
- Ну да. Только я болтать не стану.
- Еще бы. Тебя просто поднимут на смех. Кто ж тебе поверит.
- Никто, надо думать.
- Брэд, - сказал Шервуд почти ласково, - не валяй дурака, черт тебя дери. Возьми-ка этот конверт и сунь в карман. Приходи когда-нибудь еще.
Как захочешь, так и приходи - посидим, потолкуем. Чует мое сердце, что нам найдется о чем потолковать.
Я протянул руку и взял деньги. И сунул в карман.
- Спасибо, сэр.
- Не стоит благодарности, - сказал он и помахал рукой на прощанье.
Еще увидимся.
4
Я медленно прошел через прихожую - Нэнси нигде не было видно, её не оказалось и на веранде, а я-то надеялся, что она меня там ждет. Она ведь сказала - да, попозже увидимся, нам надо о многом поговорить, и я, конечно, решил, что это значит - попозже сегодня же вечером. А может, она совсем этого не думала. Может, она думала - как-нибудь в другой раз. Или, может, она меня ждала, а потом ей надоело. Я ведь и правда очень засиделся у её отца.
В безоблачном небе взошла луна, в тиши - ни ветерка. Исполинские дубы стояли недвижно, как изваяния, летнюю ночь пронизывали сверкающие нити лунного света. Я спустился с крыльца и замер, будто очутился в каком-то заколдованном круге. Эти великаны-дубы, словно призрачные угрюмые стражи, и все насквозь пронизавший лунный свет, и необъятная тишина, полная затаенным ожиданием чего-то, и слабый, какой-то потусторонний аромат, незримой пеленой стелющийся над податливой чернотой под ногами, - да разве это мой знакомый, привычный мир, моя Земля?
А потом колдовство рассеялось, сверканье померкло - меня вновь окружал тот прежний мир, который я знал с детства.
В летней ночи меня пробирала дрожь. Быть может, то был холод разочарования оттого, что меня выгнали из волшебной страны, от сознания: она существует, эта страна, но у меня нет надежды там остаться. Я ощутил под ногами асфальт дорожки и ясно видел теперь, что тенистые дубы все-таки просто дубы, а никакие не изваяния.
Я встряхнулся, точно пес, вылезший из воды, окончательно овладел собой и зашагал по дорожке. Вот и моя машина; я обошел её, нашарил в кармане ключи и распахнул дверцу.
Только усаживаясь за баранку, я увидел, что рядом сидит Нэнси.
- Я думала, ты уже никогда не придешь, - сказала она. - О чем это вы с отцом так долго рассуждали?
- Да так, о разном. Все пустяки, ничего интересного.
- Ты часто у него бываешь?
- Нет, не очень.
Почему-то мне не хотелось объяснять ей, что до этого вечера я ни разу с Шервудом и двух слов не сказал.
В темноте я на ощупь вставил ключ.
- Прокатимся? - предложил я. - Может, заедем куда-нибудь, выпьем по стаканчику?
- Нет, не стоит. Лучше просто посидим и поговорим.
Я откинулся на спинку сиденья.
- Славный вечер, - сказала Нэнси. - Тихо, спокойно. По-настоящему тихое место теперь такая редкость.
- Тут у вас есть совсем заколдованное местечко, - сказал я. - Как раз перед крыльцом. Я нечаянно ступил на него, да только колдовство быстро пропало. Все заливает луна, и так странно пахнет...
- Это те цветы...
- Какие?
- На клумбе, что у поворота дорожки. Она вся засажена чудесными цветами, их ещё давно отыскал где-то в лесу твой отец.
- Значит, и у вас они растут, - сказал я. - Наверно, в Милвилле в каждом саду есть такая клумба.
- Твой отец был необыкновенно славный, я таких людей больше не встречала. Когда я была маленькая, он всегда мне дарил цветы. Бывало, иду мимо, а он непременно сорвет хоть один цветок и даст мне.
Да, правда, отец был, что называется, очень славный. Славный и сильный, и при этим странный и, однако, несмотря на свою силу и на все свои странности, удивительно мягкий. Цветы, плодовые деревья и все, что растет на земле, он знал, как свои пять пальцев. Помню, кусты томатов у него поднимались высокие, крепкие, листья у них были какого-то особенно густого темно-зеленого света, и по весне весь Милвилл приходил к нему за рассадой.
И вот однажды отец понес вдове Хиклин томатную и капустную рассаду и корзину многолетних растений - и возвратился с какими-то странными лиловыми цветами: он наткнулся на них по дороге, в Темной Лощине, осторожно выкопал с полдюжины, заботливо окутал корни куском холстины и принес домой.