Глава 2
Утром он проснулся, почувствовав на себе взгляд жены. Она молча смотрела на него, словно решая, как именно ему следует себя сегодня вести. Об инаугурации первого президента РСФСР было объявлено заранее. Хотя на всех приглашениях указывалось, что гостей приглашают «На торжественное заседание Съезда народных депутатов РСФСР, посвященное вступлению в должность первого президента РСФСР Ельцина Бориса Николаевича». Иностранное слово «инаугурация» еще не было в ходу. Но, несмотря ни на что, в десять часов утра должна начаться эта церемония, и надо отправляться в Кремлевский дворец съездов.
Еще не было восьми, когда он повернулся и увидел тревожный и внимательный взгляд супруги.
– Доброе утро, – тихо произнесла она, – как ты себя чувствуешь?
– Доброе утро. Нормально.
– Я просмотрела твою речь, – напомнила Раиса Максимовна, – там все правильно прописано. Толково и по делу, особенно насчет значения избрания президента России.
– Это я добавил, – сказал Горбачев.
– Очень нужное замечание. – Раиса Максимовна умела поддерживать и подбадривать его в самые необходимые моменты.
За завтраком она уточнила:
– Все ваши поедут на съезд? Или только высшие руководители?
– Из наших только Лукьянов и Павлов. Будут гости из союзных республик и областей России. Я думаю, что всем нужно работать, а не ходить по съездам, – строго произнес Михаил Сергеевич.
– Правильно, – согласилась супруга, – пусть несколько высших руководителей поздравят президента России. Необязательно приходить всем министрам и депутатам, чтобы он не чувствовал себя параллельным центром власти.
Уезжая, он привычно поцеловал жену и сел в машину. На часах было около девяти утра. Кортеж автомобилей направлялся в Кремль. Горбачев подумал, что две его последние встречи подтвердили незыблемость позиций европейских политиков. Три дня назад в Киеве он встречался с федеральным канцлером Германии Гельмутом Колем, который всегда готов был поддержать своего московского друга, так много сделавшего для объединения Германии. А два дня назад в Кремле выступал председатель правительства Испании Фелипе Гонсалес, который тоже высказался за диалог с Москвой и вчера подписал Договор о дружбе и сотрудничестве с Советским Союзом, признавая территориальную целостность единого государства. Все это были несомненные плюсы новой политики Горбачева, работавшие на его имидж.
В самой стране положение ухудшалось с каждым днем. Росла преступность, резко осложнились межнациональные отношения, ухудшалась экономическая ситуация. Сразу шесть союзных республик категорически отказывались оставаться в составе единого Союза, требуя свободного выхода. В самой Москве усиливалось противостояние между союзным и республиканским правительствами и парламентами. Но сегодня об этом не следовало вспоминать. Ельцин победил триумфально на всенародных выборах, уже в первом туре набрав почти пятьдесят восемь процентов голосов, что делало его победу особенно важной. Подсознательно все понимали, что легитимность Ельцина была даже выше, чем легитимность самого Михаила Сергеевича, избранного только съездом народных депутатов СССР. Горбачев не рискнул пойти на всенародные выборы, в отличие от своего основного оппонента, который решился на этот шаг и выиграл.
За двадцать минут до открытия церемонии Горбачев появился в Кремлевском дворце съездов. Он прошел в комнату, приготовленную для обоих президентов, и с явным неудовольствием увидел, что там, кроме Лукьянова и Павлова, находятся еще и Хасбулатов с Силаевым. Руслан Имранович Хасбулатов был первым заместителем Ельцина в Верховном Совете РСФСР и считался основным претендентом на освободившийся пост председателя. Силаев занимал пост руководителя российского правительства. Ельцин пока не подъехал.
«Заставляет себя ждать, – недовольно подумал Горбачев, – появляется последним, как будто он выше по рангу. Ничего, сегодня его праздник. Все равно Борису Николаевичу придется работать с союзным правительством и союзным руководством. А насчет Хасбулатова тоже не все так однозначно. Крючков докладывал, что не все депутаты готовы голосовать за Руслана Имрановича. А в таких вопросах службы Крючкова никогда не ошибаются».
Он отошел в сторону вместе с Лукьяновым.
– Американцы готовы признать две республики Югославии, – тихо сообщил Горбачев, – Словению и Хорватию. Мне вчера докладывал Бессмертных. Ты понимаешь, что это значит? Фактический развал Югославии. И очень опасный прецедент.
– Я читал сообщения о дебатах в американском сенате, – ответил Лукьянов. – Американцы и западноевропейцы считают, что это конфликт между коммунистическим руководством Центра и демократически избранными парламентами Словении и Хорватии.
– Нужно принять специальное заявление нашего Верховного Совета по этому вопросу, – подчеркнул Горбачев. – Если в Европе начнут изменять границы, этот процесс потом будет невозможно остановить.
Лукьянов согласно кивнул головой. Он не стал напоминать о фактическом изменении европейских границ, установленных Хельсинкским договором, когда произошло объединение Германии. Формально границы не были изменены, одно государство поглотило другое, но фактически это самые крупные территориальные изменения в Европе после Второй мировой войны.
– Мы вынесем этот вопрос на Верховный Совет, – пообещал Лукьянов, – если понадобится, даже обсудим его на съезде.
Горбачев подумал, что его старый университетский товарищ Толя Лукьянов – один из немногих людей, кому он может абсолютно доверять. Он мрачно посмотрел на Павлова, о чем-то оживленно беседующего с Силаевым, и в очередной раз подумал, что ошибся, сделав этого чересчур энергичного министра финансов премьер-министром. На контрасте со спокойным и уравновешенным Рыжковым, всегда очень сдержанно излагавшим свою позицию и терпеливо выслушивавшим другие мнения, Павлов казался особенно неуправляемым, амбициозным и чересчур энергичным политиком, который уже начинал раздражать Горбачева своими частыми выступлениями и политическими заявлениями. Получалось, что Михаил Сергеевич попал в своеобразную ловушку, ведь без решения съезда он теперь не мог снять с работы зарвавшегося премьер-министра, хотя уже давно для себя решил, что Павлова придется менять.
В комнату наконец вошел Ельцин. Его успели причесать, даже сделать некое подобие укладки. Он был одет в темный костюм. Подойдя к Михаилу Сергеевичу, Ельцин протянул ему руку.
– Поздравляю, Борис Николаевич, – сдержанно сказал Горбачев.
– Спасибо, Михаил Сергеевич.
Больше не было произнесено ни слова.
В комнату степенным шагом вошел патриарх Алексий Второй. Если раньше появление здесь патриарха было просто немыслимым, то теперь присутствующие не видели в этом ничего особенного. Менялись времена, менялись люди. Патриарх поздоровался со всеми, начав с Горбачева. Он хорошо знал «придворный этикет».
– Осталось две минуты, – взглянул на часы Хасбулатов, – сейчас пойдем.
На пороге появился один из сотрудников Верховного Совета РСФСР и протянул ему список гостей. Хасбулатов забрал список и пригласил всех выйти в зал. Ровно в десять часов утра началась сама церемония. Хасбулатов приветствовал всех собравшихся, особо подчеркнув, что сегодня в зале находятся президенты страны, председатель Верховного Совета СССР и премьер-министр Советского Союза. Он также приветствовал многочисленных гостей, прибывших из всех союзных республик, областей и краев России. Затем передал слово народному депутату, актеру Олегу Басилашвили, который кратко высказался об особом пути России.
Под звуки фанфар вышел Ельцин. Он принес присягу, сразу после этого прозвучал гимн России и был поднят государственный флаг. Затем слово предоставили патриарху. Алексий произнес запоминающуюся речь, особо отметив, что людей нельзя изменить ни за одну ночь, ни даже за пятьсот дней, намекая на несостоявшуюся экономическую программу. Люди нуждаются в понимании, любви и терпимости, подчеркнул патриарх, и посоветовал научиться прощать людей. Только после этого он зачитал свой приветственный адрес.
Затем слово дали Ельцину. Конечно, по протоколу в таких случаях первым должен был выступать президент СССР, но процедуру инаугурации разрабатывала протокольная служба Верховного Совета РСФСР, поэтому сразу за патриархом слово предоставили Ельцину. Он говорил о возрождении России, о духовном кризисе, об ответственности власти перед народом. И особо отметил, что невозможно достичь возрождения, «слепо выполняя приказы сверху». «В основе возрождения нашего государства, – подчеркнул Ельцин, – духовное раскрепощение человека, подлинная свобода слова и полный отказ от любого идеологического диктата».
При этих словах все посмотрели на Горбачева, хранившего невозмутимое молчание. Ельцин еще раз повторил о «свободе территорий и предприятий», «о реальном укреплении суверенитета России, реальных прав народов и республик». Горбачев ничем не выдавал своего раздражения. Когда Ельцин закончил, прозвучал гимн Глинки «Славься».