Тигр в камуфляже - Лев Пучков страница 2.

Шрифт
Фон

— Обба-ба-утта! Ваа-хикка-алк-утта! Обба-ба… — Шаман, как заведенный, макает в кастрюлю свою метелку и опрыскивает все вокруг. У Тутола удивительно чуткий слух — он прекрасно слышит все, о чем говорят гости. И он не обижается — пусть себе болтают, невежественные дети асфальта, что в голову взбредет. Лишь бы деньги хорошие давали. Сам-то он, разумеется, не считает себя обезьяной — он великий хамненган, равного которому нет на тысячи верст вокруг.

Искусство его такое же древнее, как и сам культ шаманства, уходящий корнями в непроглядную мглу веков. Долгими зимними вечерами смотрит шаман телевизор — есть у него в кладовке, портативный, со спутниковой антенной, работает от бензинового «дырчика» — так что знает, как люди живут в других местах. Так вот, в других местах никто не умеет делать то, что без особого труда делает Тутол.

Со всех концов тайги к нему везут бесполезных людей: то ленивые, то буйные, а то попадаются такие злобные — похлеще лесного духа Тумбуя, что ночами забирается в чумы и похищает маленьких детей — жрать хочет. По просьбе лесных жителей Тутол делает из некачественных людей мункху — послушных воле хозяина рабов, которые не знают усталости и болезней. А еще они не могут вынашивать злых мыслей против окружающих, потому что у мункху вообще нет никаких мыслей.

Искусство это передается из поколения в поколение, и лесной народ пользуется им и поклоняется шаманам за столь полезное благодеяние. А в последнее время стали частенько приезжать белые люди, из города. У них там тоже навалом некачественных. Тутолу все равно — они платят хорошие деньги за мункху — пусть себе на здоровье таскают сколько влезет. И не так уж важно, что те, кого к нему привозят, все больше здоровые и холеные ребята — это его не касается. Это их, городские проблемы. Шаман никого не убивает, нет на нем греха. Что же до мункху, то он живет дольше, чем обычный человек, потому как гнев и ярость не точат его организм, а всякие болезни обходят стороной. Так что… И еще — искусство Тутола, как оказалось, это народный фольклор и самобытное творчество, и это очень интересует солидных белых людей с Большой земли. Вот уже полтора месяца здесь живет большой профессор, который прикатил специально, чтобы познакомиться с шаманом и написать про него книгу. И сейчас, поди, сидит в кладовке, снимает работу шамана на пленку. Может быть, скоро про него покажут передачу по телевизору…

— Обба-ба-утта! Ваа-хикка-алк-утта! Обба-ба… — Шаман бросает на пол кастрюлю с метелкой, срывает с лица распростертого на топчане мужика скотч и одновременно протягивает в сторону правую руку ладонью кверху. Раб подхватывает небольшой короб с инвентарем и, похлопывая бубном по голове, стремительно мчится к хозяину. Гости невольно улыбаются — со стороны Васькина поспешность кажется весьма комичной. Раб не обращает внимания — это не гостей превратят в собаку в случае какой-либо оплошности, а его. В протянутую руку хозяина он вкладывает берестяную воронку и тут же достает из короба пузырек размером с чернильницу, выточенный из кости какого-то большого животного. Тутол ловко вставляет воронку в освободившиеся уста пленника, одним движением большого пальца откупоривает «чернильницу» и вытряхивает ее содержимое в воронку. Мужчина на топчане пытается сопротивляться — яростно мычит и страшно напрягает дородное тело, силясь освободиться от пут. Однако тщетно — шаман знает свое дело. Продолжая вдавливать воронку в разверстый рот лежащего, он бросает «чернильницу» в короб и зажимает грязными пальцами нос жертвы.

Несчастный рвется, как раненый зверь, на лбу его от напряжения вздуваются вены.

Если бы энергия взгляда имела реальные физические параметры, шаман давно бы уже обуглился или вовсе разложился на атомы — бешеный взгляд поверженного жжет его морщинистое лицо огнем лютой ненависти и невыразимой душевной муки. Но Тутолу глубоко плевать на взгляды — он внимательно следит за кадыком своей жертвы и тонко ухмыляется одними губами. Сколько вас уже прошло через этот топчан — и всегда одно и то же. Дурак ты, парень! Тебе все равно нужно дышать. А чтобы дышать, придется эту гадость проглотить — по-другому никак… Наконец пленник не выдерживает: кадык его судорожно дергается и несколько раз подскакивает к подбородку. Готово.

Раб стремительно удаляется на свое место и продолжает отбивать ритм, теперь опять используя в качестве объекта взаимодействия со старой растрескавшейся кожей бубна свою коленку. Шаман некоторое время ждет, возобновляя свое негромкое «…обба-ба…», потом достает из короба инструмент и раскладывает в изголовье топчана. Наконец приговоренный закатывает глаза и перестает подавать видимые признаки жизни. Тутол оттягивает его веко, заглядывает в безжизненный зрачок и, удовлетворенно кивнув, берет старую опасную бритву с истончившимся от долгого пользования лезвием. Несколькими уверенными взмахами он удаляет волосы на передней левой четверти черепа жертвы, откладывает бритву в сторону и берет остро отточенное долото с костяной ручкой и небольшую киянку, сработанную из лиственницы.

— Черт!!! Черт… А он точно знает, что делает? — тихо шепчет кудряш, в бессчетный раз вытирая промокшим платком внезапно побледневшее лицо.

— У меня создается такое впечатление, что… в общем, мне кажется., что это отъявленный шарлатан… А?

— Не мешай, — досадливо отмахивается старший «шкаф». — Смотри, сейчас самое интересное начнется…

Приставив острие долота под небольшим углом к черепу жертвы, Тутол наносит несколько точных ударов киянкой. Раздается неприятный хруст, от которого гости синхронно морщатся, из образовавшегося подковообразного отверстия во все стороны брызжет кровь вперемешку с какой-то жидкостью — сначала обильно, затем, спустя буквально две секунды, медленно высачивающимися сгустками. Шаман ловко поддевает кость, и с видимым усилием вводит в отверстие отшлифованную палочку, на которой нанесены какие-то метки. Васька тотчас меняет ритм — теперь бубен стучит часто и тревожно. Загнав костяную палку до шестой метки, Тутол начинает читать заклинание. Вслушиваясь в эту тарабарщину, никто из гостей даже не пытается изобразить саркастическую ухмылку — они немигающе смотрят на старую желтую кость, кощунственно вторгшуюся в святая святых человеческого разума. Переживают. Шаман внутренне ухмыляется. Он прекрасно знает, что заклинание само по себе не имеет никакой силы и в строгой последовательности ритуала выполняет сугубо утилитарные функции: отсчет времени. Как только будет произнесено последнее слово, нужно быстро извлечь костяную палку, иначе вместо мункху получится обыкновенный дурачок. Тутол мог бы попросту пользоваться секундомером, он неоднократно засекал время, необходимое для наступления необратимых процессов, и с точностью до сотой доли секунды высчитал нужный период. Но… без заклинания не будет такого ошеломляющего впечатления. И потом — кто его знает, а вдруг какие-то духи и правда сверху наблюдают за действом? Так что пусть все будет по-прежнему: положено заклинание — получите…

Курчавый гость внезапно закатывает глаза и мягким кулем сползает с лавки. Бандиты, тихо чертыхаясь, подхватывают его и начинают приводить в чувство. Шаман, не моргнув глазом, дочитывает заклинание, резко выдергивает костяную палку и, надавив ею на вскрытый участок черепной кости, обильно поливает рану каким-то тягучим составом из небольшой берестяной бутылки.

Соединяясь с кровью, состав пенится и шипит, затем, спустя несколько секунд, застывает, образуя твердую желтоватую корку, похожую на янтарь. Тутол вновь оттягивает веко жертвы и долго изучает зрачок.

— Готово, однако, — флегматично объявляет он курчавому, успевшему прийти в себя и хватающему ртом воздух наподобие большой рыбины, выброшенной на сушу. — Можно забирать.

— Что… уже все? — «Кашемировый» болезненно морщится. — И никаких… никаких транквилизаторов, антибиотиков… А?

— Две луны надо лежать, — терпеливо поясняет Тутол, словно не расслышав его вопроса, и для убедительности тычет пальцем вверх. — Башка совсем заживет — можно работать выгонять. Они знают. — Он кивает в сторону бандитов.

Те подтверждают слова шамана, дружно кивнув квадратными черепами.

— Выходит, ничего ему колоть-вводить не надо… И он гарантированно не умрет? — Курчавый, похоже, все еще сомневается. — Верно?

— Да все нормально, братан, че ты переживаешь! — досадливо восклицает старший бандит. — Мы обо всем в курсе — как и чего. Никто еще не помер — проверено неоднократно! Я тебе отвечаю — все будет тип-топ.

— Очень хорошо, — соглашается наконец курчавый и, смущенно крякнув, показывает пальцем на Тутола и его раба:

— Давай… пристрелите этих.

— Не понял! — удивляется старший. — Ты че, в натуре — совсем? А дырки кто потом будет вертеть — ты?

Ваша оценка очень важна

0
Шрифт
Фон

Помогите Вашим друзьям узнать о библиотеке