Однажды Хэнк тихо сказал:
— Послушай, парень, мне кажется, ты зря тратишь время. Этот пропагандистский мусор нам никогда не пригодится…
Туратски промолчал.
Он и сам не был пока уверен, что замысел удастся реализовать.
Где-то в середине смены, принимая, как обычно, информационные импульсы, Туратски вдруг понял, что должен делать.
Входящая информация поступала в ферритовый сердечник в нормальном темпе. Последовательные тренировки приучили его как бы отключаться от потока информации, чтобы сосредоточиться на другом. Туратски сам не понимал, как у него это получалось, но ему удавалось отводить от себя все входящие импульсы. Вокруг ферритового сердечника возникало нечто вроде электронного кокона, причем давление входящего информационного потока уравновешивалось противодействием биоритмов.
Теперь Туратски мог сортировать информацию, находившуюся в банке памяти; он научился придавать ее потоку обратное направление.
Ферритовый сердечник начал выдавать серию наиболее ярких и убедительных примеров проправительственной пропаганды. Туратски израсходовал на это всю свою умственную энергию, и был момент, когда он засомневался, надолго ли его хватит. Информация патриотического содержания не иссякала.
Микроимпульс Хэнка едва смог пробиться сквозь этот поток.
— Что ты делаешь, Джо?
В его голосе, воссозданном средствами электроники, сквозило замешательство.
Туратски собирался ответить, но не успел. Он вдруг обнаружил, что окружен непроницаемой тишиной.
За все время пребывания внутри компьютера он вообще не замечал звукового фона. Но теперь этот фон исчез, и Туратски сразу вспомнил о нем. Не в силах вырваться на волю из ферритового сердечника, он ждал, окруженный полнейшей тишиной.
Изолированный от всего на свете, Туратски думал о Хэнке и Константайне, о новичке Мэнтоне и других заключенных. Его беспокоила мысль о том, что, возможно, он, воспользовавшись не прошедшей обработку информацией, каким-то образом подвел заключенных.
Туратски открыл глаза.
На него обрушилось множество разнообразных ощущений. Спинно-мозговой отдел позвоночника не переставал посылать информацию. Лопатками Туратски упирался в твердую поверхность скамьи. Над его головой нависли изогнутые лампы, чей свет бил в глаза. Ноздри раздражала одуряющая вонь формальдегида. Кожа на ощупь была влажной и холодной.
Какая же это роскошь — что-либо чувствовать!
Нижняя часть туловища находилась в жидкости, которая понемногу стекала вниз сквозь пазы в скамейке. Тело Туратски находилось в пластиковом футляре. При первом же его движении створки футляра раскрылись.
Вокруг стало нестерпимо холодно.
Поглощенный своими физическими ощущениями Туратски попробовал шевельнуться и в результате свалился со скамьи. Он грохнулся на пол и тут же попытался подняться. Руки и ноги дрожали. Он оперся руками о скамью, кое-как встал и огляделся.
К футляру, в котором только что находилось тело Туратски, была прикреплена аккуратная табличка с его именем. Ниже шел текст следующего содержания:
От комиссии по реабилитации:
ВЫШЕДШИЕ НА СВОБОДУ ЗАКЛЮЧЕННЫЕ ДОЛЖНЫ ОБРАТИТЬСЯ В БЛОК «Д».
Туратски обвел взглядом просторный зал, где он находился, и увидел сотни пластиковых футляров, — точно таких же, как тот, в котором покоилось его тело. Во всех футлярах виднелись мужские тела.
В футляре рядом с Туратски лежал невысокого роста жилистый негр.
На его табличке значилось: Генри Лукас Уилкс.
Несколько минут Туратски, упершись ладонями в крышку футляра, разглядывал негра.
Потом пробормотал:
— Извини, приятель.
Его передернуло, и он пошел прочь, на поиски блока «Д». На ходу он старался сообразить, как долго ему удастся убедительно играть роль новоиспеченного патриота.
В конце очередной смены Хэнк вместе с другими заключенными понял, что Туратски исчез.
Хэнк выдал микроимпульс:
— Падло…
И сплюнул в пустоту.
Перевел с английского Анатолий МЕЛЬНИКОВДмитрий Ухлин ГЛАВНОЕ — ВЫЖИТЬ
Отечественный читатель знаком с творчеством К. Приста в основном по его великолепному роману «Опрокинутый мир» в переводе О. Битова и менее известному — «Машина пространства». Прочитав эту миниатюру, любители фантастики смогли убедиться в том, что основное внимание писатель уделяет именно идее произведения, недаром его называют одним из самых «неожиданных» фантастов.
Комментарий, который подготовил к его рассказу обозреватель газеты «Московские новости», выглядит куда более прозаично…
В нашей стране с человеком может произойти все, что угодно. Его жизнь и права не защитит никто. Лишиться имущества, свободы или самой жизни можно в одну минуту. Государство, в котором мы живем, и общество, частью которого являемся, подобны слепой, безумной, абсурдной стихии. Лечь спать вечером в собственной постели, а проснуться утром арестантом на грязной тюремной «шконке» — проще простого. Законопослушны мы или не очень. Пьем и не помним, что случилось вчера, или абсолютные трезвенники. Занимаемся предпринимательством или учимся играть на валторне. Вне зависимости от того, какую Россию мы потеряли, отвратительная ситуация с правами человека в нашей стране была всегда. Нынешние смутные времена не исключение.
«ОТ СУМЫ ДА ОТ ТЮРЬМЫ — не зарекайся!» Пожалуй, только в России столь безрадостное изречение классика могло стать проверенной жизнью истиной. Угодить в сизо (следственный изолятор) и провести там не один месяц, а то и год сегодня, после всех указов и постановлений о борьбе с преступностью и при абсолютно распоясавшихся в своей неподконтрольности силовых структурах, настолько просто, что человек, к такому повороту событий не подготовленный, рискует очень многим. Он может сломаться, морально деградировать, потерять индивидуальность, психическое и физическое здоровье, стать инвалидом или даже погибнуть. Поэтому, основываясь на впечатлениях непосредственных участников, попавших в жернова отечественной правоохранительной машины, а также их родных и близких, попробуем рассказать о том, с чем сталкивается сегодняшний обыватель, попавший в места не столь отдаленные: за высокие стены «Бутырки» или «Матросской тишины».
Давайте исходить из того, что человек, угодивший в сизо, не принадлежит к криминальному миру и в будущем не собирается вставать на воровской путь, а оказался за решеткой просто по несчастному стечению обстоятельств. Подобное, к величайшему сожалению, у нас отнюдь не редкость. Главное, что нужно отметить: его цель — выйти на свободу с минимальными потерями нервов и здоровья. Предположим, финансовые возможности арестанта средние, то есть недостаточно велики для того, чтобы закрыть уголовное дело или хотя бы жить во время следствия дома с подпиской о невыезде, ной не так малы, чтобы оказаться абсолютно беспомощным перед представителями закона. Возможный срок пребывания за решеткой до суда зависит от многих факторов, но не надо питать иллюзий — очень часто арестованные находятся в сизо гораздо дольше предусмотренных уголовно-процессуальным кодексом полутора лет, а иногда даже больший срок, чем могут получить по статье, которая им инкриминируется. В последнем случае предусмотрено освобождение прямо из зала суда, но требовать материальной компенсации за «бесцельно прожитые годы», к сожалению, практически бесполезно. Правоохранительные и судебные органы в нашей стране работают чаще всего в одной упряжке. Раз первые взяли, значит, вторые, как правило, осудят. Если милиция задержал подозреваемого якобы «с поличным» — с наркотиками, оружием, украденным у кого-то драгоценностями или взяткой — доказывать, что все это просто подбросили с целью сфабриковать дело бесполезно. Свидетелями здесь проходят сами милиционеры, понятых чаще всего нет, результаты экспертизы по наличию отпечатков пальцев на выше означенных предметах затерялись или она вообще не проводилась. Если ж обстоятельства уж слишком щекотливы для представителей правоохранительных органов, подозреваемого будут держать в сизо до тех пор, пока он не прекратит упорствовать и однозначно не признается в якобы содеянном. Условия и режим в наших следственны изоляторах максимально способствую тому, чтобы человек оставил все попытки добиться законности, смирился и был готов идти невиновным в зону, лишь бы не гнить заживо в тюремных стенах, без солнечного света и свежего воздуха…
ИТАК, СЛЕДСТВЕННЫЙ ИЗОЛЯТОР Унизительные первоначальные процедуры обыска и заполнения различны формуляров позади — «новосела ведут в «хату», то есть в камеру. Скрежещут ключи в замках, лязгают двери решеток, разделяющих коридоры на множество отсеков. Наконец пришли — вот она, железная дверь в его будущую обитель. Поскольку здесь нашем герою скорее всего предстоит провести довольно длительное время, лучил всего прямо с порога убедиться, что попал он по адресу — в «нормальную хату», то есть в обычную камеру общего режима, где сидит самый обычный контингент арестантов. Разглядеть сразу что-либо самому с непривычки невозможно: только через какое-то время привыкаешь ориентироваться во мгле и сигаретном дыму этого практически лишенного света и вентиляции помещения. В московских сизо камеры общего режима обычно имеют 30–35 «шконарей» (спальных мест) и на одно претендуют по 3–4 человека. Hа каждого из 100–120 обитателей камеры приходится обычно не более одной трети квадратного метра. Как администрация тюрьмы подбирает контингент для каждой отдельной камеры — тайна, покрытая серым мраком милицейской шинели. Публика бывает самая разношерстная: нет никакой градации ни по уголовным статьям, ни пс возрасту, ни по состоянию здоровья. Например, больные туберкулезом находятся вместе со здоровыми людьми и на это уже давно никто не обращает внимания. Помимо обычных камер, существуют специальные, для особо опасных преступников. Они значительно меньше нормальных: как правило, это 10 «шконарей» на 20–30 человек. В отдельных камерах собирают вместе арестованных сотрудников милиции. Есть камеры для тех, кого не желает принимать в свои ряды остальное тюремное сообщество, например, идущих по статье 114, часть 4 (изнасилование малолетних) или так называемых «опущенных», а также «петухов» (пассивные гомосексуалисты, низшая каста мира за колючей проволокой).