В мешке, который Молчун притащил с собой, было осиное гнездо – если вам здорово не повезет, можете наткнуться на такое в лесах южнее Берилла. Обитателями гнезда оказались смахивающие на шмелей чудовища, которых крестьяне называют лысыми шершнями. Характер у них настолько злобный, что в природе с ними не сравнится никто, и сейчас они быстро обрабатывали толпу в таверне, не трогая наших парней.
– Отличная работа, Молчун, – похвалил Добряк, отведя душу на парочке беспомощных посетителей, и повел толпу уцелевших на улицу.
Я склонился над нашим раненым, а другой солдат тем временем приканчивал раненых противников. «Экономим синдику расходы на суд и палача», – называл это Добряк. Молчун наблюдал, все еще ухмыляясь. Он тоже не из сентиментальных, но редко действует сам, предпочитая наблюдать.
– Неслабая толпа, – подмигнул Добряк. – Спасибо, Молчун.
Цепочка пленников растянулась на целый квартал.
Судьба – переменчивая сука. Она привела нас в таверну «Крот» в критический момент. Пошарив там, наш колдун откопал настоящее сокровище – целую толпу, спрятавшуюся в укрытии рядом с винным погребом, а в их числе и самых известных Синих.
Добряк громко разглагольствовал о том, какую щедрую награду заслужил наш осведомитель. Его, разумеется, не существовало, и весь этот треп был предназначен для того, чтобы наши колдуны не стали главной мишенью для ответного удара. Пусть враги носятся как угорелые, отыскивая призрачных шпионов.
– А ну, двинулись! – приказал Добряк и, все еще ухмыляясь, обвел взглядом угрюмую толпу. – Или думаете, что у вас хватит духу рыпнуться? – Никто не шелохнулся. Его уверенное превосходство охладило даже самые горячие головы.
Процессия растянулась по лабиринту старинных улочек. Пленники брели молча, а я, не таясь, пялился по сторонам. Мои товарищи равнодушны к прошлому, но я не мог не поражаться – а иногда и пугаться – тому, насколько далеко в глубь веков тянется история Берилла.
Неожиданно Добряк велел остановиться. Мы вышли к проспекту Синдиков, который тянется от таможни до главных ворот Бастиона. По проспекту двигалась процессия, и, хотя мы подошли к перекрестку первыми, Добряк решил уступить дорогу.
Процессия состояла из сотни вооруженных воинов, выглядевших покруче любого отряда в Берилле, за исключением нас. Во главе ехал кто-то черный на огромном черном жеребце, какого мне еще видеть не доводилось. Всадник был мал ростом, женоподобно худ и затянут в потертую черную кожу. Черный капюшон полностью скрывал его лицо, а черные перчатки – руки. Оружия у него я не заметил.
– Будь я проклят, – прошептал Добряк.
Я встревожился. От вида всадника меня бросило в леденящую дрожь, а какое-то примитивное, скрытое внутри чувство побуждало броситься наутек. Но любопытство мучило меня еще сильнее. Кто он такой? Не на том ли странном корабле приплыл? Что ему здесь нужно?
Взгляд невидимых глаз всадника скользнул по нам равнодушно, словно по стаду овец. Потом он резко обернулся и уставился на Молчуна.
Тот выдержал этот взгляд, не показав страха. И все же у меня создалось впечатление, что его каким-то образом унизили.
Колонна проследовала мимо, плотная и дисциплинированная. Потрясенный Добряк, все еще не придя в себя, приказал двигаться дальше. Когда мы следом за чужаками вошли в ворота Бастиона, нас разделяло всего несколько ярдов.
Погода, которая постоянно выводит людей из себя, скверно влияет на способность рассуждать здраво. Толпа в Берилле хуже дикарей. Бунты вспыхивают почти без причины. Когда доходит до крайностей, погибших считают тысячами. Этот бунт оказался одним из самых жестоких.
Половину вины за него следует возложить на армию. Вереница слабых, быстро сменяющих друг друга синдиков сильно расшатала дисциплину, и войска вышли из-под контроля.