Он позвонил секретарше:
— Констанция, закажите билет на завтра на утренний рейс до Рима. И забронируйте мне на три дня номер в «Санкта-Чечилия».
— Вам звонил господин Гризи, — сказала Констанция. — Просил перезвонить, как только вы появитесь.
— Соедините.
Через десять минут раздался звонок.
— Чао, Джулио!
— Чао, Анрэ!
— Я завтра вылетаю утренним рейсом к тебе. Ждешь?
— Жду, жду как манны небесной.
— Когда торги?
— В двенадцать.
— Успею. В девять буду в гостинице. В одиннадцать на бирже.
— Ты что-нибудь уже решил?
— Да как же я буду принимать такое ответственное решение без тебя? Без Гризи нельзя никак! Часа нам хватит, чтобы все обсудить?
— Надеюсь, хватит.
— Как погода в Риме?
— Дожди зарядили. Но сегодня вроде бы распогодилось.
— Ну до завтра?
— До завтра.
— Тебе привезти что-нибудь?
— Себя. Привози себя.
— Это я обещаю.
На следующий день рано утром Анрэ был в Риме. Ровно в одиннадцать он приехал на биржу, где его уже ждал Джулио.
— Все говорят, что акции «Петролеума» на этом не остановятся, — начал он с места в карьер, едва они поздоровались. — Их рост, похоже, не обусловлен мировыми ценами на нефть. В связи с выбросом на рынок дешевой нефти из Саудовской Аравии цены должны упасть. Но есть и другие сведения! — Джулио сделал многозначительную паузу. — Шейх Саудовской Аравии неизлечимо болен. Хотя он совсем недавно здесь, в Риме, устраивал приемы и гулял на широкую ногу, дни его сочтены! Об этом никто не знает: мне рассказал под большим секретом человек, приближенный ко двору. Естественно, не бесплатно! За все нужно платить. Так вот, когда шейх уйдет в мир иной, в Аравии начнут делить власть, претендентов там предостаточно! Будет явно не до нефти. По меньшей мере потребуется год, чтобы положение в стране нормализовалось. Цены на нефть подскочат еще больше! Сегодня за один баррель дают около тринадцати долларов, а завтра дадут двадцать пять, двойной тариф!
— Заманчиво! — в глазах Анрэ появился блеск.
— Еще как заманчиво!
— А какие гарантии?
— Никаких, — весело хохотнул Джулио.
— То-то и оно…
— Ну что, рискнем? — Джулио потер руки.
— Ты-то чем рискуешь? Что ты вкладываешь?
— Даю двадцать пять процентов от стоимости акций.
— А я, выходит, семьдесят пять?
— Идеи наши стоящие! Я это шкурой чувствую!
— Заманчиво, ох, заманчиво! — Анрэ не мог от волнения усидеть на месте.
— Ты только поверь мне, Анрэ! Все думают, что акции «Петролеума» завтра непременно упадут, что здесь игра на бирже, и ничего больше. А они завтра взлетят! Может быть, в два раза. — Джулио тоже не мог стоять на месте и покачивался с пятки на носок.
— А если нет? Что тогда?
Орелли редко курил в последнее время. Но тут отчего-то захотелось. Очень. Прочищались мозги, легче думалось. «Гризи меня ни разу не подводил, — размышлял он. — Но когда-нибудь его везение может и закончиться. Не всегда же должно везти, верно? Девяносто девять раз везло, а на сотый — облом!» Он посмотрел на Джулио. Тот был весь в напряжении, но держался спокойно. Анрэ ему позавидовал: «Хорошая выучка, отличная школа».
Когда-то Зигмунд рассказывал ему о Гризи такие вещи, в которые трудно было поверить. Он прыгал в каньон в районе Тессинских водопадов с высоты пятьдесят метров. И вода в каньоне была не теплой — не больше десяти градусов. Но самое главное — прыгал на спор, поставил на кон все, что у него было, — сэкономленную тысячу долларов. Он копил эту сумму три года, недоедал, не покупал ничего лишнего, мечтал вложить их в какое-то дело. Для него эти деньги тогда были богатством. И он выиграл!
Все это Анрэ вспомнил сейчас, глядя на нетерпеливо напряженного Джулио.
— А, была не была! — сказал он. — Ставим на зеро! Вдруг повезет?
— Не вдруг, а повезет, — спокойно ответил Джулио.
И оказался прав. Дела с нефтью пошли отлично. А вскоре в жизни Анрэ появилась Софи.
Отрывки из дневника Анрэ Орелли
19 сентября 1947 года
Меня зовут Анрэ Орелли. Сегодня мне исполнилось двенадцать лет. Отец подарил мне эту тетрадь и сказал: «Ты уже становишься взрослым, пора тебе начинать вести дневник. Записывай сюда события твоей жизни и мысли, которые придут в голову». Я пообещал папе, что сегодня же начну вести дневник, а он сказал: «Только не ленись и не забрасывай дневник. Потом, когда подрастешь, будет очень интересно читать о том, что тебя волновало много лет назад». И я дал себе слово, что буду вести дневник всегда-всегда, всю свою жизнь.
26 декабря 1947 года
Вчера было Рождество. Когда я был маленький, то очень любил этот праздник, всегда с нетерпением ждал каникул, веселья и подарков. Теперь все изменилось. После смерти мамы я стал совсем другим. Мама умерла два года назад, как раз в сочельник. С тех пор я не люблю Рождество. И в доме у нас в этот день всегда грустно Мы вспоминаем маму и плачем. Даже у отца сегодня красные глаза, и он вытирает слезы. Я знаю, что маму забрал Господь и она теперь на небесах и счастлива. Но мне все равно очень плохо без нее.
15 февраля 1948 года
Вчера справляли День святого Валентина. Я сначала не хотел никому писать валентинок, а потом все-таки сочинил четверостишье и отправил письмо одной девушке по имени Эмма, по фамилии Штейн. Мне нравится, что у нее тонкая талия, большие карие глаза и длинные ресницы. И то, что она все время улыбается, не хихикает глупо, как некоторые другие девчонки, а просто улыбается, будто у нее радостно на душе. Эмма подруга Анны Фляйшман, они вместе учатся и дружат. Когда мы встретились сегодня днем на улице, Эмма ничего не сказала мне про валентинку, но покраснела и засмеялась. А Зигмунд потом говорил, что Анна ему рассказывала, как обрадовалась Эмма, получив от меня валентинку. И еще — будто бы Эмма сказала Анне, что я симпатичный и у меня красивый профиль. Я весь вечер сегодня пытался рассмотреть в зеркало свой профиль, но у меня ничего не получилось. Тогда я взял второе зеркало, маленькое, чтобы посмотреть сразу в два, но тут в комнату пришла тетя Ганна и спросила, что я делаю. И мне почему-то стало стыдно.
5 мая 1949 года
Вчера мы с отцом ходили в порт гулять. По дороге он показал мне домик на берегу, где когда-то, кажется, в 1911 году, бывал писатель Франц Кафка. Отец очень любит книги Кафки, и я тоже несколько раз пытался читать произведения этого автора, но, наверное, мне еще рано. Во всяком случае, я почти ничего не понял.
14 октября 1949 года
Сегодня умер отец. Не могу ничего писать.
20 января 1950 года
В школе нам задали написать сочинение на тему «Воспоминание детства». Обычно я не слишком силен в сочинениях, и вообще я больше люблю математику. Но сегодня у меня получилось хорошо. Учитель похвалил меня, а я даже решил переписать свое сочинение в дневник. Вот оно:
«Я отчетливо вижу себя в возрасте примерно трех лет — в синих рейтузах, в синенькой курточке с матросским воротничком и берете с большим помпоном. Мои глаза удивленно глядят на мир, где все живет и движется. Маленькая песчаная горка кажется мне Альпами, заросли лопухов — джунглями, а серый гусь, прогуливающийся у ворот, — невиданным чудовищем с длинной-предлинной шеей.
Но больше всего меня интересует колодец. Он уже давно манит меня, несмотря на запреты взрослых. Они говорят, что там живет страшный-престрашный волк. Волк тащит к себе в колодец непослушных маленьких детей и там их съедает.
Но я-то тут при чем, ведь я уже большой! Во всяком случае, мне так кажется.
Мне очень страшно и в то же время очень любопытно. Так хочется хоть одним глазком увидеть ужасного волка!
И вот наконец подходящий момент. Взрослые увлеклись разговорами (им только дай поговорить!), а я потихоньку сбегаю с крыльца и, озираясь, вприпрыжку мчусь прямиком к колодцу.
Я еще раз оглядываюсь — не заметили ли мое отсутствие — и, ухватившись руками за край сруба, лезу по трухлявым бревнам вверх. Вот голова моя уже у заветной цели. Распластавшись животом на бортике колодезного окна, я свешиваюсь и жадно смотрю вниз. Но никакого волка там нет! Только блестящая серая вода и мое смутное отражение в ней. Может, волк спрятался под водой?
Тут я слышу такой родной, до боли знакомый и ласковый голос моей мамы Марианны: «Анрэ, Анрэ…» Я тут же забываю и о волке, и обо всем на свете, сползаю вниз, на землю, и бегу к матери.
Она встречает меня на крыльце, подхватывает на руки, прижимает к себе и покрывает поцелуями, тихо приговаривая что-то, и я готов заплакать от звуков дорогого голоса, от ее запаха и тепла родного тела…
Позже, когда я уже вырос, мои тетки много раз рассказывали, что в тот момент все страшно испугались за меня. Мама чуть не закричала от страха, но отец зажал ей рот рукой и сказал вполголоса: «Тише, не кричи! Ты можешь напугать его своим криком, и тогда он сорвется и упадет. Позови его спокойно, как будто ничего не случилось».