– Берись, чего рот разинул! – крикнул Сизову.
– Как думаешь, зачем я им понадобился? – спросил его Сизов, берясь за ручки.
– Не слышал, что ли? Этап готовят.
– Этап? Куда этап?
– На кудыкину гору, – захохотал парень. – Нашего брата посылают обогревать места, которые похолоднее. А ты как думал? Командировка переезжает, а сколько мест на той командировке? Считал? То-то же. Кого-то надо и отправлять.
Сизов не знал, какой будет новая командировка и сколько там понадобится рабочих, но встревожился.
– Я бы не хотел…
– Чего? – удивился парень. – Ты сколько сидишь?
– Пятый месяц.
– Еще необкатанный. Хотя пора бы…
Они снова пошли по тропе в том же порядке: впереди Сизов, за ним этот здоровяк парень. Позади, чуть поодаль, – конвоир с карабином, закинутым за спину. Долго шли не останавливаясь, молчали, посматривали на лес, на небо. По небу ползли облака, белые, взбитые, как подушки у мамы.
– Как тебя зовут-то? – полуобернувшись, спросил Сизов.
– Красавчик, – буркнул парень.
– У нас жеребец был Красавчик, вот ему шло.
– А мне не идет?
– У тебя имя есть.
– Нет у нас тут имен, только клички.
– Я не гражданин начальник, чтобы передо мной выламываться.
– Мама Юриком звала, – помолчав, сказал парень. – Юрка, значит.
– А по отчеству?
– Чего?
– Как отца-то звали?
– А черт его знает! – неожиданно зло сказал он, и Сизов оглянулся, подивился быстроте, с какой менялось настроение парня. – Не было у меня бати.
– От святого духа, значит?
– Считай, что от святого. Юрка, и все. Юрка Красюк. Потому и Красавчиком прозвали, что фамилия такая.
– А меня – Валентин Иванович.
– Хватит просто Иваныча. Мухомор Иваныч! Или хошь, другую кличку придумаю?
•- Я не лошадь.
– Ясно, только пол-лошади. Другая половина – это сейчас я. – Он вздохнул шумно, по-лошадиному. Откинул голову, посмотрел на шагавшего сзади конвоира. – Посидеть бы, а?
– Полежать не хочешь? – добродушно ответил конвоир.
– Не откажусь. – Он захохотал с вызовом. – Лежать не сидеть. Лежать всю жизнь можно.
– Скучно все время лежать-то, – сказал Сизов.
– Чего? Вкалывать – вот это скучно. А лежать да мечтать – милое дело.
– О чем мечтать?
•- Хотя бы о воле.
– А на воле?
– О полноценных червончиках.
– Зачем они тебе? Напиться и в тюрьму попасть, чтобы тут снова мечтать о воле?
– Ну не-ет! – Парень приостановился, дернул носилки, просипел в спину Сизова: – Грабануть бы покрупнее, завязал бы, вот те крест, завязал. Уж я бы придумал, как жить, придумал бы.
– Не выйдет.
– Чего?! – заорал парень, словно у него уже отнимали его еще не приобретенный кус.
– Если теперь не знаешь, потом не придумаешь…
И тут сзади грохнул выстрел. Они разом бросили носилки, отскочили, оглянулись. На тропе, где только что прошли, быстро поднимался на задние лапы огромный широкий медведище. Конвоир судорожно дергал затвор. В один миг медведь оказался возле него. Тот безбоязненно сунул ствол в глубокую свалявшуюся шерсть, нажал на спуск, но затвор только тихо щелкнул. В то же мгновение тяжелые лапы опустились на его спину, подтянули к себе, рванули когтями снизу вверх, задирая гимнастерку, из-под которой вдруг фонтаном брызнула кровь, ослепительно алая на белой обнаженной коже.
Они стояли, оцепенев от ужаса, смотрели, как крючковатые когти кромсали обмякшее тело, не было у них сил ни бежать, ни кричать. Медведь вскинул голову, уставился маленькими глазками на оцепеневших людей и вдруг коротко рявкнул. И этот рык словно бы подтолкнул их. Не помня себя, они кинулись в кусты, помчались напрямик через буреломы, через чащобу. Ветки хлестали по лицу, острые сучья рвали одежду. Они падали, вскакивали, снова бежали, слыша за собой страшный шум погони.
Первым опомнился Сизов. Остановился и ничего не услышал, кроме своего частого и хриплого дыхания да глухого хруста веток в той стороне, куда убегал Красюк.
– Эй, стой! – крикнул он. – Медведя-то нету!
Слепой страх прошел, и теперь ему было стыдно самого себя. «Отвык, отвык от тайги, – думал Сизов. – От озлобленного раненого медведя разве уйдешь? А терять голову – самое последнее дело».
Он пошел следом за Красюком и скоро оказался у невысокого обрывчика, с которого, серебристо поблескивая, спадал неширокий водопадик. Красюк стоял на коленях у самой воды и пристально рассматривал небольшой камень, который он держал в руках.
– Что нашел? – спросил Сизов, подходя к нему.
Не отвечая, Красюк сорвал шапку, сунул туда камень и кинулся в плотный подлесок, стоявший на краю поляны.
– Неужели золото? – вслух сказал сам себе Сизов. Он подобрал жгут веревки, валявшейся на траве, повесил на плечо. Затем подошел к водопадику, осмотрел камни. – Эй! – крикнул. – Подожди, дай поглядеть!
Тайга молчала. Только сойки хохотали в отдалении да комары зудели над самым ухом.
Он снова принялся осматривать камни, шагая вдоль ручья. Нашел изъеденный ржавчиной топор с разбитым обухом, непонятно почему породивший в нем смутную тревогу. Отбросил топор в сторону, пошел дальше, то и дело наклоняясь, переворачивая камни. Руки ломило от ледяной воды. Веревка мешала, и он забросил ее за спину, как солдатскую скатку.
– А ну пошли! – вдруг услышал над головой.
Выпрямился, увидел своего напарника и испугался его застывшего лица.
– Золото, что ли? – спросил Сизов.
– Думал, я тебя тут оставлю? – зашипел Красюк. – Нашел дурака. – Откуда-то из-под телогрейки он вынул короткий, с ладонь, нож, сделанный из обломка пилы. – А ну пошли!
– Куда?
– Туда. – Парень ткнул ножом в сторону леса.
– Вернуться бы надо. Может, живой… конвоир-то?..
– Я тебе вернусь! – Парень резанул ножом воздух, зацепил телогрейку Сизова. – Пойдешь со мной. Чтобы не растрепал о самородке.
Нож снова сверкнул перед лицом. Сизов попятился в гущину подлеска, пошел, потом и побежал, подталкиваемый сзади. Жгут веревки, висевший через плечо, не скидывал, думал: если этот обалдевший от золота бандит кинется на него, то веревка-то как раз и может прикрыть в первый момент.
Каждую минуту он ждал удара в спину, но удара все не было, и Сизов стал успокаиваться. Чащоба уплотнялась. Приходилось продираться через кусты, перелезать через поваленные деревья, высоко задирать ноги в ломком сухом буреломе.
Выскочили на звериную тропу, и Сизов свернул по ней.
– Куда?! – заорал Красюк. Пот лил с него ручьем. На щеке, от носа до уха, темнела широкая царапина.
– Надо знать тайгу, – беззлобно сказал Сизов. – При такой беготне наобум можно остаться без глаз…
А вокруг буйствовала таежная растительность. Повсюду были папоротники, огромные и совсем крохотные, взбиравшиеся на стволы и свисавшие с них гирляндами вместе с длинными бородами лишайников и петлями лиан. На прогалинах папоротники исчезали, зато появлялась масса цветов – розовая герань, белые недотроги, бледно-сиреневая валерьяна. Местами зонты цветов поднимались выше головы, и сочные стебли этих гигантов напоминали еще не развившиеся стволы деревьев. Со склонов сопок, где лес был пореже, открывались другие склоны, пурпурно-фиолетовые от цветущих рододендронов. На открытых местах налетали тучи оводов и комаров, и Красюк толкал Сизова в чащобу, где листва, бьющая по лицу на узких звериных тропах, смахивала насекомых.
Потом лес кончился, и они увидели перед собой болотистую равнину, поросшую редкими соснами и елями. На опушке тропу потеряли п пошли прямиком через осоку, рассчитывая найти другую тропу. Под ногами при каждом шаге выступала черная вода, медленно заполняла вмятины следов.
– Все, отдыхаем, – сказал Красюк, садясь на зыбкую кочку.
– Встань! – зычно крикнул Сизов.
Красюк вскочил от неожиданности, зло уставился на Сизова.
– Под такими кочками гадюки живут.
Он подошел к кочке, принялся шуровать под ней длинным суком. И почти сразу в траве мелькнула серая блестящая кожа. Змея куснула палку, застыла в настороженной позе.
– У, гадина! – заорал Красюк. Он выхватил палку, злобно, мстительно принялся бить гадюку.
Когда змея перестала извиваться, он отбросил ее, зашвырнул палку, обессиленно опустился на кочку и снова вскочил, принялся оглядывать траву вокруг.
– Ну ты даешь, Мухомор! – сказал восторженно. – Как узнал, что она тут?
– По запаху, – усмехнулся Сизов. – Сразу покойником запахло.
– Врешь!
– Конечно, вру. У нас нанаец проводником был, так тот, верно, по запаху змей находил. «Твоя не понимай, – так он говорил. – Змея сырым пахнет».
– Вот тебе и дикарь! – удивился Красюк.
– Это мы в его понимании были дикарями. Ничего не знали в тайге.
– А ты откуда родом?
– А что?
– Орать больно здоров. Глотка луженая – позавидуешь.