В образовавшемся проеме показалось два человека. Они сошли на песок и застыли по обеим сторонам трапа. Следом за ними появился и третий, как выяснилось, капитан «Орегано». Он оказался настолько рыжебород, что я да и все остальные глядели теперь не на чудо, спустившееся с небес, а на его бороду.
Борода у него была не просто рыжая, таких и в Гволсуоле хватает, нет — на солнце она горела огнем.
Капитан корабля спустился по трапу, обвел взглядом собравшихся жителей Гволсуоля, коротко кивнул, приветствуя всех, поправил кожаную, с зауживающимися кверху полами шляпу и сразу же перешел к делу:
— Бывал ли кто-нибудь из вас на Сиоле?
А чего не бывать, на нем чуть ли не все мужчины бывали, поди, морем кормимся.
Сиоль — остров, расположенный на юго-востоке от Гволсуоля, в дне пути под парусом при попутном ветре. Я там тоже бывал, а однажды нам с отцом чуть ли не неделю пришлось пережидать на нем шторм. Помню, когда мы вернулись, мать долго ругала отца за то, что мы пропали так надолго. Как будто бы от него зависело, что непогода налетела внезапно и держалась так долго.
А еще у острова со стороны моря всегда неплохо ловится скумбрия на переметы. Сам Сиоль почти сплошь покрыт скалами, и только в одном месте берег уходит в море длинной песчаной косой. На нем даже вода есть — единственный ручеек, маленький, но никогда не пересыхающий. Только его не найдешь, если не знаешь, где именно он прячется среди камней. Ну и древние развалины на вершине одной из скал. Настолько древние, что теперь даже непонятно, что именно они когда-то собой представляли.
— Ну так что, есть желающие отправиться вместе с нами на Сиоль? — не дождавшись ответа, задал очередной вопрос огнебородый.
Не знаю, что тогда толкнуло меня в спину: рука моего закадычного дружка Гирома или же длань самой судьбы, но опомнился я только после того, как оказался на несколько шагов впереди всех.
Капитан скептически взглянул на меня, затем посмотрел на остальных — что, мол, у взрослых мужчин не хватило мужества?
Я оглянулся вслед за ним. Нет, никто желания не выказал. Предложи он оплату, желающие и нашлись бы, но о деньгах даже не упоминалось, а незаконченных дел всегда столько, что делать их и не переделать. Возможно, присутствуй на берегу мой отец, вся моя дальнейшая жизнь сложилась бы по-другому, но к счастью, среди собравшихся поглазеть на летучий корабль его не оказалось.
— Ну что, малец, пойдем?
Помню, я возмутился в душе, когда рыжебородый назвал меня так.
Какой же я малец, в четырнадцать-то лет?
И пусть я не выше всех в Гволсуоле, но и коротышкой назвать меня трудно. Да и как можно называть меня мальцом, если мне пришлось чуть ли не полгода одному кормить семью, когда болел отец? Еще помню, капитан «Орегано» Кторн Миккейн, так его звали, смотрел на меня насмешливо, и именно его взгляд заставил меня шагнуть внутрь корабля.
Внутри корабль не слишком отличался от тех, на которых мне уже довелось побывать, разве что запах был несколько иным. А так все было знакомо: та же палуба, мачты и паруса, штурвал, и даже названия такие же, хотя некоторые вещи и выглядели необычно. Чего там говорить, было страшновато, даже очень, особенно когда я почувствовал, как начала давить на ступни палуба корабля — знак того, что он оторвался от земли.
Наверное, так бы я и просидел, опершись спиной на ствол одной из двух мачт, если бы не все тот же слегка насмешливый взгляд капитана. Именно он заставил, превозмогая себя, подняться на ноги и, подойдя к борту, посмотреть вниз. И страх куда-то сразу пропал, исчез, растворился, настолько увиденное зрелище заставило меня затаить дух от восхищения.
Вот он, мой родной Гволсуоль, поделенный на квадратики домов и огородов. Если приглядеться, можно разглядеть крошечные фигурки людей, все еще стоящих на пляже, откуда мы только что поднялись ввысь. Берег, с белой полоской прибоя, лодки на песке… А море, как интересно посмотреть на него сверху!
Там, где глубина еще не велика, вода кажется светлой, а уже дальше она становилась все темнее и темнее. И сквозь ее толщу можно разглядеть огромный косяк рыбы, идущий вдоль берега.
Меня так и подмывало крикнуть: что ж вы стоите — семга идет! Этого события так долго ждали, семга проходит мимо Гволсуоля недолго, всего несколько дней, и надо успеть.
Затем море под нами посветлело узкой полоской, идущей наискось от берега.
«Отмель», — догадался я. В прошлом году на нее на полном ходу выскочил старый Карлис, и его баркас дал течь, ударившись днищем о камень. А случилось все потому, что пьян он был. Вообще-то Карлис пьет очень редко, но на этот раз у него…
— Как тебя зовут, парень? — услышал голос я за спиной, оторвавший меня от созерцания уже далекого берега, где родной Гволсуоль растворялся в дрожащем мареве.
Меня окликнул рыжебородый капитан. Сейчас, вблизи, когда его глаза перестали прятаться в тени под полой шляпы, я смог разглядеть, что зрачки у него были такого же огненно-рыжего цвета, как и борода.
Я невольно отшатнулся, настолько поразил меня цвет его глаз.
— Люкануэль Сорингер, господин капитан, — не медля ни мига, ответил я, всем своим видом стараясь показать, что вовсе не такая уж и деревенщина, каковой могу показаться на первый взгляд.
До этого мне уже приходилось несколько раз бывать на палубах больших кораблей, пусть и не летучих, и даже разговаривать с их капитанами. И вообще, я обучен счету, могу читать, правда, пока по слогам, и даже писать свое имя, причем ошибаюсь редко. И увидеть мне довелось не только свой родной Гволсуоль, но и города, настоящие города, где народу живет раз в десять больше, чем в нашем рыбачьем поселке. И не надо смотреть, капитан, на мою одежду, кто же мог знать, что я окажусь на твоем корабле? Есть у меня и праздничный наряд, и даже сапоги.
— Люкануэль, говоришь? — задумчиво протянул рыжебородый и рыжеглазый капитан. — А не можешь ли ты мне помочь, Люк?
— Да, господин капитан, я многое умею! — с готовностью гаркнул я, в глубине души искренне надеясь, что моя помощь не будет заключаться в том, чтобы помыть палубу, и без того безукоризненно чистую. А… Оглянувшись по сторонам, но так и не придумав, в чем могла бы заключаться моя помощь, я застыл в ожидании.
— Это хорошо, что многое, хотя сейчас нам все твои умения и не понадобятся. — Взгляд у капитана изменился с насмешливого на испытующий. — Всего-то нужно взобраться на мачту и подтянуть во-о-он тот фал, видишь? На мой взгляд, он дал слабину. Сделаешь?
— На мачту?!
Я взглянул на мачту, на капитана, за борт, на далекое море с видневшимся на его глади одиноким парусным корабликом, выглядевшим сейчас не больше тыквенного семечка… Затем снова на мачту и опять на капитана, внезапно почувствовав, как холодно стало босым ступням.
— На мачту?!!
Почему-то мне очень ярко вспомнилось, что не так давно случилось с одним из моих друзей — Калвином.
Рядом с Гволсуолем стоит в воде одинокая скала, почему-то называемая скалой Висельника. Со стороны берега к ней можно добраться, не замочив даже коленей, но с другой стороны у подножия скалы такая глубина, что о ней легенды ходят. А на самой ее вершине есть выступ, нависающий над морем козырьком. Высота там очень приличная. Но сколько впечатлений получаешь за те краткие мгновения, которые нужны, чтобы долететь до воды!..
Все не так уж и страшно, главное — правильно войти, и тогда ничего с тобой не случится. Но днем — это чепуха, вот когда прыгаешь ночью, с факелом в руке!.. Сложность в том, чтобы отбросить факел в сторону за мгновение до того, как его свет сольется с отражением на воде и, успев вытянуться в струну, устремить вперед руки. Даже сейчас, через много лет, при вспоминании о тех ночных прыжках у меня всякий раз замирает дух.
Калвин прыгал днем, последним. Вечерело. Мы поджидали его, чтобы отправиться в деревню. Он не успел собраться и вошел в воду как-то неловко, после чего долго не показывался на поверхности. А когда, наконец, всплыл, мы бросились к нему, понимая — что-то случилось.
Когда мы принесли его в Гволсуоль, Калвин еще дышал. Старая Крина, его бабушка, а у него больше и нет никого, послала меня к Прачету, нашему деревенскому лекарю. Но Калвин умер, так и не придя в себя, еще до того, как я с Прачетом возвратился к ней в дом.
Старая Крина недолго пережила Калвина, а их дом с тех пор стоит пустой. За полгода до этого не вернулись с моря два других ее внука, братья Калвина, а родители его умерли уже давно. Оставался еще один брат — Кремон, но с тех пор, как он уехал из Гволсуоля, никто о нем ничего не слышал…
Мне представилось как наяву безвольно качающееся на невысокой волне тело Калвина, и я почувствовал, как заходили ходуном ноги. Ведь высота, на которой мы находились, не шла ни в какое сравнение с высотой скалы Висельника, и если я сорвусь… И я непроизвольно сделал шаг от борта корабля.