Лишь немногие, среди которых был, конечно же, и Пардальян, могли позволить себе называть ее просто Хуаной, Хуанитой, и лишь избранные, например, Сервантес, говорили ей «ты». Слуги и посетители обращались к ней весьма почтительно, титулуя ее сеньоритой, или госпожой.
С милой и очаровательной улыбкой она отвечала:
– Вы можете быть спокойны, дон Сезар. Я немедленно поднимусь к вашей невесте, и в ваше отсутствие она все время будет оставаться подле меня, в той самой маленькой комнатке во внутреннем дворике, куда никому не позволено заглядывать без моего разрешения.
– Я бесконечно признателен вам, сеньорита! Я знал, что у вас доброе сердце. Не могли бы вы выполнить еще одну мою просьбу: если это вас не затруднит, передать шевалье де Пардальяну, когда тот проснется, что мне пришлось отлучиться по одному безотлагательному делу. Я надеюсь вернуться не позднее чем через один-два часа.
– Я непременно предупрежу господина де Пардальяна.
Теперь юноша был спокоен за судьбу Жиральды, и, поблагодарив еще раз малышку, он поклонился ей так, как подобало кланяться только знатным дамам.
Покинув таверну, Эль Тореро немедленно направился к дому с кипарисами, где надеялся отыскать принцессу или же разузнать что-нибудь у слуг.
По воскресеньям всегда публично сжигалось несколько еретиков, и в это воскресное утро, как обычно, делались соответствующие приготовления. Поскольку король находился теперь в Севилье, инквизиция собиралась придать мрачной церемонии аутодафе особую пышность и размах. На сей раз к сожжению были подготовлены целых семь человек – столько, сколько дней в неделе, что, безусловно, придавало будущей казни требуемые торжественность и значимость.
Мимо Эль Тореро шли толпы празднично одетых севильцев. Все они спешили на площадь Святого Франциска, ставшую местом публичных празднеств. Чаще всего испанцы вынуждены были любоваться зрелищем пылающих костров и слушать вопли сжигаемых заживо людей, но проповедники упорно внушали своим прихожанам, что присутствие при аутодафе очищает от ереси душу любого католика да к тому же дает право на определенное количество индульгенций, служивших вполне конкретным и очень действенным средством для привлечения на такого рода торжества множества беснующихся людей.
Коррида была в те времена куда более редким и менее популярным зрелищем, чем аутодафе. В Испании шестнадцатого века коррида вовсе не являлась традиционным народным действом, каким она стала в наши дни. Как и рыцарские турниры во Франции, эта кровавая бойня была излюбленным занятием знати. Чтобы выйти на арену и сразиться с быком, необходимо было принадлежать к древнему роду. Доподлинно известно, что отец Филиппа II, испанский король Карл I, впоследствии ставший императором Священной Римской империи Карлом V, не гнушался выйти на арену и самолично сразиться с разъяренным быком. Народу же позволялось лишь наблюдать за корридой издали.
При публичных казнях, напротив, простонародье было на самом почетном месте, ибо это зрелище воспитывало и смиряло его дух.
Многие из тех, что спешили на площадь, чтобы успеть до начала торжества устроиться поудобнее, узнавали дона Сезара, и был слышен приглушенный гул восторженных голосов:
– Смотрите, это Эль Тореро! Эль Тореро! Некоторые даже, уступая знаменитости дорогу, почтительно кланялись юноше. Он отвечал всем на приветствия и улыбки, однако же не останавливался, ибо очень спешил.
Наконец он подошел к крыльцу дома с кипарисами и вошел в его вестибюль. Впервые он попал сюда прошлой ночью, когда отправился на поиски Жиральды и Пардальяна, но тогда он едва ли мог здесь все как следует разглядеть.
Теперь же его поразила изумительная роскошь внутреннего убранства. Впрочем, он старался ничем не выдать своего удивления, ибо находился в обществе четырех верзил-лакеев.