Раздраженно, с едва скрываемой нервозностью она продолжала:
– Вот как? Но ведь об этом заявил во всеуслышание сам сеньор Пардальян, а уж он-то знает толк в подобных делах, ибо являет собой пример отваги и благородства.
Маленький человек опустил голову, словно признавая в чем-то свою вину, и прошептал:
– Если он так говорит, значит, так оно и есть… Но я ничего об этом не знаю.
Каблучки Хуаниты начали нетерпеливо постукивать о дерево табурета. Это было плохим предзнаменованием. В их стуке Чико улавливал слишком хорошо ему известные признаки нарастающего гнева его маленькой возлюбленной. И, конечно же, это только усилило его смущение.
– А правда ли то, что сказал господин Пардальян? Он утверждает, что ты способен любить до конца дней своих ту, которую однажды полюбишь, – вдруг выпалила она.
Было бы несправедливо считать Хуану обычной ветреной кокеткой. Просто она проявляла поразительное равнодушие к чувствам карлика и совершенно не замечала его терзаний. Впрочем, следует заметить, что в те времена нравы были куда более свободны, чем в наши дни, когда искренность скрывается под непроницаемой маской лицемерия. Все, что казалось естественным тогда, заставило бы нынче блюстителей морали притворно недоумевать. И наконец, не следует забывать, что Хуанита ощущала себя королевой Чико, привыкшей к его молчаливому поклонению и к тому, что малыш – это ее вещь. Поэтому она вела себя и говорила с ним так дерзко, как ни с кем другим.
Краснея, Чико пробормотал:
– Я не знаю…
С яростью она топнула ножкой и передразнила его:
– Я не знаю!.. И ты ничего не видишь в этом особенного? Это возмутительно, ведь чтобы сказать так, он должен был от тебя это услышать!
– Я не говорил ему так, клянусь! – взволнованно отвечал карлик.
– Но откуда ему знать, что ты любишь и будешь любить до конца своих дней?
И уже с нежностью в голосе Хуана добавила:
– Скажи, Чико, ты действительно любишь кого-то? Кого же? Я ее знаю? Ну скажи же! Что ты стоишь, разинув рот?! Ты меня раздражаешь!
Глаза Чико кричали: «Это тебя я люблю!» Она видела это, но непременно хотела услышать от него признание в любви.
Но у Чико не хватало храбрости. Он смог лишь пробормотать:
– Я никого не люблю… кроме тебя. Пресвятая Дева! Она отлично знала это, но такая лапидарность ее нисколько не устраивала. На лице ее появилась гримаса досады. Как же глупа она была, поверив на какое-то мгновение в смелость Чико! Его смелости едва хватило лишь на слова: «Я люблю тебя». Хуанита не знала, что эти слова приводят в трепет и заставляют отступать даже самых отважных мужчин. Она была упряма и наивна, наша малышка Хуанита, привыкшая повелевать маленьким человечком Чико, и ей очень хотелось, чтобы он сам стал хоть на короткий миг ее повелителем. Но похоже было, что Чико так и останется ее верным псом, готовым преданно лизать зло отпихивающую его хозяйскую ногу.
Она с досадой подумала, что ни на что другое он не годится, что его можно унижать, мучить, заставлять часами выстаивать на коленях и целовать ее маленькие туфельки, а ни на что большее этот «храбрец» не отважится.
Вызывающе глядя на него злыми глазами, она сказала глухим голосом:
– Если ты ничего не знаешь, ничего не говорил, ничего не сделал, зачем ты пришел сюда? Чего ты хочешь?
Чико был ужасно бледен, но с невероятной для него самого твердостью в голосе произнес:
– Я хотел только спросить тебя: ты довольна? С видом маленькой королевы она переспросила:
– Довольна? Чем же это я должна быть, по-твоему, довольна?
– Ну… тем, что я нашел и привел француза.