Его истинное и глубокое чувство к Хуаните дало ему нечто вроде дара провидца, и неожиданно для самого себя он произнес тогда слова, которые в дальнейшем не давали Хуане покоя: «На что ты надеешься?» Малыш, сам того не желая, нанес девушке страшный удар.
Хуана была дочерью скромного трактирщика. Дела его шли весьма успешно, он был богат, но при этом продолжал оставаться трактирщиком. А на что могла в те времена надеяться дочь владельца постоялого двора? Да на то, что тоже станет его хозяйкой. Вот она ею и стала. Что же до сеньора иностранца, то он запросто входил в королевский дворец и беседовал с самим его католическим величеством. Оно и понятно, ведь его прислал сюда сам король Франции. Нет, она и надеяться не смела выйти за него замуж! Стать же его любовницей ей бы не позволила гордость.
Все эти размышления заметно ослабили ее любовь к Пардальяну. Освобождаемая территория сердца Хуаны переходила во владения Чико, но сама Хуанита вряд ли догадывалась об этом, раздираемая, с одной стороны, своей пылкой романтической страстью к сеньору Пардальяну, а с другой – давней глубокой привязанностью к Чико. Какое же из этих двух чувств возьмет над ней верх?
Сегодня утром вернулся Пардальян. Она, безусловно, была счастлива видеть его живым и здоровым. Но Чико, едва Хуана поглядела на него, в смущении опустил глаза и тут же потерял только что завоеванный им кусочек сердца девушки. Она не могла простить ему его жертвенности и самоотречения, ибо не могла этого понять: ведь по ее собственной логике, логике Хуаниты, никогда и ничего отдавать нельзя, а, напротив, надо вцепиться в свое зубами и когтями. Вот почему ею и был оказан Чико столь холодный прием.
Но Пардальян с воодушевлением рассказывал о том, как малыш храбро защищался, как он даже чуть было не заколол самого Пардальяна. И сразу же акции Чико резко подскочили. Стоит ли мечтать о несбыточном? Быть может, счастье ее как раз здесь, совсем рядом. Чтобы не упустить его, она вновь устремила взоры в сторону малыша. Она так хотела остаться с ним наедине, она ждала его признаний в любви, но опять и опять наталкивалась на непреодолимую стену его стеснительности.
Хуана была вне себя от ярости, она негодовала. Она мысленно поставила на место Чико сеньора Пардальяна и еще больше разозлилась, ибо поняла, что француз держался бы с ней совсем иначе. Короче говоря, ей все сильнее хотелось унижать беднягу Чико.
А глупый карлик не стал возмущаться ее недостойным коварным враньем, но, напротив, принялся оправдываться и едва ли не просить прощения.
– Я сделал все, как ты и велела, и лишь одному Богу известно, чего мне это стоило. Чем же я мог тебя так сильно рассердить?
Вот и все, что удалось ей услышать от него. Ну уж нет, она бы никогда и никому не позволила, чтобы с ней обращались подобным образом, помыкали ею и насмехались над ней! Нет, Чико так и не стал мужчиной. Он ребенок и никогда не повзрослеет. И как только она могла поверить, что этот мальчик мог говорить и поступать так, как говорят и поступают настоящие мужчины! Она была вне себя от злости, и злилась она прежде всего на саму себя. И внезапно возникшая в ее голове мысль видеть карлика у своих ног послушной собакой, готовой подобострастно лизнуть хозяйскую туфлю, стала ее непреодолимым желанием, навязчивой идеей.
Желая добиться своего, Хуана неожиданно смягчилась:
– Ты меня вовсе не рассердил.
– Правда?!
– Разве у меня рассерженный вид? – сказала она и улыбнулась мгновенно просиявшему Чико.
Чтобы перейти от слов к делу, она небрежно приподняла свою изящную ногу в шелковом розовом чулке и принялась шаловливо покачивать ею, едва не касаясь груди малыша Чико носком кожаной хорошенькой туфельки.