Плещут лазурные волны,
Бьются о скальный о брег.
Вороны кружат над морем,
Смотрит им вслед человек.
Вороны кружат неспешно,
Что-то увидев внизу...
Вероотступник и грешник
Молча глотает слезу.
Там, среди тихого моря,
Плещется зеленью флаг
Знамя победы и горя,
Символ ведущих джихад.
Мачты и весла разбиты,
Палубу гложет огонь...
Нынче сыны курейшитов
Уж не сразятся с врагом.
Мрачные воды Магриба,
Сколько же отдано вам!
Кровью начертана книга
По безмятежным волнам!..
Пусть же ликуют испанцы,
Случай их спас в этот день!..
Вороны в небе кружатся,
Словно крылатая тень...
Волны лазурного рока
Ржавые гладят пески...
Ворон несется в Марокко,
Крик его полон тоски...
Песня всегда исполнялась на андалузском диалекте, практически чужом языке для образованной знати Леона или Астурии. Потому авторство слов приписывалось андалузским рифмоплетам, чудом состряпавших нечто, похожее на стихи. Только автор этот был родом не из Андалузии, да и вообще не из Испании. Он и Европу-то до недавней поры видел лишь на картах. Ади эр-Рахман никогда не числил за собой склонностей к поэзии и особой разговорчивостью не отличался. Но когда теплые, мутные от крови воды Магриба, воды Западного океана, презрительно выплюнули его на скалы близ Гадеса, предварительно поглотив берберский флот, - юный правитель вмиг утратил свою молчаливость. И высказал предательскому морю все, что о нем думал. Голову наполнял тяжелый туман, язык жгло, будто эр-Рахман наелся верблюжьих колючек - однако вылетавшие наружу слова, полные горечи и отравы, оказались услышаны. Услышаны кем-то, кто не знал тонкостей благородного наречия курейшитов, но в достаточной степени владел расхожими фразами берберского диалекта, подхваченными у торговцев. Так и родилась песня... Крепко, до боли в ладони сжимая рукоять кинжала, эр-Рахман медленно вспорол свою собственную плоть сломанным лезвием. Потом еще раз - наискосок. И еще. Зигзагообразный кровавый росчерк стал знаком безмолвной клятвы, печатью, скрепляющей непроизнесенные слова. Теперь у него имелась цель, и уже ради этого - стоило жить дальше. Цель, достойная настоящего воина. Сражение. Потому что возвращаться есть смысл только с честью. Утраченную же честь Ади эр-Рахман мог вернуть лишь в бою. Биться предстоит чуть ли не со всей Испанией, а армии у него более нет. Что ж, значит, предстоит ему одному заменить эту армию. А попутно доказать испанцам ошибочность старой поговорки - мол, один в поле не воин...
14. Три языка пламени
Щепотка черного пороха, брошенная в жаровню, не вспыхнула. Раскаленные угли зашипели, словно от плевка. - Он жив, хвала небесам, - вздохнула Саилар. Пышные формы молодой женщины всколыхнулись под тонким шелковым покрывалом. - Если даже и пострадал, то не сильно. Плошка, наполненная маслом для светильников, также была отвергнута огнем. - Жив, свободен, и не сдался, - уверенно произнесла Медеар. Янтарный скарабей, купленный за невероятные деньги у румских купцов, мерцал третьим глазом на почти коричневой коже, немного выше тонких, подведенных сажей бровей. Вытащив щипцами один из угольков, Адар погрузила его в чашу с водой. Вода немедля обратилась в пар, медная чаша со звоном лопнула. - И не вернется, пока не сделает того, в чем поклялся, - мрачно заметила третья дочь Берберской ведьмы. Серые с золотыми крапинками глаза сузились, губы сжались в плотную линию. - Мы не должны оставлять его одного. - Не должны или не можете? - ехидно спросила старуха. - Меня-то не води за нос, а? Саилар решительно поднялась. - Я - не могу. Но покинуть Берберию... и хотелось бы, а нельзя. - А вот я, представь себе, хочу, - проговорила Медеар, - и сделаю что сумею. Кое-что мне удалось создать, покуда Ади спал... и сила Венца уже принесла плоды. Я готова отправиться туда. - Пойдем вместе, - сказала Адар, - безопаснее будет. И мне проще сойти за испанку, чем тебе. Берберская ведьма кивнула. - Выросли, а? Думаете, все осилите сами? Ладно, - она извлекла из сумы с обычным ведьминым инвентарем толстую серую свечу, осторожно вставила на место факела (последний немедля вылетел в окно) и нацарапала на сальной поверхности какой-то Знак. - Пускай будет по-вашему. Оставьте-ка здесь свои метки, все трое. Саилар махнула пухлой рукой в сторону свечи. На фитиле появился огненный шарик, сперва бледно-желтый, потом более теплый и насыщенный, подобно расплавленному золоту. Адар щелкнула пальцами: к золотому огоньку с шипением добавился узкий ярко-алый язык, похожий на наконечник стрелы. Медеар улыбнулась, и эта улыбка зажгла на свече голубовато-белый веер. - Недурственно, а? - спросила сама у себя Берберская ведьма, не дождалась ответа и накрыла свечу колпаком дымчатого хрусталя. Три огонька тут же выпустили множество цветных искр, бегающих от одной грани кристалла к другой. - Я помню, - ответила Саилар на незаданный вопрос. - Понадобится помощь - увижу. Обменявшись еще одной порцией задорных взглядов, Адар и Медеар, взявшись за руки, исчезли в облаке светящегося дыма. Берберская ведьма покачала головой и также удалилась, но без всяких там побочных эффектов - только что она была здесь, а в следующий миг ее не стало. Ну да, не стало здесь - потому как исчезать вообще отовсюду ведьма не собиралась. Исчезнув из города Мекнес, из дворца эр-Рахмана, она появилась в оазисе, где уже много лет стояла развалюха, которую ведьма делила с неким Зу-ль-Акканом. Тот предпочитал работать днем, а не по ночам, и потому они прекрасно ладили... Саилар зачерпнула из глубокой чаши очередную горсть изюма. Любимое лакомство на сей раз не заставило ее отвлечься: взгляд юной женщины по-прежнему оставался сосредоточен на бесформенно-серой свече под хрустальным колпаком. Лишенные доступа воздуха, среди множества бликов и отражений размеренно, в такт биения трех женских сердец, колыхались цветные огни. Знаки, метки чувства, названия не имевшего. Не любовь, связывающая души, не пыл, связывающий тела, не расчет, связывающий разумы. Нечто большее, нечто меньшее, все вместе или ничего из этого? Сестры-ведьмочки не задавались подобными вопросами. Им достаточно было видеть символ связи, три языка пламени.
15. Страж Сумеречной заводи
Тартесс. Во всяком случае, так именовали это царство мореходы-путешественники из стран Гвин-ник и Эл-ласс, лежавших где-то в восточной части Срединного моря - того самого, что было отделено от океанских просторов узким проливом, охраняемым окаменевшими фигурами Сциллы и Харибды. Жители Тартесса знали это море достаточно хорошо, чтобы не только не возвращаться туда, но и думать о нем поменьше. Слишком велика оказалась цена, заплаченная изгоями Атлантиды за свою свободу... слишком много затребовали Стражи, прежде чем открыть дорогу беглецам... Тем не менее, морских торговцев из Эл-ласс и Гвин-ник встречали если не с радушием, то и без всякой настороженности. Владыки Тартесса были достаточно сведущи и в истории, и в более тайных науках, чтобы понять: держава атлантов никакого отношения к этим полуобразованным дикарям не имеет. Приходилось лишь удивляться, каким чудом их утлые деревянные скорлупки пересекали расстояние, отделявшее Тартесс от берегов Гондваны. Именно пересекали, а не пересекли - потому что приплывали гвинникийцы и эллаины еще не раз и не два, вплоть до того дня... Да, ТОТ день он помнил хорошо. Он и сейчас, прикрыв глаза, мог мысленно выстроить соединявшие острова хрустальные мосты, и сверкающие сталью и серебром цитадели над лазоревой зеленью волн, и гордо развевающийся над Трехколесным Троном темно-алый стяг с изображением круга, разделенного на шесть секторов, закрашенных попеременно черным и желтым... Он удивленно моргнул. Дважды. Потом извлек из поясного кармашка костяную иголку и с ожесточением неверия всадил себе в бедро. Боль и кровь были настоящими, а значит... Бросив уверять себя в невозможности, нереальности происходящего, он поднялся, разрывая в клочья защитное поле. Обратившаяся в лохмотья одежда рассыпалась на втором шаге, однако ему было все равно; он чуял, как где-то неподалеку пробуждалась сила. Нет, не сила - Сила! Даже в первозданном, неоформившемся виде она оказалась столь могуча, что сделала невозможное - свершившимся. Над переливающейся темной сталью и серебром цитаделью - его цитаделью, восточной, - развевался под слабым северо-восточным бризом узкий вымпел. Его вымпел, перламутрово-лиловый с двойной серебристой спиралью... От былого могущества, разумеется, оставались жалкие крохи. Но и этого было довольно, чтобы послать впереди себя Знак Откровения. И узреть суть появившихся на берегах мертвого Тартесса. Наполовину ожидая этого, он все-таки недоверчиво хмыкнул, увидев выброшенную на берег деревянную посудину, напоминавшую разбитую бочку (и скорее всего, ею и являющуюся). Однако, благородство напитка, вопреки предрассудкам, мало зависит от того, в каком сосуде он содержится. Уж этого напоминания ему не нужно было. Остатками мощи он соткал короткий хитон, кисло усмехнулся, прикинув, как выглядит в этой белой тряпке, но разумно решил: лучше такая одежда, чем вовсе никакой. Не то чтобы его так сильно заботила собственная внешность, но не все ведь с первого взгляда умеют видеть сущность вещей, а не обличье их. Впрочем, минутой позднее, выйдя на берег, он понял - ухищрения излишни. Среди обломков бочки сладко и мирно посапывали двое детей. Совсем крошечных, не старше месяца, на его неопытный взгляд (с нереальными противниками и мертвыми чудовищами ему приходилось иметь дело много чаще, чем с живыми младенцами). Подхватив на руки обоих крошек (мальчика и девочку - для понимания этого его познаний хватило), он одолжил у них Силы и шагнул в цитадель, чувствуя, как в город возвращается если не жизнь, то достаточно полное подобие таковой. В цитадели не оказалось никого. Неудивительно, даже равные ему по мощи без приглашения не смели соваться в его дом (конечно, сам он относился к этому строению иначе, однако иного места, которое можно было бы так назвать, для него не существовало). А равных в Тартессе было всего трое... и никто из них не имел шанса ни пережить катастрофу, ни воскреснуть сейчас - какое бы чудо ни подняло мертвый город из руин. Умершие порой возвращаются, но они-то как раз не умерли. Их и многих других несчастных пожрало пробужденное в неурочный час чудовище, то самое, что было источником силы Тартесса... и стало, как это порою случается, его погибелью. Он отбросил воспоминания и сосредоточился на том, что требовалось сделать немедленно. Ответ уже был найден - оставалось, так сказать, воплотить его. - Ayn! - хрипло выкрикнул он, вытягивая руки вперед и закрывая глаза. Потянуться... дальше... так, это уже на что-то похоже... Llar ceien na-Sai! Llar, io! Золотая вспышка едва не ослепила его, а женский визг почти оглушил. Отступая, он все же не ослаблял хватки, пока не почувствовал, что все кончено. Тогда он разжал руки и бросил первый взгляд на свою... добычу. Молодая женщина, не старше восемнадцати. Темноволосая и темноглазая, пухленькая, невысокая (особенно при его-то росте в полных четыре локтя); кожа смуглая, но больше от загара, чем по природе. Что до крови - явная смесь Атлантов и Ариев с небольшой примесью Лемуров, и - тут его как дубиной по темени шарахнуло, - с Даром! Не столь могучим, как у него самого (а тем более, у младенцев), однако с несомненными, оформленными способностями к Искусству. И не просто оформленными, сообразил он мгновением позже, а вполне осознанными и хорошо контролируемыми! Мгновение это едва не стало роковым. Что-то невнятно выкрикнув, женщина выстрелила в него неизвестной формулой. Только опыт давних колдовских поединков помог уклониться от удара. Характера явно не занимать, одобрительно подумал он. - Ngos, - выдавил он, призывая чары, позволяющие свободно общаться с теми, кто не владеет таршитом, сиречь наречием Тартесса... либо иными языками. - Приношу свои искренние извинения, принцесса, но мне необходима твоя помощь. - Откуда... - Женщина остановилась. - Кто ты такой, шайтан тебя забери? Слегка поклонившись, он представился: - Jaer'raeth. Страж Сумеречной заводи.