Настя наблюдала за подругами. Они считали себя – счастливыми женщинами, а ее – чудачкой не от мира сего.
Одна из них – самая, по общепринятым меркам, счастливица – встречалась с сорокалетним Азатом, хозяином единственного в городе ювелирного магазина. Иногда он запускал руку в карман синтетических костюмных брюк и доставал очередную побрякушку – золотой якорек с крошечным сапфиром, колечко, цепочку, старомодные серьги-листики. Ценников Азат никогда не срезал – пусть девушка видит, что все чин чинарем. Подруга носила все его подарки сразу и выглядела как арабская женщина, которая боится, что торжественно произнесенное «Талак! Талак! Талак!» оставит ее без крыши над головой.
А у другой подружки драма в духе независимого европейского кино – шведская семья. Она, он и еще одна она, однажды в новогоднюю ночь прибившаяся к ним, веселым, готовым на пьяные эксперименты, обманчиво свободным. Сначала Настина подружка с удовольствием играла в этот непогрешимый триумвират и даже с пеной у рта пыталась убедить всех вокруг, что трое – это гораздо лучше, чем двое, что ей теперь никогда не бывает одиноко и скучно, что каждую ночь ей дарят ласку четыре любящие руки. Потом начались социальные разборки. Ревность, мать ее. Конкуренция. Бытовуха – кто не вымыл за собой посуду, почему одна должна быть только гейшей, а другая – еще и поломойкой, на чьи деньги купить новый комод. Пару раз Настина подруга подралась с той, которую в шутку называла своей женой (Да! Она так и говорила – у меня, мол, есть и муж, и жена). Они отказывались ложиться друг с другом в постель, и спрыснутое ядом самосознание их общего провозглашенного божка цвело, как буйный куст жасмина. Он спал с ними по очереди, секс был чем-то вроде поощрения, призового кубка для одной или наказания для другой, чем-то провинившейся. Потом и этот период остался позади. Они привыкли друг к другу, смирились, даже пытались искренне друг друга полюбить. Весь этот спектакль абсурда длился ни много ни мало – три с половиной года.
Третья подружка – классическая семейная клуша, выскочила замуж за свою первую любовь, в пятнадцать лет, по беременности. Сейчас ей двадцать четыре, у нее четверо сыновей, пахнущий тестом и мочой деревянный дом и хроническая депрессия. «Иногда мне хочется – говорила она, – отмотать время назад, лет этак на семь-восемь. Стыдно, но я часто представляю, как я, еще совсем девчонка, хорошенькая, худенькая, с жуткими голубыми тенями – девки, помните, какие у меня были тени?! – выхожу на набережную и отдаюсь первому попавшемуся америкосу. Он в меня влюбляется и увозит подальше отсюда, туда, где я смогу делать, что хочу, причем на чужие деньги. Это в лучшем случае. А в худшем – я остаюсь у нас, в Угличе, и становлюсь валютной путаной. Роскошной путаной, которую все побаиваются, немного – завидуют, немного – презирают… Наверное, я плохая мать, да?» И просительно заглядывает в глаза.
Настя наблюдала за подругами и понимала, что не нужна ей ни оплаченная золотыми браслетами и подкормленная виагрой страсть, ни богемные разборки, ни утомительное семейное счастье. Нужно что-то совсем другое.
Настоящее.
* * *– Фригидная сука! – злился Давид. – Маленькая, тупая, никчемная, фригидная сука!
– Ты совершенно прав, – подхватил Артем. – Она вообще не въехала, с кем имеет дело.
Они пили коньяк «Людовик 13» на заднем сиденье принадлежащего Давиду белоснежного «БМВ» седьмой модели. Управляемый водителем автомобиль медленно плыл по вечернему бульварному кольцу.
– Четырнадцать лет, – Давид презрительно сплюнул под ноги, его не волновало, что пол автомобиля устилали коврики из крашеного меха норки.
Он никогда, с самого детства не заботился о бытовых мелочах. Продукты сами собою появлялись в его холодильнике, вещи как по мановению волшебной палочки улетали в элитную химчистку и через пару дней возвращались свежими, как будто новенькими. Приглашения на лучшие вечеринки города оказывались на стеклянном столике его гостиной. Пять его автомобилей всегда блестели, невзирая на метеорологические условия. Он словно находился в капсуле, защищающей его нежную психику от раздражителей внешнего мира.
– Надо было отобрать у нее документы. Неужели она думает, что это вот так запросто сойдет ей с рук?
– Да ладно, не кипятись, – примирительно усмехнулся Артем. – В этом городе полно девок, которые сожрут свои трусы за право побыть с тобой хоть часок.
– Это точно, – усмехнулся Давид. – Слушай, у меня появилась отличная идея! Давай снимем девчонку и завалимся к моим. Папаша слинял с какой-то телкой на Багамы, мамочка перекраивает рожу в Швейцарии, в доме никого нет! Чего-то на природу хочется, Москва достала.
– Отлично, – Артем, как всегда, поддержал его инициативу. – Куда поедем за девчонками? В «Дягилев»?
– Там сложно найти ту, которую я еще не пробовал, – скривился Давид. – А что если подснять кого-нибудь прямо здесь?
– На улице? – Артема так и перекосило. – С ума сошел? С уличной девкой можно нарваться на неприятности.
– А ты предохраняйся – и неприятностей не будет.
– Я имею в виду неприятности другого рода, – усмехнулся Артем. – В «Галерее» и «Дягилеве» хотя бы все холеные, обработанные, готовые в койку. А случайные девчонки… Вдруг она забыла себе что-нибудь побрить? Вдруг у нее на ногах лак облупился? Я с такими не могу.
– Дурак ты, Тема, – подумав, ответил Давид. – Поступай как знаешь, но мне хочется непредсказуемости. Приключения. Надоели прилизанные тетки без лица и возраста. Надоело гадать, от природы у нее гладкий лоб или там ботокс и золотые нити. Надоело, что она ложится на спину, а груди продолжают торчать вверх, как мячи для ватерполо. Хочу обычную девчонку, свежую, новую. Пусть она даже не знает, кто я такой, хотя в Москве это маловероятно. Конечно, она не должна быть проституткой. Так, легкомысленной давалочкой. А я уж ее не обижу. Вот хотя бы… Хотя бы вон ту, в зеленом платье.
– Которую? – Артем прижался носом к стеклу.
Девушка в нарядном – слишком нарядном для праздных прогулок – дешевом платье медленно брела по бульвару. Ей было не больше двадцати лет. Довольно миловидная шатенка, густые, не знавшие краски волосы плавными волнами спускались на незагорелые плечи. Вечернее платье, расшитое бисером и стеклярусом, смотрелось на ней как-то неуместно. Тем более что ее ноги были обуты в стоптанные рыжие мокасины, из которых кокетливо выглядывали – вот пошлость! – белые тоненькие носки. А на ее плече болталась необъятная потертая сумка. Однако фигурка ее была точеной – тонкая талия, широкие бедра, длинные стройные ноги; а лицо – вполне симпатичным. У нее был высокий лоб и большие карие глаза.
– Странная какая-то, – засомневался Артем. – Чего это она так одета?
– Ищет приключений, вот и нарядилась, – хохотнул Давид. – А мордашка у нее ничего. Не Наталья Водянова, конечно, но на сегодня сойдет, – и, наклонившись вперед, Давид решительно скомандовал водителю: – Притормози здесь!
Настя не сразу обратила внимание на тот автомобиль. Всего за десять часов Москва научила ее абстрагироваться, уходить в свою раковину, отгораживаться от ненужной внешней информации. Еще утром она изумлялась равнодушию москвичей, их фирменному взгляду, устремленному в никуда. Никто не смотрел никому в лицо. Всем было друг на друга наплевать. Каждый как ни в чем не бывало спешил по своим делам, игнорируя встречных прохожих. Этих людей было невозможно удивить. То, что ей казалось как минимум странным: аляписто накрашенные нищенки в пышных цыганских юбках, ярко одетые подростки на роликах, ретроавтомобиль, проехавший по Тверской, длинногие красавицы, словно сошедшие с обложки глянцевого журнала, – было для них всего лишь обыденностью, частью ничем не примечательного дня.
Автомобиль – белый, роскошный, сверкающий – остановился рядом с ней. Тонированное стекло медленно отъехало вниз, и Настя увидела улыбающееся мужское лицо: мужчина был до того хорош собою, что она остановилась и немного неуверенно улыбнулась в ответ. Он был похож на героя голливудского фильма – смуглый брюнет со смешинками в темных глазах. За все двадцать лет своей жизни Настя Прялкина не то что таких мужчин не видела, но даже представить себе не могла, что они существуют за рамками ее старенького барахлящего телевизора.
– Добрый вечер, – у него был низкий приятный голос. – Гуляете?
– Да, – послушно ответила она, немного стесняясь.
– Может быть, вас подвезти? – предложил волшебный мужчина. – У меня как раз есть свободное время.
Настя растерялась. Ее опыт межполовых отношений был не по возрасту скудным и сводился к нескольким свиданиям с наименее противными одноклассниками и короткому безрадостному роману с соседом, который был старше ее на двенадцать лет. Сосед тот давно на нее заглядывался, и два года назад она ему уступила. Он был занудой и трезвенником, собирал длинные светлые волосы в хвост, носил самовязанные свитера под кожаный пиджак. Восемнадцатилетняя Настя приняла хроническое занудство за очаровательную начитанность, а привычку нестандартно одеваться – за внутреннюю свободу. На первом свидании они были в кино, на следующий вечер он пригласил ее в ресторан, на третий – она сама напросилась в гости и предложила ему себя. Она распрощалась с девственностью решительно и без сожалений, как с загостившейся деревенской тетушкой. Сосед нервничал, пыхтел, дышал ей в лицо маринованной сельдью и жареным луком, душно наваливался на нее всей тяжестью своего тела. Его похожий на ленивую жирную ящерицу язык обследовал каждый потайной закоулок Настиного тела, и от раздражения ей хотелось кричать. Через неделю они расстались.