Да, невеста Оле была поистине прелестна, и, хотя на личике ее лежала печать меланхолии,[43] свойственной всем дочерям Севера, оно все же нередко освещалось улыбкой. При виде ее сразу вспоминалась Гульда Белокурая, чье имя носила наша героиня, — та сама Гульда, что, согласно скандинавской мифологии,[44] охраняет домашний очаг, как добрая фея.[45]
Природная сдержанность скромной и разумной девушки ничуть не лишала ее грациозной[46] живости, с которой она встречала постояльцев гостиницы Дааля. Ее знали все, кто занимался туризмом. И кто скажет, не привлекала ли их сюда сама возможность обменяться с Гульдой тем сердечным рукопожатием — «shake-hand», какого в Норвегии удостаивают всех без исключения?!
Или после трапезы сказать ей:
— Спасибо за вкусный обед. Tack for mad!
И разве не приятно услышать в ответ ее свежий, звонкий голосок:
— На здоровье. Wed becomme!
Глава IV
Оле Камп находился в плавании уже год. Как он и говорил в своем письме, зимний рыболовный сезон близ Ньюфаундленда был крайне тяжелым. Заработанные деньги, — когда их удается заработать, — даются рыбакам поистине каторжным трудом. Весеннее равноденствие знаменуется жестокими шквалами, которые, налетая на корабли в открытом море, способны за несколько часов разметать и потопить целую рыбацкую флотилию. Но зато рыба вблизи Ньюфаундленда водится в изобилии, и экипажи шхун, если повезет с погодой, бывают щедро вознаграждены и за утомительный труд, и за все опасности, перенесенные в этом средоточии ураганов.
Впрочем, норвежцы издавна славятся как опытные моряки и никогда не теряют присутствия духа в трудных обстоятельствах. А трудностей этих — что в прибрежных фьордах, от Христиании до Нордкапа, что у скал Финмарка, что близ Лофотенских островов — яростно бушующий океан предоставляет в избытке. Только для того, чтобы пересечь Северную Атлантику и всей флотилией достичь богатых рыбой отдаленных мест близ Ньюфаундленда, требуется немалое мужество. В юности рыбаки переносят достаточно бурь у европейского побережья, но это лишь отголоски жестоких штормов, с которыми им приходится потом бороться у берегов Ньюфаундленда. Просто теперь они встречают эти штормы в самом их начале — вот и вся разница.
Норвежцам было от кого унаследовать свое бесстрашие. Их предки прославились как храбрые мореплаватели в те времена, когда Хансены занялись торговлей в Северной Европе. А может быть, в старину и они слегка пиратствовали, но что поделаешь: пиратством тогда промышляло немало людей. Разумеется, с тех пор коммерция стала куда нравственнее, хотя позволительно предположить, что на этом пути ей предстоит еще сильно совершенствоваться.
Как бы то ни было, норвежцы всегда были отважными моряками, являются таковыми сейчас и останутся ими в будущем. И Оле Камп, само собой, не подумал отказаться от дела своих предков. Своим обучением, своим посвящением в это трудное ремесло он обязан был одному старому бергенскому боцману[47] каботажного судна. Все его детство прошло в этом порту, одном из самых крупных и оживленных в норвежском королевстве. Перед тем как пуститься в дальнее плавание, он был обычным юнцом-сорвиголовой, — плавал по фьордам, разорял гнезда морских птиц, ловил сотнями мелкую треску, которую затем вялил. Став юнгой, он начал плавать по. Балтике, потом стал уходить в дальние рейсы по Северному морю, а порою добирался и до самого Ледовитого океана. Совершив множество таких рейсов на борту большой рыболовной шхуны, он дослужился до боцмана, каковую должность получил в возрасте одного года. В настоящее время ему было двадцать три.
В перерывах между плаваниями он неизменно навещал единственную семью, которую любил и которая осталась у него в этом мире.
И каким же верным товарищем был он Жоэлю, когда приезжал в Дааль! Он сопровождал его во всех походах по горам, вплоть до самых высоких плато Телемарка. После фьордов горные пики уже не пугали молодого моряка, и он никогда не отставал от Жоэля, а если и отставал, то затем лишь, чтобы составить компанию своей кузине Гульде.
Мало-помалу Оле и Жоэля связала теснейшая дружба. Но по отношению к юной сестре Жоэля чувство это приняло совсем иную форму. И кто, как не Жоэль, поощрял в этом Оле?! Во всей их провинции его сестра не нашла бы лучшего парня — с таким преданным, добрым нравом и любящим горячим сердцем. В браке с Оле Гульда непременно обрела бы свое счастье. Так что молодая девушка, с молчаливого одобрения своей матери и брата, уступила захватившему ее чувству. И не смотрите, что обитатели Севера столь скупы на проявление своих эмоций,[48] — это вовсе не свидетельство их холодности, отнюдь нет! Просто такова уж их манера поведения, и, кто знает, не стоит ли она любой другой!
Словом, однажды, когда все четверо сидели в большом зале, Оле вдруг без обиняков сказал:
— Есть у меня одна мысль, Гульда!
— Какая же? — спросила девушка.
— Я вот думаю, а не пожениться ли нам?
— Да, я тоже так думаю.
— Это было бы неплохо, — добавила фру Хансен так, словно вопрос обсуждался уже множество раз.
— И верно. А знаешь, Оле, — вмешался Жоэль, — ведь таким манером я стану тебе шурином.[49]
— Верно, — ответил Оле, — но вполне возможно, дорогой Жоэль, что от этого я полюблю тебя еще больше.
— Если такое возможно!
— А вот увидишь!
— Ну, я-то ничего лучшего и не желаю! — воскликнул Жоэль, подходя к кузену, чтобы крепко пожать ему руку.
— Значит, ты решила, Гульда? — спросила фру Хансен.
— Да, матушка.
— Ты правильно решила, — сказал Оле. — Я ведь давно люблю тебя, только молчал об этом.
— И я тоже.
— Просто не знаю, как это со мной случилось.
— Да и я не знаю.
— Наверное, оттого, что я видел, как ты хорошеешь с каждым днем и делаешься все добрее…
— Ох, милый Оле, уж ты скажешь!..
— А что ж тут такого, коли это чистая правда, тебе и краснеть нечего! А вы, фру Хансен, разве не приметили, что я люблю Гульду?
— Да, кое-что примечала.
— А ты, Жоэль?
— А я сразу приметил.
— Ну тогда прямо скажу, вы должны были меня предупредить! — с улыбкой отвечал Оле.
— Но как же твое плавание? — спросила фру Хансен. — Ведь когда ты женишься, тебе, верно, тяжко будет уходить в море так надолго?
— Верно, тяжко, — проговорил жених, — вот потому-то после свадьбы я плавать больше не стану.
— Не станешь плавать?
— Нет. Разве я смогу разлучаться с Гульдой на долгие месяцы?
— Значит, сейчас ты уйдешь в рейс последний раз?
— Да, но если нам хоть немного повезет, этот сезон позволит мне прикопить деньжат, — ведь господа братья Хелп твердо посулили мне полную долю в выручке.
— Какие славные люди! — воскликнул Жоэль.
— Лучше не бывает, — ответил Оле. — У нас в Бергене все моряки знают их и ценят выше некуда.
— Дорогой мой, чем же ты займешься, когда перестанешь плавать? — спросила Гульда.
— А вот чем: я стану компаньоном[50] Жоэля. Ноги у меня крепкие, а если они и не сдюжат, то со временем, мало-помалу, я их приучу к ходьбе. Впрочем, я тут обдумал еще одно дело, которое также обещает стать небезвыгодным. Почему бы нам не наладить почтовую службу между Драмменом, Конгсбергом и селениями Телемарка? Сообщение тут трудное, нерегулярное, вот где можно неплохо подзаработать. В общем, есть у меня задумки, не считая еще…
— Не считая чего?
— Да так, ничего. Об остальном потолкуем после, когда я вернусь. Хочу только заверить вас, что я готов заниматься всем чем угодно, лишь бы сделать Гульду самой счастливой женщиной в стране. Да, вот так-то! Это я решил твердо.
— Ах, Оле, если бы ты знал, как это легко! — воскликнула девушка, протянув ему руку. — Считай, что полдела уже сделано, — есть ли более счастливый дом, чем наш в Даале?!
При этих словах фру Хансен почему-то на мгновение отвернулась от них.
— Ну так, значит, все решено? — радостно повторил Оле.
— Да, решено, — ответил Жоэль.
— И больше к этому разговору не вернемся?
— Никогда.
— А ты, Гульда, ни о чем не пожалеешь?
— Ни о чем, милый Оле.
— Ну а что касается дня свадьбы, я так думаю, лучше будет дождаться твоего возвращения, — добавил Жоэль.
— Ладно, пусть так, но назовите меня разнесчастнейшим из людей, если меньше чем через год я не поведу Гульду в церковь Мела, где наш друг пастор Андресен охотно прочтет в нашу честь самые свои прекрасные молитвы!
Вот таким образом и решен был брак Гульды Хансен и Оле Кампа.
Через неделю молодому моряку предстояло подняться на борт своей шхуны в Бергене. Но перед разлукой он и Гульда, следуя трогательному обычаю, принятому в скандинавских странах, помолвились.