— А вам потребовалось немало мужества и понимания, чтобы отпустить его… Но ведь он вернулся?
— Ненадолго, и только после смерти обоих родителей. И в тот раз он пришел пешком, точь-в-точь как уходил. Но задерживаться не стал. Побыл денек-другой и ушел — уж очень его тянуло обратно. Сидел как на иголках, пока был дома. Будто что-то его гнало отсюда.
«Пожалуй, не совсем так, — подумал Ламберт про себя. — Он весь был на нервах, издерганный какой-то. То и дело оглядывался через плечо, будто кого-то опасался и проверял, не появился ли Преследователь.»
А вслух сказал:
— Он приезжал еще несколько раз с перерывами в несколько лет. Но никогда надолго не задерживался. Очень стремился обратно.
— А как вы объясняете возникновение слухов, что у вас нет брата? — поинтересовался Андерсон. — Как вы объясняете отсутствие соответствующих записей?
— Да никак не объясняю. Чего-чего только люди не наговорят. Глупые россказни могли начаться с банального вопроса: «А, вы про его брата? Да есть ли у него брат? Может, его никогда и не было?» А другие подхватывают вопрос, делают утверждением, добавляют кое-что от себя — и пошло-поехало. В здешних местах поговорить почти не о чем, и люди хватаются за любую подходящую возможность. А судачить об этом старом дураке из долины, вообразившем, что у него есть брат, и прожужжавшем все уши, что, дескать, несуществующий брат странствует среди звезд — дело весьма увлекательное. Хотя, по-моему, я ни к кому не навязывался с рассказами о брате и никогда не спекулировал на его имени.
— А как быть с записями? Точнее, с их отсутствием?
— Просто не знаю. Я ими не интересовался. Ни к чему — видите ли, я просто знаю, что у меня есть брат, и все.
— А вы не хотели бы посетить Мэдисон?
— Да как-то не рвусь. Я редко отсюда выбираюсь. Машины у меня уже нет, а когда надо съездить в магазин, чтобы обзавестись тем немногим, в чем я еще нуждаюсь, просто напрашиваюсь в попутчики к кому-нибудь из соседей. Мне и здесь хорошо, я не питаю желания посетить иные края.
— И вы жили здесь в одиночестве со времени смерти родителей?
— Именно так. Однако вы зашли чересчур далеко. Я не испытываю к вам особой симпатии, мистер Андерсон. Или следует сказать «доктор»? Пожалуй, что так. Я не намерен ехать в университет, чтобы отвечать на ваши вопросы или подвергаться тестам ради ваших исследований. Не знаю, что интересует вас, но лично мне это ни капельки не интересно. У меня есть дела поважнее!
— Извините, — сказал Андерсон, вставая. — Я вовсе не собирался…
— Вам не за что извиняться.
— Не хочется уходить вот так. Я предпочел бы, чтобы наш разговор завершился на более благожелательной ноте.
— Не беспокойтесь. Забудем об этом; лично я намерен поступить именно так.
Гость ушел, а Ламберт продолжал сидеть в кресле, глядя на дорогу. Время от времени мимо проезжали машины, но совсем редко — по этой дороге почти не ездят. Она никуда не ведет, являя собой всего всего-навсего путь к домам нескольких семей, живущих в долине и среди холмов.
«Что за хамство, — думал он, — что за невежество! Вот так ворваться в дом к человеку и начать задавать подобные вопросы! А его исследования, должно быть, касаются иллюзий людей преклонного возраста. Хотя и необязательно; с равным успехом они могут касаться любой другой из множества смежных тем. И нечего расстраиваться, нет для этого никакого повода. Все это пустяки; дурным манерам придают значение лишь их обладатели.»
Сидя в своем вымощенном плитами дворике, он тихонько покачивался взад-вперед, прислушиваясь к жалобному поскрипыванию кресла и озирая долину за дорогой, а подальше — замыкающий долину холм. Где-то там с журчанием бежит по склону ручей, взбивая бурунчики на камнях мелководного русла и закручиваясь воронками в глубоких заводях. С этим ручьем у Ламберта связано очень много воспоминаний. Там они с Филом длинными, жаркими летними днями ловили голавлей, привязывая леску к кривым ивовым веткам, потому что нормальное удилище было им не по карману; впрочем, даже будь у них деньги — роскошное снаряжение здесь просто ни к чему. По весне огромные косяки рыбы устремлялись из реки Висконсин вверх по ручью, к местам своего нереста. Эдуард с Филом ловили ее сделанной из рогожного мешка кошельковой сетью, закрываться которой не давал обруч от бочонка.
Воспоминания были связаны не только с ручьем, но и со всем этим краем — с высящимися повсюду холмами, со скрытыми от взора ложбинками, с густыми лиственными лесами, отступившими только в тех немногих местах, где более-менее ровные площадки раскорчеваны под пашню. Ламберт назубок знает каждую здешнюю тропинку со всеми ее закоулками, знает, где что растет, и где кто живет. Ему открыты многие потаенные секреты тех нескольких квадратных миль земли, где довелось родиться и жить — но далеко не все; не родился еще на свете человек, которому будут ведомы все тайны земли.
«Мне достался лучший из двух миров», — мысленно признался он. Именно из двух, ибо ни Андерсону, ни кому-либо другому Ламберт не открыл бы своей сокровенной тайны: что с Филом его связывают особые узы. Эта связь никогда не казалась им странной, потому что существовала чуть ли не с самого момента их рождения. Даже находясь вдали друг от друга, каждый знал, чем сейчас занят брат. Сами они не находили в этом ничего удивительного, воспринимая все как данность. Уже многие годы спустя Ламберт читал в ученых журналах об исследованиях идентичных близнецов. Статьи были полны высокопарных рассуждений о телепатических способностях, проявляющихся только в пределах пары, будто идентичные близнецы по сути дела являются одним человеком в двух телесных воплощениях.
Скорей всего, между ними с Филом именно так все и обстоит, хотя замешана ли здесь телепатия? Об этом Ламберт даже не задумывался, пока в руки ему не попались те журналы. «Вряд ли это то же самое, что телепатия, — думал он, покачиваясь туда-сюда. — Насколько я понимаю, телепатия — это намеренная передача и прием мысленных сообщений, а мы просто знали, где другой и чем он сейчас занят.» И так было не только в юности — с той поры ничего не изменилось. Не то, чтобы они постоянно воспринимали друг друга или пребывали в контакте — но случалось это довольно часто.
С той самой поры, когда Фил пешком ушел из дому, и по нынешний день Ламберт всегда знал, на каких планетах побывал брат и на каких летал кораблях. Он глазами Фила видел происходящее, разумом Фила понимал смысл событий, и даже знал названия всех мест, где побывал брат. Все это приходило не через слова — они даже не разговаривали друг с другом, ведь в этом не было никакой нужды. И хотя Фил ни разу не высказывал этого вслух, Ламберт не сомневался, что тот точно так же видит мир его собственными глазами. Даже во время кратких побывок Фила они не обсуждали этот вопрос — для обоих это было органичной частью бытия, и не о чем тут говорить.
Ближе к вечеру к воротам подкатила потрепанная машина. Мотор несколько раз чихнул и заглох. Из машины с небольшой корзинкой в руках выбрался Джейк Хопкинс, живущий чуть выше по течению ручья. Подойдя к свободному креслу, он поставил корзинку на плиты двора, уселся и сказал:
— Кэти шлет каравай хлеба и ежевичный пирог. Это, почитай, последняя ежевика. Что-то нынче она не уродилась — лето выдалось чересчур засушливое.
— Сам я в этом году по ежевику почти не ходил; выбрался разок-другой, и все, — ответил Ламберт. — Самый лучший ежевичник находится во-он на том гребне, а склоны холма становятся с каждым годом все круче, готов присягнуть.
— Они становятся круче для каждого из нас, Эд. Ты да я изрядно пожили на этом свете.
— Поблагодари Кэти от моего имени. Никто не умеет так печь пироги, как она. Лично мне лень затевать хлопоты с пирогами, хотя я их просто обожаю. Разумеется, без стряпни не обойтись, но с пирогами слишком много возни, да и времени уходит немало.
— Ты ничего не слыхал об новой твари, бегающей среди холмов? — поинтересовался Хопкинс.
— По-моему, это очередная лесная байка, Джейк, — хмыкнул Ламберт. — Время от времени, пару раз в год, кто-нибудь начинает распускать подобные россказни. Помнишь слух о болотном чудовище в Милвилле? Газеты в Милуоки тут же его подхватили, а какой-то техасский охотник-спортсмен прочел об этом и примчался со сворой собак. Он целых три дня блуждал по милвиллским болотам, лишился одной собаки из-за гремучей змеи — и что же? Ни разу в жизни, скажу я тебе, не встречал я более рассерженного человека. Он решил, что его просто-напросто провели — да так оно, пожалуй, и было на самом деле, ведь никакого чудовища не было и в помине. Вспомни множество слухов о медведях и пумах, — а ведь в наших краях лет сорок, как перевелись и медведи, и пумы. Несколько лет назад какой-то дурак распустил байку о гигантской змее, толщиной с бочонок и тридцати футов длиной. За ней охотилась половина округа.