— Королевские знамена, — определил я и, поймав взгляд Норберта, пояснил: — Там королем Эдвин Рафнсварт, что значит на их наречии «Черный Ворон». Хорошо, хотя и непонятно… Ах да, мы договорились заключить союзный договор, но так и не подписали.
Он сказал с одобрением:
— Король не дурак. Спешит подписать, чтобы не остаться за его пределами. Для него это может быть опасно.
— Принять со всеми почестями, — распорядился я. — Это достойный король и мудрый человек.
— Ну да, — согласился он. — Если делает то, чего вы от него хотите.
Я посмотрел на него волком.
— А как иначе?
Вскоре мы увидели достаточно крупный отряд рыцарей, все одеты богато, кони под цветными попонами да еще и укрыты кольчугами, на главном знамени в самом деле большой черный ворон на красном полотнище, что означает, отряд возглавляет сам король.
Впереди могучий рыцарь в полных доспехах, но забрало поднято, вижу крупное загорелое лицо с короткой черной бородкой, а когда он обеими руками снял шлем и передал оруженосцу, на плечи упали густые смолянисто-черные волосы.
Я пошел навстречу, раскидывая руки в дружелюбном жесте. Он величаво покинул седло, чисто по-королевски неспешно и с достоинством.
Его коня тут же перехватили, рыцари спешивались, Рафнсварт шагнул ко мне, я сказал приветливо:
— Ваше Величество, всегда рад вас видеть!
Норберт поклонился, король Эдвин Рафнсварт выглядит настоящим королем, крупный и сильный, от него распространяется ощущение силы и власти, а это немаловажно для того, кто намерен удержаться на троне.
Мы обнялись в одно короткое касание, Рафнсварт поглядывает на меня испытующе. В прошлый раз, когда я как бы по дороге заскочил к нему, я держался весело и беспечно, как гуляка праздный. Сейчас он видит перед собой сильного и властного лорда, что правит уверенно и наверняка без оглядки на недовольных.
— Прошу в мой шатер, — пригласил я. — Как вижу, вы прибыли посмотреть на маяк?
Он кивнул.
— Этот маяк близ границ моего королевства, — сказал он озабоченно, — потому пошлю в ваше распоряжение всех рыцарей Бурнандии на смертный бой с угрожающей всем нам напастью.
— Уже можете собирать отряды, — сказал я твердо. — Маркус опустится вот-вот. Мы не знаем точный день, но видим, как он растет в небе.
— Буду присылать, — пообещал он, — по мере формирования. Думаю, через неделю прибудут первые герои, готовые на смертный бой и вечную славу.
— Отлично, — сказал я. Мы вошли в шатер, я указал на кресла, поинтересовался вежливо: — Кстати, как там барон Джильберт?
Он сел, взглянул на меня с некоторым удивлением.
— Вы его помните, Ваше Величество?..
— Да, — ответил я скромно. — Я же спас его шкуру от разбойников. Он, может, и забудет, но как я могу забыть о своей доблести, благородстве, великодушии, чувству локтя и геройстве…
— Ненадолго, — ответил он мрачно. — В смысле, ненадолго спасли.
Я насторожился.
— Что так? Вы же помиловали?
Он поморщился, кивнул.
— Да. Но когда его отвели в тюрьму и объявили приговор, он начал протестовать, буянить и требовать соблюдения его прав.
Я вскинул брови, поинтересовался:
— Это каких?
— Именно, — сказал он в раздражении. — Вы не поверите, но даже от его семьи пришло грозное требование не унижать их род оскорбительным помилованием!..
— И вы…
Он пожал плечами.
— А что мне оставалось? Я милостиво пошел навстречу требованиям гордого рода. По их настоянию барон Джильберт Шервин, мятежник, был обезглавлен на городской площади при некотором стечении народа. Много не было, мятеж начали забывать.
Я сосредоточился, создал две большие чаши с вином.
— Угощайтесь, кузен, с дороги. Жаль, то была такая чистая душа! Надеюсь, их гордый род не прервется?.. Ах да, у него двое малолетних сыновей…
Он взял чашу, хмуро усмехнулся.
— Хрутеры благоразумно женят своих еще в юности. И хотя в их роду мало кто умирает в постели, но род все разрастается, сколько ни руби его ветви.
— К счастью, — сказал я, — сейчас рождаемость по десять-двенадцать детей на семью. Потому преступников экономически целесообразнее просто казнить, а не чикаться с определением степени вины. Другое дело, когда рождаемость упадет до одного-двух на семью…
Он сделал большой глоток, на мгновение прикрыл глаза от удовольствия, глотнул еще, потом спросил в непонимании:
— До одного-двух на семью? С чего вдруг такое случится?
— Да так, — ответил я уклончиво, — вдруг да произойдет нечто невероятное! Ну, это я провожу умственный эксперимент. Дикую догадку, в смысле.
Он пробурчал:
— Слишком дикую, чтобы даже высказывать вслух. Значит, советуете казнить чаще?.. Я тоже как-то так подумываю, но церковь смотрит косо…
— Да, — сказал я, — казнить. Новые вырастут.
— Тех тоже казнить?
Я уточнил:
— Если преступники. Господь целые города уничтожал, не особенно вдаваясь, кто больше виноват, а кто меньше!.. Вот у кого размах и решительность, которых так недостает нам, постоянно смягчающим требования к человеку!
Он проговорил в нерешительности:
— Когда народ плодится так живо, то в самом деле чего его жалеть… С другой стороны, заповеди… милосердие…
— Заповеди нам даны на вырост, — пояснил я авторитетно. — Когда-нибудь дорастем и до милосердия. Либо по склонностям своей взрослеющей души, либо по чисто экономическим причинам, что, конечно, вероятнее.
Вошел сэр Норберт, с поклоном, подал два экземпляра договора на плотной веленевой бумаге. Все расписано, осталось только поставить подписи.
— Главное, — сказал я, заканчивая разговор о рыцарственном молодом бароне Джильберте, — род… это как бы один человек.
Рафнсварт и даже Норберт взглянули с некоторым удивлением, это же так понятно, род — это все, пока он живет, живут и все предки, давшие ему начало.
Норберт капнул сургучом, мы с Рафнсвартом закрепили свои подписи личными печатями, и тем самым договор вступил в силу именно с этого момента.
Я пожал руку Рафнсварту.
— Ваше Величество, поздравляю. Теперь все силы нашего Содружества в вашем распоряжении. Ни один враг не посмеет напасть на вас! А если посмеет…
Он улыбнулся.
— Ваше Величество, я думаю больше о выгоде взаимной торговли.
— Это несомненно, — подтвердил я и тоже поулыбался, мы же короли, к тому же кузены, все короли — кузены, хотя это и формальное обращение, но все же заставляет чувствовать нечто родственное и требующее приходить друг другу на помощь, когда взбунтовавшаяся чернь всяких там графов и баронов попытается требовать уступок.
Глава 5
Отец Дитрих, как сообщили священники, сейчас в Штайнфурте, но когда я прибыл туда и сразу же помчался в городской собор, там с удивлением сообщили, что великий инквизитор не появлялся. Еще кто-то подсказал насчет замка графа Робера де Флера, видели, как отец Дитрих подъезжал к воротам.
Арбогастр пронес меня через городские районы легко и красиво, замок графа де Флера, как понимаю, тот краеугольный камень, вокруг которого наросли сперва вспомогательные постройки, а затем начали появляться дома ремесленников, торговцев. А дальше пошло по обычному пути, как возникают даже гигантские города, при виде которого потом никогда не подумаешь, что вот такая величественная столица огромного и могущественного государства началась с одинокого замка рыцаря-разбойника.
Рва и вала нет, как и стены вокруг замка, просто окружающие строения как бы почтительно отступили, давая простор и выказывая уважение. Мощное каменное здание высится посреди небольшой площади, где раньше были укрепления, теперь снесенные и засыпанные, все выглядит красиво и строго.
От массивной двери вниз идут две широкие ступеньки, по обе стороны по стражу. Над входом каменная голова ужасающего льва, но время стерло резкие черты, и теперь это просто старый спокойный зверь. Думаю, и сам хозяин этого замка такой же немолодой…
Стражи вытаращили на меня глаза. Я сказал ласково:
— Узнали, соколики?.. Отец Дитрих здесь?
Оба кивнули, один выпалил:
— Да, Ваше Величество!.. Конечно, Ваше Величество!.. Великий инквизитор изволил прибыть в помещение… там, внизу. Позвольте взять вашего коня?
— Да, — ответил я и, соскочив на землю, поднялся по ступенькам, а второй страж распахнул передо мной дверь, но первым вскочил вовнутрь, конечно, Бобик.
Для инквизиции, понятно, требуется помещение, а лучше всего — хорошо оборудованное для проведения следствия. Вся деятельность инквизиции овеяна жуткой славой. Однако инквизиторы, даже в отдельных и достаточно редких случаях прибегая к пыткам, которые называют не иначе, как зверскими, изуверскими и бесчеловечными, тем не менее практически никогда не калечат допрашиваемого. И когда тот выходит из этих так называемых застенков, он быстро восстанавливает здоровье и ведет обычную жизнь.