Други игрищ и забав - Василий Шукшин

Шукшин Василий Други игрищ и забав

Василий Шукшин

Други игрищ и забав

В нервной, шумливой семье Худяковых -- происшест-вие: народился младенец по имени Антон. То-то было вол-нений, крика, когда их -- роженицу и младенца -- привезли домой... Радовались, конечно, но и шумели, и нервничали тут же -- стыдились радоваться: у Антона нет отца. То есть он, конечно, есть, но пожелал остаться неизвестным. Семья Худяковых такая: отец Николай Иванович, сухой, пятиде-сятилетний, подвижный, как юноша, резкий... Шофер. Как разволнуется, начинает заикаться. Мать Лариса Сергеевна, обычно крикливая, но не злая. Сын их Костя, двадцатитрех-летний, слесарь, тоже нервный, часто волнуется, но тогда не кричит и не говорит -- мало говорит -старается найти сло-ва сильные, точные, не сразу их находит и выразительно смотрит темно-серыми глазами на того, кому он хотел бы найти эти слова. И наконец дочь Алевтина, двадцатилетняя, с припухлыми, чуть вывернутыми губами, хоть тоже шумли-вая, но добрая и доверчивая, как овца. Она-то и родила Ан-тона. Из-за нее-то и нервничали. Казалось бы, чего уж те-перь-то нервничать: знали же, ждали же... Нет, как привезли человечка, тут они все разнервничались -- на то они и Ху-дяковы, крикуны, особенно отец.

-- Ну, х-орошо, ну, л-л-л... это... ладно, -- кричал отец, -- если он не хочет прийти, то х-оть скажи: кто он?!

Алевтина плакала, но не говорила, упорно не говорила... Николай Иванович из себя выходил, метался по комнате. Лариса Сергеевна -- это странно, но никто как-то на это не обращал внимания, что это странно, -- не кричала, а спо-койно налаживала кроватку, распоряжалась насчет пеленок, распашонок... Она, как видно, свое откричала раньше. Кос-тя... У Кости, брата, было сложное чувство. Младенец взвол-новал его, обрадовал, но досада, стыд и злость на сестру гу-били радость. Он тоже хотел бы знать, кто же это такой ловкий, что и ребенка смастерил, и глаз казать не хочет?

-- Подожди ты, не кричи, -- сказал он отцу, -- чего кри-ком достигнешь?

-- Достигали! -- закричал и на него отец. -- Вы всего дос-тигаете!.. Вон вы чего достигаете -- в подолах приносить. Радуйтесь теперь!..

-- Ну и... все. Чего кричать-то? Чего изменишь-то кри-ком?

-- Я хочу знать: кто?! -- отец резко крутнулся на месте, махнул рукой и выбежал из комнаты. На кухню. Он не мог совладать с отчаянием. -- Как добрым, отдельную квартиру дали!.. -- вовсе уже бессмысленно кричал он оттуда. -- Нет, они начинают тут... Тьфу!

-- Алька, -- приступил к допросу Костя, приступил, как ему казалось, спокойно и умно. -- Скажи мне, я один буду знать: кто?

-- Иди ты к черту! -- закричала на него заплаканная Алька. -- Не скажу! Не ваше дело.

-- Не наше?! -- закричал и Костя. И уставился на сестру, и смолк, в поисках сильного справедливого слова. -- А чье же? Не наше?.. Зануды вы!.. Дуры! -- он тоже резко повер-нулся и ушел на кухню.

-- Ну, что за дуры такие!.. -- повторил он уже на кухне, при отце. И стал закуривать. -- Убивать таких...

Отец, засунув руки в карманы брюк, стоял у окна, оби-женно смотрел на улицу.

-- Вырастили дочь, -- сказал он. -- Хоть беги теперь от позора... С кем она дружила-то? -- опять повысил он голос. И повернулся к сыну. -- Не знаешь?

-- Откуда я знаю?

-- "Откуда я знаю"! Черти... Засмеют теперь, людям толь-ко дай повод. Эх-х!..

Они долго молчали, курили, невольно прислушиваясь к возне там, в комнате. Маленький Антон молчал.

-- Парень-то крепкий уродился, -- сказал отец страдаль-ческим голосом.

-- Ну и пусть растет, -- невольно поддался было Костя мирному, хоть и горькому настроению. -- Что теперь сдела-ешь?

-- Ну, нет! -- взвился опять отец. И вскочил, и заходил по тесной кухне. -- Это они... сильно легко жить собрались! Черта с два! Так не бывает, -- он помолчал, еще походил немного, остановился перед сыном. -- Ты вот что: когда успо-коимся, ты как-нибудь подъехай к ней... Хитростью как-ни-будь. Не может быть, чтобы нельзя узнать... Что, в чужой стране, что он? Поумней как-нибудь... Не кричи, а поспо-койней. То, се, мол, может, привет передать... Да не может быть, чтобы нельзя было узнать! Я его приведу, подлеца, и -- носом в пеленки, как кота: вот теперь твое место здесь, здесь... Гады золотушные. Ишь, научились как!.. Прямо не жизнь, а малина. Ну, нет!..

-- Да что нет-то? Что нет-то? -- рассердился вдруг Костя на отца. -Что сделаешь-то?

-- Что сделаю? Приведу и поселю здесь жить: вот тебе, друг ситный, твоя семья: жена и сын.

-- А он пошлет тебя... И все. И ничего ты не сделаешь.

Отец строго уставился на сына... Но, видно, и сам тоже подумал: а что, действительно, тут сделаешь?

-- Сде-елаем, -- сказал он обещающе, но развивать эту мысль дальше не стал, -- нечего развивать, вот и не стал. Сел, закурил опять. Курил и смотрел в пол безнадежно. Пальцы рук его чуть тряслись.

Косте стало жалко отца. Ничего он не сделает, подумал он. Что он может сделать? Покричит-покричит, а будет все как есть. Но если пожилой отец ничего не может сделать, тут же подумал Костя, то мне-то грех оставлять беззащитными сестру и племянника. Это уж... извините.

И решил Костя: не надо кричать, не надо суетиться, на-до спокойно, железной рукой восстановить справедливость. Эти волосатики, правда что, собрались легко жить (поче-му-то он был уверен, что отец Антона -какой-нибудь из этих, каких он часто видел во дворе с гитарой)! Самого Кос-тю как-то миновало это поветрие -- трясти космами и до одури бренчать на гитаре, он спокойно презирал обтянутых парней, сторонился и следил только, чтобы у него с ними не случилось драки: волосатики ходили стадом и не стыдились бить кучей одного.

Костя решил, что он все равно узнает, кто отец Антона. А там уж видно будет, что делать.

И Костя узнал.

Дня через три, когда все малость успокоились, он поти-хоньку перерыл сумочки сестры, карманы ее пальто и курто-чек -- и нашел, что искал: записную книжку. В книжке -- номера телефонов. Костя стал внимательно изучать эти но-мера. Тут были телефоны подружек, рабочие телефоны (Алевтина работала на почте), телефоны каких-то тетей... Но того, что было нужно, не было. Тогда Костя набрал телефон первой попавшейся подружки Алевтины. Светы ка-кой-то...

-- Света? -- спросил он вежливо.

-- Да-а, -- пропел ему в ухо голосок. -- Кто это?

-- Света, это брат Алкин... Слушай сюда, у нас же это... прибавление...

Света молчала.

-- Знаешь, да? -- продолжал Костя игриво.

-- Да, -- сказал в ухо голосок. -- Знаю.

-- А чего же он не звонит? А?

-- Кто, Игорь?

-- Да, Игорь-то. Чего он?

-- Но они же... -- Света, видно как, спохватилась, помол-чала и сказала: -- Я не знаю.

-- Что "не знаю"? Чего ты хотела сказать?

-- Не знаю...

-- А кто он, этот Игорь?

-- Не знаю.

Все, теперь она не с лезет со своего "не знаю". Ну, хватит и того, что успела сказать.

-- Что же вы такие, Света? -- спросил Костя как можно спокойнее. И сжал трубку, аж пальцы побелели.

-- Какие? -- удивилась Света.

-- Да лахудры-то такие... Что, совсем, что ли, дуры пол-ные?

Света положила трубку.

Игорек... Ну, держись, Игорек... Собака!

Костя походил возле телефона-автомата... Как умней по-вести дело? Надо же этого Игорька еще добыть!

"Э! -- догадался Костя, -- да эти же и знают, с гитара-ми-то. Чего я?.."

И он подошел к одному, к тоскливому... Этот тоскливый был, видно, с похмелья по воскресному делу, сидел один на скамеечке под березой, устало и одинаково смотрел перед собой -- ждал, что ли, кого.

-- Что такой задумчивый? -- спросил Костя, присажива-ясь на скамейку.

Тоскливый повернулся к нему... Глаза круглые, неглу-пые, несколько усталые, но тотчас засветились любопытст-вом и неким немым ожиданием.

-- А чего? -- спросил он.

"Да нормальные люди! -- успел подумать Костя. -- На-пускают только на себя..."

У этого, тоскливого, даже и волосы-то не такие уж длин-ные, правда, -усы...

-- Ты этого... Игорька знаешь? -- прямо спросил Кос-тя. -- С сеструхой-то который...

Тоскливый некоторое время с интересом смотрел на Костю -- не то изучал, но и не скрывал интереса. Усмех-нулся.

-- А тебе что?

Костя заволновался, но прищемил свое волнение зуба-ми... Тоже смотрел на усатого, старался усмехнуться, но не знал: усмехается или нет? Очень уж он как-то сразу взвол-новался.

-- Пошли выпьем? -- сказал Костя. И суетливо сунулся в карман, чтобы этим жестом успокоить усатого -- что не трепется, что деньги есть. Но деньги не стал показывать, ибо заметил, что усатый утратил интерес к нему: видно, как пото-ропился он с этой выпивкой.

"Ну а как, как? -- в отчаянии соображал Костя. -- Как же?"

-- Прикупить, что ли, хочешь? -- спросил усатый. И от-вернулся. Но снова повернулся. -- Зачем тебе Игорька-то? -- спросил.

Тут Костя взмолился:

-- Слушай... прости с этой выпивкой -- сам не знаю, че-го я... Прости, -- он даже тронул трясущейся рукой усатого по колену. -- Я хочу спросить Игорька: будут они... сходить-ся-то?

Усатый опять смотрел на Костю, и опять глаза его круг-лые слабо осветились жизнью: опять ему стало интересно. Он усмехнулся.