Мы с Брайеном плохо вписывались в эту панораму тихого, правильного образа жизни. Жители пригорода приобретали свое благосостояние в рассрочку, и потому тряслись над ним, как скупец над сокровищем. Нам оно далось сразу, и мы безрассудно его проматывали. Соседи старательно выплачивали тридцатилетние ипотеки на свои одноэтажные домики — наш дом Брайену подарили его родители. Соседи аккуратно вносили помесячные платежи за скромные "Форды Эскорты" — я беззаботно рассекала на алом "Шевроле Корвете", который купил мне отец. Соседи устраивали чинные ужины с другими семейными парами — мы закатывали неприлично громкие вечеринки с алкоголем, мордобоем и полицией. Да, наш образ жизни совершенно не походил на соседский.
Еще не так давно меня это ничуть не волновало. Со школьных времен я была самой заядлой участницей ночных веселий, и мои вкусы не изменились, когда по настоянию родителей я поступила в Тарлетонский Университет. Именно там я познакомилась с Брайеном. Помимо того, что он был привлекателен — высокий, загорелый, светловолосый, у нас оказалось много общего. Мы оба беззаботно сорили родительскими деньгами, оба курили "Кэмел", оба могли выпить банку пива за десять секунд, танцевать до утра и спать до обеда. Я влюбилась без памяти. Он ответил взаимностью. С молчаливого поощрения родителей обеих сторон, предварительно убедившихся в том, что они друг друга достойны, мы стали жить вместе, по-прежнему беззаботно прожигая студенческие дни…
Я осторожно перешагнула через осколки стекла разбитой входной двери и с опаской заглянула в прихожую… Н-да, внутри разрушений не меньше, чем снаружи.
Организатор мероприятия обнаружился под пестрым шерстяным пледом на диване в гостиной. Брайен спал — беспокойно, всхрапывая и дергаясь, и от него ощутимо разило алкоголем. Я подошла к нему и некоторое время пристально рассматривала его лицо.
Мы жили с Брайеном почти четыре года, но за последние два наши отношения изменились, и не в лучшую сторону. Нет, неправда — изменились не отношения. Изменилась я. Изменился взгляд, которым я смотрела на Брайена. Я словно прозревала и день за днем все отчетливей видела, что у нас куда меньше общего, чем мне казалось раньше. Взаимная любовь к "Будвайзеру", диско и шумным компаниям стала недостаточным поводом для того, чтобы жить с человеком вместе. Тем более, что в своей любви в первому, второму и особенно третьему за последние два года я заметно подостыла. Зато все чаще ловила себя на прежде совершенно чуждом мне интересе к научно-популярным статьям в журналах и политическим репортажам в новостях.
Видимо, Брайен был не настолько пьян, как я думала — он словно почувствовал, что я смотрю на него, завозился, а потом разлепил-таки глаза и уставился на меня мутным взглядом.
— Ты где была? — наконец просипел он, с трудом усаживаясь на диване. На правой щеке отпечатались следы швов от подушек, пестрый плед сполз на пол, демонстрируя по-прежнему рельефный торс и заляпанные пивом и сальсой светлые шорты.
Я неопределенно махнула рукой в ответ.
— А я тебя ждал, — укоризненно булькнул он.
— Да, я вижу, — отозвалась я, указав на следы разрушений.
Брайен набычился.
— Так где ты все-таки была?
Я вздохнула, поднимаясь:
— Задержалась в дискуссионном клубе.
— До трех ночи?
— До трех ночи, — равнодушно пожала плечами я и отвернулась, намереваясь отправиться в спальню. Может, хоть ее торнадо вечеринки обошло стороной.
Ладонь Брайена сомкнулась у меня на предплечье.
— Интересно, о чем это таком можно дискутировать всю ночь напролет?
— Пусти, — попыталась высвободиться я.
— Так о чем? — Брайен крепче сжал мою руку.
Я могла бы ответить, что сегодня "Нью-Йорк Пост" опубликовала статью о книге Дэвида Рорвика "Клонирование человека" и что сегодня войска Родезии вторглись в Замбию. Я могла бы прямо сейчас выпалить то, что набиралась храбрости сказать уже с месяц — что я собираюсь записаться волонтером в Международную Амнистию и поехать в Африку. Могла бы — но… Я заглянула в мутные голубые глаза, заметила в них раздутый хмелем огонь злости и — промолчала.
Брайен сморгнул, потом слегка оттолкнул меня, отпуская, плюхнулся на диван и уткнулся лицом в ладони.
— У тебя кто-то есть, да? — глухо спросил он.
— Что? — растерялась я.
Брайен вскинул голову. Он не говорил — он практически выплевывал фразы.
— У тебя явно кто-то есть. Кто-то другой, — его лицо некрасиво скривилось, слова наполнились едкими интонациями. — Серьезный. Правильный. Взвешенный. Вроде твоего или моего папаши. Не такой как я. Да?
— Да о чем ты?
Я никак не могла понять, откуда взялась эта тема. Да, я нередко допоздна задерживалась в университете, в дискуссионном клубе или в библиотеке, но это было связано не с мужчинами, а, например, с падением советского спутника "Космос 954", оснащенного ядерной установкой, на северные территории Канады, с референдумом в Чили или с первой трансляцией заседания Сената по радио.
— О чем? — с яростью переспросил Брайен. — Да ты что, думаешь, я совсем дурак? Я же вижу, что как ты тогда, два года назад в Калифорнии загуляла в первый раз, так с той поры и пошло-поехало. Ты начала читать газеты и смотреть новости. С искусства перешла на факультет политических наук. Ты почти не бываешь на вечеринках, тебе стало наплевать на наших друзей. И даже до меня тебе дела нет!
— И на основании этого ты пришел к выводу, что я тебе изменяю?
— А что, хочешь сказать, нет? — Брайен вскочил и заметался по гостиной. — Ну, давай, расскажи мне, хоть сейчас скажи правду — где ты тогда была? Ну, давай, говори — где? Ведь именно с той поры все изменилось!
Брайен задал единственный вопрос, на который я не могла ответить. Потому что не могла объяснить события двухлетней давности. Я сама не знала, что тогда произошло. С компанией однокурсников я уехала на неделю в Сан-Диего. Помню, мы уже оправились обратно домой, но напоследок решили погулять немного по берегу океана. В какой-то момент я задержалась в скалистой бухточке и потеряла ребят из виду. А когда вернулась к машине, насмерть переруганные приятели заявили мне, что я пропадала сутки, что они подняли на уши спасателей и полицию и вообще боялись, что я утонула. Спрашивали, где я была, как я так заблудилась. И поскольку я пребывала в святой уверенности, что меня не было ну от силы час, и никак не могла поверить, что из моей жизни просто-напросто выпали целые сутки, я вынуждена была согласиться с навязываемым объяснением: да, я заблудилась.
— Я заблудилась, — механически повторила я.
— Черта с два ты заблудилась! Видимо, там, в Калифорнии, ты с ним и познакомилась! Сколько можно меня за идиота держать? — Брайен распалялся все сильнее, отчаянно жестикулировал и говорил все громче. Практически кричал. — Друзья и так на меня как на кретина смотрят. Пришли сегодня, спрашивают — где Джейн? А я им, как последний придурок — она в библиотеке. Они глядят на меня молча, а я же вижу, что они обо мне думают. Думают — ну ты и лошара! Все, хватит! Надоело! Выметайся отсюда! Вали к своему серьезному и правильному, будете с ним до ночи обсуждать свои космические корабли и конфликты на Ближнем Востоке! Вон!
Я пожала плечами, развернулась и спокойно пошла к машине. Какая-то часть меня вопила: "Что ты делаешь? Ты же его любишь — почему ты уходишь? Почему не пытаешься все исправить?" Я смотрела на эту часть словно со стороны. Я прекрасно ее слышала, я осознавала, что это — часть меня. Но все то, что она говорила, все, что она испытывала, чувствовала и переживала, не вызывало у меня никакого отклика в душе. И даже это последнее обстоятельство почему-то меня не волновало.
Зато я знала, что в одном Брайен был прав. Все изменилось именно с той поры, с тех событий двухлетней давности, теперь я это точно видела. Только я до сих пор не понимала, почему.
3. 1980. Костя
Я вернулся в Ленинград как раз накануне Олимпиады-80 и сразу же позвонил Ленке.
— Ой, Костик, — обрадовалась она, — целую вечность тебя не слышала.
— Так уж и вечность, — сказал я, — всего каких-то два месяца. Ну, что новенького?
Из "Энергосетьпроекта" я уволился в 1978-м. До этого ходить туда приходилось из-под палки — с каждым днём я ненавидел свою работу всё больше и больше. К концу мне обрыдло настолько, что я прервал Шишкина, вдохновенно распекающего меня за очередное опоздание, и спросил риторически:
— Вадим Вадимыч, а не пошёл бы ты на…?
На следующий день я написал заявление по собственному желанию.
— А у нас столько новостей, — щебетала в трубку Ленка. — Представляешь, Голдберга уволили. Подал в ОВИР заявление на выезд в государство Израиль, сидит теперь в отказе. Потом Саша Грушин. Подцепил одну шлюшонку в "Пекине", так она ему…