Александр Шакилов МУХА НА СТЕКЛЕ
Утром Солнце полегчало на полтора эксаграмма, а постоянную Больцмана отменили в связи с переходом на летнее время. Марк пил кофе из чашки — вместо чая из стакана.
Густые волосы его потемнели, лицо вытянулось, а тапочки на ногах напоминали кирзовые сапоги. Родительская хрущевка чудила особо: восемь углов без разрешения БТИ трансформировались в пять, кровать продырявилась гамаком, белоснежный потолок покрылся лепестками обоев. Цветочки, пусть и нарисованные, раздражали Марка неимоверно. Уже лучше фиолетовый горошек. При отсутствии силы тяжести куда приятнее парить с видом на кругляши, чем любоваться пестиками и тычинками.
Он напялил шляпу на редкий ежик, сунул в карман бумажник с баксами и открыл дверь. В подъезде поздоровался с Митричем, приподняв бейсболку над лысиной. Митрич поправил фуражку и сказал:
— Однажды, Марк, ты попадешься опять, зуб даю.
Митрич служил сержантом или генералом в местном отделении полиции свободы. Короче, должность обязывала его пороть чушь.
Цветочный магазин, что вчера располагался за углом, нахально торчал напротив подъезда. Марк попросил русокосую продавщицу собрать букет белых роз. Продавщица кивнула и тут же стала усатым кавказцем. Вышел Марк из супермаркета с охапкой ромашек, поймал такси (шеф, на улицу Мира!), заплатил рублями водителю автобуса за проезд с багажом, хотя никакого багажа у него не было, — лучше сразу отслюнявить пару евро, чем потом краснеть. В маршрутке было накурено и свежо, разухабистый шансон оборвался блоком новостей. Передавали, что во второй половине дня ожидаются резкие перепады массы покоя протона и скорости распространения электромагнитных колебаний в вакууме. Бабушка, соседка Марка по ложементу, томно проворчала со своего табурета, что у нее опять будет давление, надо выпить аспирина.
— Молодой человек, вы случайно не в курсе, сегодня аспирин помогает от гипертонии или лучше воспользоваться никотиновым пластырем?
Марк открыл рот и понял, что забыл русский, зато в совершенстве овладел фарси. Он кинулся к выходу, прижимая к груди пионы, спустился по трапу и двинул вверх по переулку Войны. Навстречу брел панк в костюме и при галстуке. Этот вежливый молодой человек попытался на ходу обуглить кончик папиросы, но кислород напрочь отказался участвовать в реакции окисления.
— Огоньку не будет? Стабильного?
Ну это уже откровенная провокация! Откуда у Марка стабильная зажигалка, такой мощный ограничитель степеней свободы? Он что, похож на рецидивиста, поправшего заветы предков? Разве он комитетчик какой или барыга с черно-белого рынка?!
Рядом с трансформаторной будкой мерно гудел районный вариатор. День внезапно стал ночью, жара — снегопадом, кирзачи — длиннющими ходулями. На ходулях Марк двигаться не умел и вдвойне не умел танцевать на льду, заменившем асфальт. Марк упал с высоты в полтора метра и наверняка сломал бы себе что-нибудь, если б не ослабла сила тяжести — в связи с переходом от сферической формы планеты к дискообразной. Слонам и титанам, не говоря уже о китах, надо облегчить страдания. Все незакрепленные предметы и люди тут же вознеслись в атмосферу.
Редкие минуты блаженства! Марк закрыл глаза. Чтобы сделать Землю диском, нужно затратить чрезвычайно много энергии, Министерство свободы едва справляется. И потому на прочие трансформации не хватает вариаторов. Стыдно признаться, но Марк любил эти редкие мгновения — когда ты сейчас и секунду спустя четкий и аналогичный. Он порхал, разглядывая свои руки, которые вот уже полминуты оставались неизменными.
Эх, почему Марка не взяли на работу в Комитет стабильности?!
Комитету не нужны добровольцы. Комитет вербует лишь граждан, люто ненавидящих любые ограничения свободы, за которую наши деды и отцы, наши предки, наши… в общем, все-все-все много-много лет назад не пожалели живота своего и забрызгали кровью семь десятых планеты, включая океанские впадины, — если верить утреннему учебнику истории. Марк знал: его психопрофиль изменяется не в том диапазоне и надеяться не на что. Но это не мешало ему раз в год заполнять анкету в просторном четырехугольном вестибюле комитета, выкрашенном в белый цвет — без цветочков в горошек…
Реальность потекла, деформировалась. Вот-вот диск раздастся полноценной сферой и бедная Луна вернется на правильную орбиту. Марку почти удалось прижаться к талой жиже, когда он увидел большую черную машину, мчащую по улице. Машина была единственно вероятной, до рези в глазах фактической. Все, что окружало авто с тонированными стеклами в радиусе двух метров, тут же теряло альтернативы. Степные травы и зыбучие пески становились асфальтом в трещинах и ржавыми канализационными люками. Летучая мышь, атаковавшая машину, мухой размазалась по лобовому стеклу. Ах как Марку захотелось броситься под эти рифленые колеса!..
— Вот уроды, да?!! — Скинхед, зависший у верхушки тополя, таки раскурил трубку, провожая лимузин презрительным взглядом. И тут же рухнул на тротуар, громко треснули ребра.
Районные вариаторы вновь заработали в полную мощь.
— Комитетчики, м-мать их так! — сдавленно пропищал клубок боли, застывший в ожидании правильной трансформации. Он затянулся, закашлялся и выбросил сигару: — Ну и дрянь, никогда больше не буду…
Отряхнув кимоно, Марк с чувством кивнул:
— Самэ так, хлопчэ, самэ так! — и подумал, что свобода — это хорошо. Иногда. Остановись вариаторы, и травмы станут однозначно смертельными, а так — секунда, две — тело изменится, от внутренних кровотечений не останется и следа. Время лечит.
Ходули исчезли, зато отныне — надолго ли? — на ногах Марка обнаружились босоножки из полиуретана. В атмосфере явно ощущалась недостача аргона и гелия, дышалось с трудом. Хорошо хоть, подошвы отлично пружинили. Пока сила тяжести составляла треть от досвободного стандарта, Марк ускорился вслед за лимузином. Ему и крутой тачке по пути. За прыжок Марк преодолевал десяток метров и почти догнал автомобиль, когда тяжесть вдвое превысила стандарт, а босоножки обратились в деревянные сабо.
— А я… А меня?.. Stop! Please! — запричитал Марк, раздавленный собственным весом, и конечно, комитетский лимузин не притормозил. Для того, кто внутри, Марк — вроде мухи на стекле.
…Он шел по пескам, парил над раскаленной лавой, рубил мачете джунгли — неутомимо двигался вперед и только вперед. Улица регулярно переименовывалась, небоскребы усыхали до размеров мазанок, в оранжевом поднебесье парили дирижабли, в зеленом — летающие тарелки. Над едва заметной тропой висел транспарант «Долой дискриминацию!», над широким проспектом — «Даешь расизм к трехтысячному году!». И наконец — вот он, тот самый баобаб, раскинул игольчатые лапы у подъезда, к которому стремился Марк. Под ветвями столетнего дуба бренчали на балалайках старички в косоворотках. Марк в который раз уже люто позавидовал жильцам: за сутки подъезд не изменился, наверное, потому что рядом располагалась парковка, заставленная лимузинами. В подъезде, да и вообще во всем доме, ответственными квартиросъемщиками были комитетчики.
Марк поднялся на второй этаж, позвонил в дверь. Послышались шаги, потемнел стеклянный зрачок, щелкнул замок. Марк улыбнулся и протянул букет.
— Я не люблю фиалки, — сказала она, и Марк с ужасом понял, что принес горшок фиалок. Вечно с этими цветами проблема! Марк прекрасно знал, что она обожает розы, и потому каждое утро…
— Дай, — сказал Марк, и она послушно вернула горшок. В руках у Марка фиалки тут же превратились в пышную икебану орхидей, перевязанную нарядной ленточкой.
— Вот так лучше! — смущенно пробормотал он. — Да? Так лучше?
— Лучше, — кивнула она, но от подарка отказалась, да он и не настаивал, зная, что как только она прикоснется к гвоздикам, те сразу обернутся чертовыми фиалками. Определенно, цветы надо запретить как предмет, порочащий мужское достоинство!
— Войти можно? — спросил он. — А то что мы на пороге. Я по делу. Серьезному.
Она была такой… такой… В общем, Марк влюбился давно и безнадежно, и стоит ли описывать идеал женской красоты?
Она стояла в дверном проеме, прищурив красивые, всегда голубые глаза. На погонах печально блестели комитетские звезды.
— Войти нельзя. Тебя вообще как зовут? Сегодня?
— Марк.
— А вчера Сашкой звали, верно? А позавчера Толяном?
— И что?
— И ничего! Я-то завтра, вчера и сегодня была и буду Викой. Понятно тебе? Ты это понимаешь?! Я вынуждена, иначе совсем уж хаос! Но ты-то свободен, понимаешь?! Ты — СВОБОДЕН!! Живи, радуйся, свободный гражданин! — Она зарыдала, черные от туши слезы потекли по румяным щекам.
Марку безумно захотелось обнять ее, прижать к мускулистому плечу, но как назло плечи нынче были хлипкими и костлявыми. И потому он просто сказал: