Человек, изменивший мир - Юрий Никитин

Человек, изменивший мир

Этот человек явно был нездешний. Он растерянно вертел тощей шеей, старательно читал заржавленные таблички с названием улиц, сверяясь с бумажкой.

Потом направился к его дому. Никольский не сомневался, что к нему. Человек подошел и постучал в калитку. Еще одно свидетельство, что пришел истинный горожанин. Абориген попросту дернул бы раз-другой за ручку, а пес возвестит, что вот лезут тут всякие, а я не пускаю. Стараюсь, значит. Если нет пса — заходи во двор смело. В такую погоду хозяин обычно возится в садике, собирает гусениц, поливает, окучивает, подрезает, подвязывает — словом, занимается повседневной работой фельдмаршалов-пенсионеров. А в окно стучи не стучи, бесполезно. Со двора не слышно.

Никольский распахнул окно.

— Чем могу? — спросил он любезно.

Человек от неожиданности отпрянул. Это был маленький старичок с желтым морщинистым лицом и оттопыренными ушами. Видимо, он ожидал обычной реакции: кто-то где-то услышит стук, но решит, что ему почудилось. После третьей попытки начнет искать шлепанцы. Наконец подползет к окну, но не к тому. В конце концов выяснит, кому, кого, зачем надобно, и только тогда пойдет разыскивать Никольского.

— Так чем же смогу? — сказал Никольский еще раз, не давая гостю опомниться.

— Вы Никольский? — спросил старик.

— Я Никольский, — ответил Никольский.

— Писатель-фантаст? — уточнил старик.

Никольский поклонился. Может быть, это и есть слава? Кто-то же должен приходить почтить его труды? Жаль только, что женщины не читают фантастику. Поклонницы — это, вероятно, терпимо…

— К вашим услугам, — сказал он. — Заходите. Да, прямо во двор. Слева калитка. Кстати, вы в нее только что стучали. Собаки нет. В самом деле нет. Ну, хотите, забожусь?

Все-таки он вышел встретить и проводить в комнату неожиданного гостя. Странно, почему это жители центральной части города убеждены, что у них в каждом дворе сидит на якорной цепи злющий кобель ростом с теленка.

— Садитесь, — сказал он старику, показывая на единственный свободный стул. — Раздевайтесь. Можете повесить вот сюда. Или сюда. Фантаст в моем лице представляет, как и его жанр, большие возможности.

При постоянном бедламе в комнате, естественно, плащ можно было вешать где угодно. Интерьер от этого вряд ли изменился бы в худшую сторону. Однако, несмотря на такой радушный прием, лицо посетителя оставалось скованным, даже напуганным, словно у обиженного зайца из детской сказки. Казалось, что он вот-вот скажет: «Может быть, я вам уже надоел? Может, мне уйти?» Почтение так и светилось у него в глазах.

— Меня зовут Леонид Семенович Черняк, — представился наконец старик с церемонным поклоном. Он робко присел на краешек стула и, не удержавшись, окинул комнату любопытным взглядом, робко подвигался на краешке стула, почтительно кашлянул и сказал: — Я страстный любитель фантастики. Коллекционер…

«Ну и слава богу, — подумал Никольский. — Поклонник — всегда приятно. Давненько жду поклонника. Надоело, когда каждый постучавшийся спрашивает дорогу к ближайшей пивной или просит разрешения воспользоваться туалетом. В другой раз только соберешься обсудить с гостем мировые проблемы, а это, оказывается, пришел управдом с требованием убрать конские каштаны на его участке улицы. А то еще участковый прицепится с требованием выдергать бурьян подле забора…»

— Кхм-кхм, — сказал Черняк, и его запавшие глаза впились в фантаста, — еще раз прошу прощения, я оторвал вас от работы… Тысяча извинений… Над чем, если не секрет, вы работаете в настоящее время?

Несмотря на обыденность тона, а может быть, именно благодаря ему Никольский насторожился. Обычно задающие этот тривиальный вопрос полагают, что приобщаются таким образом к тайнам творчества, потом при случае хвастаются знанием творческих планов знаменитости. Но у этого было иное выражение лица.

«Постой, а может быть, ты из числа неудавшихся фантастов? Есть у меня такие знакомые, есть. И немало. День и ночь строчат «хвантастику», заваливают ею редакции, издательские столы. Ответ им приходит стандартный… Да и какое может быть в этом случае разнообразие ответов? Но писать не бросают. «Ведь Никольского печатают. Правда, не иначе как по блату…» — рассуждают горе-писатели. И никто из них не знает, что он работает над каждым рассказом так, словно от этого зависит существование всего человечества!

— Есть парочка завалящих идей, — ответил он небрежно. — Над ними и работаю.

— Завалящих?

Старик почему-то встревожился. Что случилось? Может быть, он из числа тех графоманов, что охотятся за чужими идеями? Бедолаги всерьез полагают, что вполне достаточно какого-нибудь поворота старой идеи для написания рассказа. А ведь идея — только ингредиент. А образы, мотивировка, характеры, злободневность…

Никольский бодро прошелся по комнате, разминая кости и давая посетителю возможность увидеть и по достоинству оценить его плакаты на стенах. Особенно два из них. На стеллажах с коллекционными книгами белел листок с корявой надписью: «Книги домой не даются», а на противоположной стороне сразу бросалась в глаза надпись: «Соавторы не требуются».

— Для меня это очень важно, — сказал старик, и Никольский с удивлением отметил упрямую нотку в голосе прежде робкого посетителя.

— В самом деле?

— Это важно, — повторил старик. — Я обязан знать, над чем вы работаете в настоящее время. И не только для меня важно. Для всего человечества.

«Ух ты! — подумал Никольский. — Но почему не для всей Галактики?»

— Так что, если это не секрет, — сказал старик просительно.

— Тема рассказа проста, — сказал Никольский медленно, — очень проста. Над нашей грешной Землей нависает грозная опасность. Вызвали ее люди. Каждый в этой новой ситуации ведет себя по-разному. Обнажаются характеры, выявляются истинные отношения… В этом, собственно, вся соль рассказа…

— Действие происходит в наше время? — спросил старик быстро.

— Да.

И старик начал бледнеть. Сначала кровь отхлынула от дряблых щек, потом ушла со лба, четко выделились мешки под глазами. Сразу подумалось, что он очень стар. Морщины на лице стали до предела резкими, словно на бронзовой маске ацтека.

«Из-за чего так переживать?» — подумал Никольский с невольной досадой.

— Вы злой гений! — сказал вдруг старик. — Уничтожьте рассказ, пока он не наделал беды!

— Ну вот, спасибо. Собственно, это даже комплимент. Все-таки гений, а не бездарность. Хоть и злой.

— Вы все еще ничего не понимаете! — сказал старик почти яростно. — Идеи ваших рассказов осуществимы!

— Да? — сказал Никольский очень вежливо. Сам он был уверен в обратном. — Знаете ли, для меня главное психологизм, философия, внутренний мир человека…

Черняк перебил:

— Помните рассказ «Я знаю теперь все!»?

Никольский кивнул утвердительно. Как же не помнить свой собственный рассказ, да еще один из лучших. Некий чудак проделал несложный опыт, который позволил ему видеть интеллектуальную мощь мозга. Ходит теперь по улице и видит ореол вокруг головы у каждого прохожего. И сразу ясно: кто дурак, а кто гений. Рассказ в свое время наделал шуму. Все-таки в нем в очень резкой форме говорилось, что не все иногда находятся на своих местах.

— Это осуществимо! — сказал старик очень горячо.

— Да? — снова спросил Никольский очень вежливо. А знает ли его гость о поджанрах фантастики? Научная основа обязательна только для «научной фантастики». Остальные пользуются наукообразным антуражем или даже легко обходятся без оного. Приключенческая, юмористическая, психологическая, аллегорическая. Сам он работал преимущественно в жанре аллегорий. Ясно, что обязательное требование научной основы попросту зачеркивало бы большинство рассказов. Ведь и в рассказе «Я знаю теперь все!» описание научного опыта понадобилось лишь как вежливая уступка наиболее ортодоксальным редакторам. Сама же идея предельно проста: не все в этом мире на своем месте. Вот академик — дутая величина, а рядом стоит киоскер с энциклопедическими знаниями. Проходит девушка, которая притворяется очень умело горячо любящей, а издали смотрит тихая Золушка… Все это герой видит благодаря ореолу над их головами, а вот они ничего не замечают… Ему, Никольскому, понадобился ореол, а Лесажу — хромой бес. И все для одной и той же цели: показать скрытое от людских глаз, выявить истинную ценность человеческих отношений.

— Вы мне не верите, — сказал старик тихо. В его голосе слышалась горечь. — Да, вы мне не верите. Я это вижу. По вашему ореолу.

Никольский дернулся. Старик смотрел на него с горькой насмешкой.

— Да, — сказал он спокойно. — Я повторил эксперимент, который так красочно описан в вашем рассказе. И получил тот же самый результат…