Лино Альдани
Онирофильм
Комбинезоны, голубые и серые, двигались вдоль шоссе. Голубой и серый, других красок не было. Не было ни магазинов, ни контор, ни одного бара, ни даже витрины с игрушками или парфюмерией. Время от времени в закопченной стене, поросшей мхом и заваленной мусором, открывалась вращающаяся дверь в лавку. Там были «сновидения»: онирофильм – счастье на любую цену, доступное всем; там была нагая Софи Барлоу для каждого, кто захотел бы ее купить.
Их было семеро, они приближались к нему с разных сторон. Одного он с невероятной силой ударил кулаком в челюсть, тот покатился по ступенькам из зеленого мрамора. Другой, высокий и мускулистый, подскочил снизу, размахивая дубиной. Внезапно пригнувшись, он уклонился от удара, крепко обхватил раба и швырнул его на колонну храма. Он уже приготовился разделаться с третьим, но тут горло его сжало, словно тисками. Он пытался освободиться, но третий раб вцепился ему в ногу, а еще один повис на левой руке.
Его волокли по земле. Со дна громадной пещеры доносились ритмичные звуки цитр и табла – напряженная, навязчивая музыка, полная пронзительных завываний.
Раздев пленника догола, рабы привязали его у алтаря. Потом они разбежались по галереям, которые, точно глазницы черепов, пронзали стены пещеры. Сильно пахло смолой, мускусом и миррой; от факела, треножника и подвесных курильниц шел возбуждающий, чувственный запах.
Когда появились танцующие девушки, музыка на мгновение смолкла, но тут же зазвучала сильнее, а откуда-то издалека донеслось женское пение. Начался разнузданный, пьянящий танец. Одна за другой проплывали мимо него девушки, чуть касаясь его живота, лица, груди легкими покрывалами и длинными, нежными перьями головных уборов. Диадемы и ожерелья переливались в полутьме.
Наконец покрывала упали, медленно, по одному. Он увидел упругие груди и почти ощутил податливость тел, извивающихся перед ним в круговороте неудовлетворенного сладострастия.
Внезапно долгий и леденящий душу звук гонга прервал танец. Цитры затихли. Танцовщицы, словно призраки, растворились в глубине пещеры, и в наступившей тишине появилась прекраснейшая жрица в леопардовой шкуре. Ее голые ноги были маленькие и розовые, в руке она сжимала длинный голубоватый кинжал. Черные, глубокие и очень живые глаза жрицы, казалось, проникали в душу.
Долго ли тянулось это невыносимое ожидание? Кинжал томительно медленно резал путы, большие черные глаза, влажные и жаждущие, неотрывно разглядывали его, а слух ласкали бессвязные, тихо шелестящие слова.
Она потащила его к подножию алтаря. Шкура леопарда соскользнула на пол; сладострастно распростершись, жрица нежным и повелительным жестом привлекла его к себе.
Бредли выключил аппарат, снял пластмассовый шлем и вышел из кабины. Лоб и руки были влажные от пота, он тяжело дышал, сердце учащенно билось.
Двадцать техников, режиссеров и исполнительница главной роли подбежали к Руководителю и окружили его. Бредли посмотрел по сторонам, отыскивая кресло.
– Дайте воды, – сказал он.
Он откинулся на широкую надувную спинку кресла, вытер пот и глубоко вздохнул. Один из техников принес стакан, Бредли залпом выпил холодную воду.
– Ну как? Тебе понравилось? – взволнованно спросил режиссер.
Бредли сделал нетерпеливый жест и покачал головой.
– Нет, не то, Густавсон.
Софи Барлоу потупила взор. Бредли погладил ее руку.
– Ты не виновата, Софи. Ты была великолепна. Я… я наслаждался твоей страстью, так сыграть может только великая актриса. Но все же в целом онирофильм получился надуманным, беспорядочным, негармоничным.
– В чем же наше упущение? – спросил режиссер.
– Густавсон! Я же сказал, что фильм негармоничен, неужели ты не понимаешь?
– Я понял. Ты говоришь, не достает гармонии. Согласен. Музыка индейская четырехвековой давности, а костюмы из Центральной Африки. Но Потребитель не обращает внимания на такие тонкости, его интересует другое.
– Густавсон! Потребитель всегда прав, не забывай этого. Речь идет не о музыке и костюмах. Недостаток в другом: этот онирофильм расстроит нервную систему даже у быка!
Густавсон нахмурил брови.
– Дай мне сценарий, – сказал Бредли, – и позови специалиста по эстетике.
Бормоча что-то себе под нос, он несколько раз перелистал тетрадку, как бы собираясь с мыслями.
– Итак, – наконец сказал он, захлопнув тетрадь, – фильм начинается с долгого путешествия в лодке, главный герой один в чужом и таинственном мире, затем борьба с крокодилами, и лодка тонет. Потом джунгли, очень опасные джунгли, подходящие вплотную к туземным поселкам. Главного героя запирают в хижине, но ночью к нему пробирается Алоа, дочь вождя, освобождает его и объясняет, как добраться до храма. Затем любовная сцена с Алоа под луной. Кстати, где Моа Моагри?
Режиссер и техники отодвинулись, и вперед вышла Моа Моагри, высокая, гибкая сомалийка.
– Ты тоже превосходно сыграла, Моа, но эту сцену придется переснять.
– Переснять? – воскликнула Моа. – Я могла бы повторить эту сцену сто раз, но сомневаюсь, будет ли от этого толк. Я выложилась до конца, Бредли, это предел моих возможностей.
– Вот здесь-то и заключается ошибка Густавсона. В этом онирофильме основная сцена в самом конце, когда жрица соблазняет главного героя. Остальные сцены нужно дозировать, они должны быть своеобразным фоном, прелюдией. Нельзя делать онирофильм только из ключевых сцен.
Он обратился к специалисту по эстетике:
– Какой показатель ощущения у среднего зрителя?
– В сцене с Алоа?
– Да.
– 84,5.
– А в сцене финального объятия?
– Немного меньше девяноста семи.
Бредли почесал затылок.
– Теоретически это, пожалуй, допустимо, но практически, конечно, нет. Сегодня утром я просмотрел подряд все сцены первой части. Они превосходны. Но фильм не заканчивается на берегу реки, когда Алоа отдается главному герою. В нем есть и другие изрядно утомительные эпизоды, которые я только что видел, – есть еще один переход через джунгли, схватка с рабами в храме. Когда Потребитель дойдет до этого места в фильме, он очень устанет, его чувственное восприятие снизится до минимума. Эротический танец девушек решает задачу только частично. Я смотрел фильм в два приема, и поэтому смог воспринять заключительное объятие с Софи во всей его стилистической безупречности. Но не следует путать абсолютный показатель с относительным. Важен последний. Я уверен, что если бы мы смонтировали фильм по сценарию, то в конце показатель восприятия опустился бы по меньшей мере ниже сорока, несмотря на все искусство Софи.
– Бредли! – взмолился режиссер. – Ты преувеличиваешь.
– Ничего подобного, – возразил Руководитель. – Повторяю, финальная сцена – шедевр, но Потребитель подойдет к ней уже усталым и удовлетворенным. Густавсон, не можешь же ты требовать от Софи чудес, а у нервной системы есть свои пределы и свои законы.
– Что же делать?
– Послушай меня, Густавсон. Я двадцать пять лет был режиссером и уже шесть лет Главный Руководитель. Думаю, у меня достаточно опыта, чтобы дать тебе совет. Если ты оставишь онирофильм в таком виде, я не допущу его в прокат. Не могу. Не говоря уже о том, что будет недовольна публика, я рискую погубить карьеру такой актрисы, как Софи Барлоу. Не спорь, ослабь напряжение во всех сценах, кроме последней, выброси любовное неистовство героя и Алоа, пусть это будет просто свидание.
Моа Моагри состроила недовольную гримасу. Бредли взял ее за руку, усадил на подлокотник кресла.
– Послушай меня, Моа. Не думай, что я хочу лишить тебя возможности добиться успеха. Ты талантлива, я это признаю. В сцене на берегу реки есть и пыл, и темперамент, и невинная примитивная страстность, все это, несомненно, восхитило бы Потребителя. Ты была превосходна, Моа. Но я не могу погубить фильм, который стоит миллионы, понимаешь? Я предложу Координационному Совету парочку фильмов, где главную роль будешь играть ты. Миллионы Потребителей обожают онирофильмы про дикарей. Тебя ждет головокружительный успех, поверь мне. Но не теперь, сейчас не время…
Бредли встал. Он чувствовал сильную усталость. Ноги были словно ватные.
– Мой совет, Густавсон. Сократи также сцену борьбы с рабами. Слишком много движений, слишком много насилия. Огромный расход нервной энергии.
Окруженный техниками, он, слегка покачиваясь, направился к выходу.
– Где Софи? – спросил он, дойдя до конца зала.
Софи Барлоу улыбнулась ему.
– Зайди ко мне, – сказал Бредли. – Надо поговорить.
– Я согласен, что не открываю ничего нового, это старые, избитые слова, ты сотни раз слышала их в школе и во время учебы в студии. И все-таки тебе следует подумать над ними.