Нобиле выбирал руль, пока уклономер не показал горизонтального положения корабля.
— Больше нельзя. Мы здесь не знаем поправки на свой высотомер. Надо оставить некоторый резерв. Кто знает, что там внизу?
— Еще бы хоть капельку, полковник, — почти просительно сказал Амундсен.
— Рискуем, — отчеканил Нобиле, но снова осторожно повернул штурвал горизонтальных рулей и поспешно вывел его на горизонтальное положение. Стрелка стояла уже на ста метрах.
— Как дела, Эльсворт? — бросил Амундсен американцу.
— По-моему, восемьдесят девять градусов пятьдесят семь минут, капитан.
— Прекрасно. Держите так, полковник.
— Рискуем, капитан. Лучше немного набрать высоты.
— Хорошо, но не больше двухсот метров.
— Есть! — ответил Нобиле и, поворачивая ручку машинного телеграфа, остановил его указатель на делении «самый малый газ».
Мне казалось, что я слышу, как этому движению ответил четкий звонок в далеких моторных гондолах.
Гул моторов упал до едва заметного рокота. Это затишье производило впечатление деликатной сдержанности машин, понимающих важность мгновения.
Мертво блистали стекло и дюраль.
Время остановилось.
Мы замерли.
И только чуткие нервы приборов ловили малейшие изменения нашего положения в пространстве.
— Девяносто градусов северной широты, — прозвенел, как натянутая струна, голос Эльсворта. — Полюс!
И, точно в ответ ему, запищал телефон радиокабины!
«Полюс!»
Что сделалось с Амундсеном! Морщины на лице его дрогнули, светлые, всегда бесстрастно-зоркие глаза потемнели.
Он быстро подошел к телефонной доске, включил в свой аппарат все номера:
— От души поздравляю!
Голос его осекся. Он молча пожал нам руки.
Честное слово, я сделал вид, что не заметил… Впрочем, этого не следует говорить, когда вспоминаешь о таком человеке…
Мы внимательно посмотрели друг на друга, чтобы запомнить выражение наших лиц в эту неповторимую минуту.
— Теперь, Арву, полезайте в люльку и не очень там задерживайтесь.
— Есть капитан!
Я неуклюже повернулся в своей мохнатой шубе и пошел к мостику, с которого меня должны были спустить на поверхность… Поверхность чего — земли, льда, воды? .. Еще никто никогда, с тех времен, как существуют на нашей планете двуногие, не видел с высоты того, что было под нами.
В люльке я проверил наличность всех необходимых приборов, вызвал для проверки по телефону рубку и, не глядя на стоявшего за моей спиной механика, бросил:
— Трави!
Люлька отделилась от корабля и, слабо вздрагивая, углубилась в гущу тумана.
Я не ощущал ни холода, ни сырости. Туман как туман.. . как в Лондоне или в Осло…
Прошло около пяти минут. По скорости движения моей люльки я полагал, что нахожусь уже на высоте не более пятидесяти метров.
В этот момент я вовсе не размышлял о величественности событий, а довольно беспокойно следил за вибрирующим тросом, на котором висела моя люлька.
Это довольно неприятно — спускаться в непроглядной мгле с высоты двухсот метров на неисследованную точку арктических просторов. Честное слово, еще никогда в жизни, даже странствуя по снежной пустыне Свальбарда, я не чувствовал себя таким одиноким.
Каждый миг я ждал появления внизу ослепительно белой поверхности льда. Туман редел, но льда не было и в помине.
Еще через одну очень тревожную минуту я наконец понял, почему до сих пор не вижу льда: я спускался прямо на темную поверхность гладкого, словно отполированного, моря. Да, да…
Я немедленно вызвал дирижабль и передал Амундсену о том, что увидел. Выключив аппарат, я снова взглянул вниз. До воды было еще далеко. А между тем мне казалось, что по сторонам темная стена той же самой блестящей, как змеиная кожа, воды уже поднимается выше меня.
В чемдело?
Я закрыл на мгновение глаза. Открыл их вновь.
Нет.