Пытливый странник - Глеб Голубев страница 3.

Трогательна была эта встреча двух земляков на чужбине. Целые ночи напролет вспоминали они родные края, златоглавый Киев, рассказывали друг другу о своих злоключениях. Вместе они решили и продолжать свой дальнейший путь. Василий предложил плыть морем в Грецию.

— Туда, в монастыри Афонские, много приходит богомольцев из России, — уговаривал он Рувима. — К. ним пристанем и скорее до дому доберемся. А через Австрию идти — пропадем без гроша.

Замысел этот зрел у Василия уже давно. Он, оказывается, завел дружбу с купцами и капитанами. И один из них, сербиянин Вукол, пообещал отвезти странников на остров Корфу, куда через несколько дней отправлялся его корабль.

Так и порешили.

Снова каменистая горная дорога. Желтеют вокруг виноградники. Но это уже не Италия, а Греция.

С горы хорошо виден город на берегу моря. Он напоминает Василию Рим: так же рассыпались по склонам холмов серые домики, крепостная стена опоясала город. Но улицы здесь узкие, дома теснятся один к одному, и маленькие они, не выше трех этажей, не то что в Риме: И, как копья, торчат над крышами круглые столбы минаретов, напоминая всем и каждому, что хотя Салоники город и греческий, но находится он под властью турецкого султана.

Плененный город приносит султану богатый доход, особенно за счет паломников, которые стекаются сюда, в знаменитые Афонские монастыри. На дорогах к ним выставлены заставы. Ни один богомолец не пройдет без уплаты дани мимо стражников с кривыми, как полумесяц, короткими саблями.

Не только турецкого султана кормят богомольцы. Подстерегают их и разбойники. Ведь иные паломники немалые деньги наживают подаянием. Они зашивают их в полы драных плащей или, еще хитрее, прячут в долбленые посохи.

Василий снова остался один на чужбине. Плавание было трудным и долгим. Опасаясь пиратов, маленький кораблик осторожно пробирался между скалистыми островками Адриатики, жался к самому берегу, где, цепляясь корнями за скалы, росли кипарисы и лавры. Порой ветер стихал, паруса безжизненно обвисали, и путешественники целую неделю стояли почти на одном месте. А потом налетел шквал.

Кораблик скрипел, проваливаясь в ложбины меж водяных холмов, трюм заливало, едва успевали откачивать. Во время шторма капитан приказал привязать пассажиров к мачтам, чтобы не снесло ненароком за борт.

Рувим Гурский сильно страдал от морской болезни. Он отощал, ослаб и, когда приставали к берегу, даже не сходил с корабля. Василий один карабкался на скалы, где висел над морем какой-нибудь монастырь, больше похожий на военную крепость.

Постоянное общение с паломниками, одинокая жизнь вдали от родины, полная опасностей и невзгод, сделали Василия религиозным. В одном из монастырей он постригся в монахи по примеру Рувима Гурского и стал посещать все «святые места» по пути.

В монастыре на острове Хиосе заинтересовали его древние рукописи, писанные еще на пергаменте. Так увлекся, разбирая их, что едва не опоздал на корабль.

А поднявшись на борт, увидел, что Рувим Гурский стал совсем плох. Старик уже не открывал глаз и к утру умер на руках у Василия. Бросить тело в воду по морскому обычаю Григорович-Барский не дал. Высадился с корабля на берег, сам выкопал могилу под большим кипарисом и похоронил земляка в каменистой греческой земле. Корабль его ждать не стал, ушел в море. А Василий двинулся в горы. Чтобы побольше видеть и избавиться от приставаний стражников, пошел он в Афон кружным путем, потаенными козьими тропами.

Завидел вдруг странник среди скал необычный родник. Он выливался звонкой прозрачной струйкой из-под огромного камня и падал в круглую ложбинку. Все дно и стенки этой ложбинки покрывали какие-то странные наросты, белые, точно мрамор. Эти наросты переплетались, как корни деревьев или ветви. Василий склонился над водой и хотел обломить кусочек белой каменной ветки. Вода была горячая.

«Что за притча? — удивился Василий. — Как же такова теплота от спудов земных истекает?»

И вдруг он увидел, что рядом с его тенью на воду легла еще чья-то… Василий обернулся. За его спиной стоял человек, голый до пояса, загорелый, голова повязана рваным платком, за широким кожаным поясом пистолет и нож с костяной ручкой, какие носят пастухи в горах. А из-за большого камня выглядывал второй — лохматый, с приплюснутым носом и рябинками на скуластом лице.

Тот, что в платке, подошел к Василию, оттолкнул его в сторону, заглянул в воду.

— Ты что там прятал? — хрипло спросил он Василия. — Золото?

— Видит бог, ничего.

— А что делал?

— Смотрел, как вода белые камни творит…

Разбойник недоверчиво засопел, протянул руку.

— Харач, — властно сказал он. — Харач давай!

Второй, которому надоело ждать, выскочил из-за скалы, отшвырнул Василия на острые камни. Из сумки пешеходца выпала толстая тетрадь в переплете из телячьей кожи. Лохматый коршуном кинулся к ней.

Василий опередил его и схватил тетрадь.

— Это что? Отдай! — сказал первый, кладя руку на пистолет.

— Записи мои о странах, которые видел. На что они вам?

— Отдай! — буркнул лохматый, пытаясь разжать руки Василия. Тот, забыв обо всем, вцепился зубами ему в плечо, лягнул его ногой. Разбойник поскользнулся на мокрых камнях, сбил с ног своего товарища, и тот с воплем рухнул в каменную чашу родника, обдав всех горячими брызгами.

А Василий метнулся в другую сторону и, прижимая к груди тетрадь, полетел куда-то вниз, ломая сучья, сбивая камни…

Поджав босые ноги, дремлет старый Бен-Юсуф в тени тростникового навеса у порога своей лавочки, где пылится на полках несколько никому не нужных глиняных кувшинов да в углу смутно мерцает горка медных подносов. Кто зайдет сюда, если совсем рядом, за глиняной стеной, шумит на всех языках базар? Бен-Юсуфу нет туда доступа, ему нечем заплатить за место.

Площадь пустынна и залита солнцем. Лениво шумит вдалеке море, облизывая синей волной гранитные подпоры набережной, поставленные, говорят, еще по приказу Александра Македонского.

Приоткрыв глаза, Бен-Юсуф видит торчащий посреди пыльной площади каменный обелиск. Кто и когда его поставил и испещрил странными рисунками, он не знает. Живет он в Александрии уже четвертый десяток лет и привык к этому непонятному столбу. Но с недавнего времени он стал по-новому интересен для старого купца. Вот уже третий день вокруг обелиска ходит какой-то человек в черной непривычной одежде. В первый день он долго измерял рукой толщину столба, прикидывал на глаз его высоту. Потом сел на камень, достал из сумки, перекинутой через плечо, толстую тетрадь, чернильницу и гусиное перо и просидел у столба до самого вечера, не обращая внимания на жару. И следующий день он снова провел возле столба.

Вот и сегодня он опять идет через залитую солнцем площадь, тяжело опираясь на посох. Густые черные брови его запорошила пыль. Кто он? Что ему надо от этого столба? Может, хочет его купить? От этой мысли Бен-Юсуф веселеет.

…Видно, правду говорят люди: дорога не имеет конца. Только ступи на нее, и она уведет далеко-далече… Одна дорога незаметно переходит в другую. Они сходятся, переплетаются — и где им конец?

Отправился Григорович-Барский в Грецию, чтобы оттуда с богомольцами вернуться, наконец, домой. А дороги привели его совсем в иную сторону, в знойную страну египетскую. Услышал он от купцов о здешних чудесах и не удержался — приплыл в Александрию, . Видел, как плещутся в мутной нильской воде крокодилы, ночевал у подножия пирамид. Он подробно описал их в своей тетради, назвав «рукотворенными горами». Бродил Василий среди развалин древних храмов, срисовывая «единокаменные» колонны, которые и троим, взявшись за руки, не обхватить. Был Григорович-Барский очевидцем «чуда, которое повторяется ежегодно», когда летом в самую жару вдруг начал широко, по-весеннему, разливаться Нил. Вода вышла из берегов и залила поля. Деревни стали островками. А когда вода, наконец, спала, на полях остался толстый слой жирного, плодородного ила. Сахарный тростник, пшеница, ячмень и овощи буйно пошли в рост.

Летние разливы Нила еще с древних времен привлекали внимание путешественников и казались чудом. Откуда берется столько воды в реке, если месяцами не проливается на землю ни капли дождя?

Это осталось загадкой и во времена Григоровича — Барского. И только более поздние путешественники разрешили ее, открыв после долгих поисков истоки великой реки. Ее питают тающие снега Абиссинских гор и болотистые леса Экваториальной Африки, где летом бушуют тропические ливни.

Девять месяцев прожил Григорович-Барский в Каире, «рассматривал всю красоту, величество и строение града», изучая «обычаи народа египетского». Появились в его тетради рисунки Розетты, Суэца и других городов. Теперь он, удивляя старого Бен-Юсуфа, зарисовывает уже третий день «во удивление зрящим» древний каменный обелиск в Александрии.