— Плохо, что таких мест поближе нет, там, где теплее, — говорила Клавдия Николаевна. — Я б тогда и сама в деньгодобытчицы пошла. Очень интересная и атеистическая работа.
— Атеистическая?! — усмехаясь, оскалился Радецкий. — Почему?
— А потому, как дает загробную жизнь при этой жизни, то бишь плоды получаешь не сходя с рабочего места. Вот кабы где у моря так устроиться…
— У моря не сложно, — Радецкий оглянулся на гостиничного дворника. — Там и так недурно зарабатывают.
— Так то другая работа! — с небрежением сказала бабушка. — Там люди от людей деньгу отымают, а это уже грешно. Они, как это… слово хорошее из газет есть… — наживаются. А наживательство и деньгодобыча — штуки разные. Наживаться оно везде можно, а добывать только там можно, где людей мало и честности много… Так и сынок мой думает.
— Давайте-ка, я у вас почищу, — подошел дворник и сосредоточенно запустил метлу под лежанку, на которой сидела Клавдия Николаевна. — Надолго прибыли? — не отрывая взгляда от бетонного пола, глухим голосом спросил он.
— Одну-две сутки погостим, — ответила бабушка.
— Токо не сорите. У нас чисто, — мужик выпрямился, гордо, свысока глянул на выметенный из-под лежанки мелкий сор, потом перевел взгляд на гостей.
— Да, — закивала головой Клавдия Николаевна. — Тута всегда чисто. Не то, что в городах, где сплошь люди.
— Место чистое, и люди оттого чистые здесь, — согласился мужик.
Он присел на лежанку, потрогал рукой свою неровно обрезанную густую бороду и провел внимательным взглядом по лицам гостей.
— А вы до кого? — спросил дворник.
— До сынка приехала, до Пашки.
— А-а, к Павлу… — мужик задумался. — Он здесь. Честный и не сорит. Тут нынче мало постояльцев-то осталось. Кое-кого я сам попер с гостинки. Ишь, думали, себе вечное лето устроить — пригрелись, а делать ничего не хотели. Я их в три шеи. Как там у нас всегда было: «кто не работает — тот не живет!»
— Да не так! — перебил дворника Радецкий.
— Ну, по словам может чуток и не так, а по смыслу именно это и говорилось. Уж я-то помню.
— А сколько вам тут как дворнику платят? — поинтересовался Радецкий.
— А зачем мне платить?! Я, как и обещано было, без денег живу. Мне че надо? Одежда есть, пропитание есть, а радость — от работы получаю. Ведь только здесь наконец смог заняться любимым делом.
— Это подметательством?! — ухмыльнулась Клавдия Николаевна. — И давно подметаешь?
— Я здесь уже больше тридцати лет, с пятьдесят пятого. А вообще дворником с тридцать третьего считался, но разве тогда давали поработать?
— А че, не давали? Дворникам завсегда работа была. Мусора все одно всего не выметешь!
— А! — мужик недовольно скривился и махнул рукой. — По месяцу бывало не давали метлу в руки взять. Только встать спозаранку соберешься, а тебя уже будят и будьте-тебе-любезны-понятым-к-жильцамвашего-уличного-участка! Отвоевал потом, думал: вот теперь сколько работы, война ведь только то и делает, что везде сорит, обломки и от людей, и от вещей оставляет. Так нет же. И после войны то же самое. Не выдержал я, вот и пустился подале от столицы. Сначала с какими-то выселенцами ехал, а потом сам пробирался и вот…
Дворник опять потрогал бороду, недовольно нахмурился.
— У вас зрячесть хорошая? — спросил он Турусова.
— Он у нас слепой, — вставил Радецкий. — А у меня зрение что надо.
— Ну, вот тогда сделайте доброе дельце, — дворник протянул Радецкому большие портняжьи ножницы. — Обрежьте ее ровненько, а то я там понакуролесил без зеркала.
Мужик задрал бороду кверху, чтобы Радецкому было удобнее, и продолжил:
— Я б тут и опосля смерти остался бы. Чем не рай?! Жаль, что нельзя…
— После смерти нельзя? — улыбнулся Турусов.
Неподвижно сидящий дворник только глазами покосил в сторону сказавшего.
— Даже до смерти нельзя. Умирать здесь не положено, — пояснил он. — Места для умирания нет, здесь только для жизни место.
— Вы хотите сказать, что кладбища нет? — спросил Турусов виноватым голосом.
— Да не, оно-то маленькое есть, там, в углу. Не совсем, конечно, кладбище… — мужик не глядя ткнул рукой в противоположный угол площадки.
— Все, порядок! — Радецкий щелкнул ножницами и выпрямил позвоночник.
Дворник потрогал бороду и остался доволен.
— Молодец! Стригун, что ли?
— Нет, я по другой специальности. А что там у вас за кладбище? — после Турусова заинтересовался Радецкий.
— Пошли! — дворник бодро поднялся, струшивая на бетон обрезанную шерсть бороды.
— Идите, поглядите! — напутствовала Клавдия Николаевна. — Нам о смерти еще не время радеть.
Турусов, Радецкий и дворник вышли на край площадки и склонились над выбитым неровными буквами в бетоне списком фамилий, инициалов и дат, вмещающих человеческие жизни.
— Тут урны замурованы? — догадался Радецкий.
— Какие урны! Здесь мертвых не бывает. Они ж сами, как поймут, что жизнь кончается, так сами себя тут запишут и уходят с факела.
— Так это же не кладбище! — Турусов непонимающе пожал плечами. — Зачем оно?
— Эх, профессор, — вздохнул Радецкий, — это же летопись, это история «факела», именно этого, а не другого «факела». Убери ты отсюда это кладбище, и все: будет витать «гостиница» в облаках — ни людей, ни эпохи, словно и нет ее вовсе. А тут же, читай! «Феоклистов Г.В. 1938–1982»; «Борисоглебский А.В. 1914–1967». Есть кладбище, значит, и история, и прошлое у этого места есть.
— Так, может, кладбище и есть история? — ехидно спросил Турусов.