Валя получала за эту работу очень маленькие деньги. Их хватало на три дня в неделю. Остальные дни полагались на волю Божию. Бог даст день, даст пищу.
Один трудный день сменял другой. Жизнь двигалась медленно и мучительно, но каким-то образом проскочила быстро.
Все кончилось для Вали инсультом. Феликсу тогда шел двадцать первый год. Он досрочно вернулся из армии и сидел возле парализованной матери. Она стала его ребенком. Феликс ее мыл, кормил и любил безмерно. Валя была молода для смерти, ей было жаль себя, но еще больше жаль Феликса, и она хотела умереть, чтобы освободить его для жизни. Но Феликс не хотел ничего для себя – только бы она жила, дышала и смотрела. Даже такая она была ему дороже всех мирских радостей.
Они смотрели друг на друга – глаза в глаза. Валя отмечала, что Феликс вырос очень красивым, две крови смешались в нем в нужных пропорциях. Он был черноволосым – в отца и синеглазым – в мать. Он был способным – в отца и добрым – в мать. И не важно, что его отец когда-то сбежал. Главное он все-таки сделал – оставил сына.
Этот незримый отец постоянно присутствовал в жизни Феликса. Бросив его физически, он оставил в наследство свое отчество «Израйлевич», и это отчество сильно осложняло Феликсу жизнь. Почему бы папаше не сбежать вместе с отчеством. Феликс ненавидел отца – не за отчество, конечно. А за свою маму. Она должна была прожить другую жизнь.
Маше исполнилось семнадцать лет. Она жила в доме напротив на первом этаже и постоянно торчала в окне, следила за Феликсом своими глазами, темными, как переспелая вишня. Ждала, когда он появится. И Феликс появлялся, и шел под ее взглядом красуясь, особой походкой хищника. Он знал, что она смотрит, коротко кидал свой взгляд в ее окно. Они натыкались глазами друг на друга, Маша цепенела, будто получала разряд тока, и в панике бросала занавеску. Занавеска отсекала ее от Феликса.
Этих нескольких секунд хватало Маше на целый день. Она ходила под напряжением. И чтобы как-то разрядиться, доставала контрабас и играла.
Маша училась на первом курсе музыкального училища. Она хотела поступать на отделение фортепьяно или в крайнем случае скрипки, но все места оказались заняты. Был высокий конкурс, много блатных. Маша оставалась за бортом музыки. Чтобы не терять времени, поступила в класс контрабаса – там был недобор. Маша надеялась, что со временем перейдет на скрипку. Но потом передумала. Контрабас ей понравился – устойчивостью и мощностью звука. Одно дело упереть инструмент в землю, другое дело держать вздернутым на весу. Маша была человеком основательным. Она полюбила контрабас, делала успехи и участвовала во всех городских конкурсах.
Феликс и Маша были из одного сословия. Машины родители – из простых, – так это называется. И мама Феликса, хоть и актриса, – тоже не из сложных, полудеревенская девушка. И не полети она, как бабочка, на желтый свет актерской жизни – все бы сложилось более логично.
Умирать в сорок с небольшим – неестественно, душа не готова к уходу. Это было так мучительно. Настоящий ад. Душа и плоть сцепились воедино, кричали: «Нет!»
Среди ада Феликс подошел к Маше. Спросил:
– Ты что сегодня делаешь?
– Иду на день рождения, – растерялась Маша.
– Когда?
– В семь. А что?
– Возьми меня с собой.
Маша раскрыла рот для ответа, но Феликс ее опередил:
– Я зайду за тобой в полседьмого.
Феликсу надо было выжить. Он ухватился за Машу. Они не были знакомы. Вернее, они не были представлены друг другу. Но они были друг другу даны.
В половине седьмого Феликс зашел за Машей. В квартире, кроме нее, никого не было. Феликс решил воспользоваться этим обстоятельством – он никогда не был застенчивым. Он стал целовать Машу, она растерялась, обомлела. Не встретив отпора, Феликс пошел до конца – зачем останавливаться на полпути, и он овладел ею – на ходу, стоя в проеме между дверей.
У Маши не было никакого опыта. Она решила: может, так и надо? Она не постояла за себя, она ему доверилась.
Когда все закончилось, Феликс застегнул свои брюки, одернул на ней платье, и они отправились на день рождения.
На праздничном столе было много винегрета, холодца, фаршированных перцев, рыбы под маринадом. Блюда – дешевые, но очень вкусные. На них шло мало денег, но много труда.
Феликс ел и пил самогон, который все называли «рудяковка» по имени хозяина дома. Феликс хмелел и поглядывал на Машу, которая сидела возле него с веточкой акации в волосах. Эту веточку он сам сорвал с дерева – как бы отметил событие: потерю невинности.
Маша ничего не ела и не пила. Она сидела бледная, растерянная, с цветком в волосах. А Феликс смотрел на нее и понимал, что эта ее покорность и жертвенность не могут быть использованы им. Поматросил и бросил – не пройдет, хоть он и служил во флоте и именно так и поступал в подобных случаях.
Если бы Маша сопротивлялась, заманивала его в свою паутину, уточняла бы перспективы, требовала клятв и уверений – он меньше бы отвечал за нее. Это была бы война равных хищников. А так – черноглазая лань с веточкой в волосах. И все.
Мама умирала долго. Ад все продолжался.
Маша делала все, что было нужно. И ей не жаль было ни одной минуты, потраченной на маму Феликса. Маша любила Феликса и готова была заплатить за свое счастье чем угодно: бессонными ночами, физической работой. И никогда, даже наедине с собой, она не желала Вале скорейшего ухода. Наоборот. Хоть на день, но продлить эту мучительную, уже никому не нужную жизнь.
Валя умерла. И Феликс умер вместе с ней. Окаменел.
Жизнь и смерть – это два конца одной палки. В Маше зародилась новая жизнь. Она оказалась беременна. Ребенок – от Феликса, а значит, и от Вали. Но Феликсу это виделось так некстати. Впереди – институт, студенческая пора, никаких денег, да еще и орущий ребенок в придачу.
Но что же делать, если ребенок уже в ней. Он же не сам туда запрыгнул.
– Если ты сделаешь аборт, я на тебе женюсь, – пообещал Феликс.
Ребенка было жалко, но Маша подчинилась. Она привыкла подчиняться беспрекословно.
Феликс женился, как обещал. Сделал одолжение. Услуга за услугу. Ее услуга – аборт. Его услуга – законный брак, потеря свободы в молодые годы.
Но Маша не заостряла внимания на таких мелочах, как свое здоровье. Для нее главное – Феликс. Вот он рядом, можно на него смотреть сколько угодно, до рези в глазах. Можно его понюхать, вдыхать, только что не откусывать по кусочку. Можно спать в обнимку и даже во сне, в подсознании быть счастливой до краев, когда больше ничего не хочешь. И ничего не надо, он был ей дан, и она приняла его с благодарностью.
Когда кто-то один так сильно любит, то другому только остается подчиниться. И Феликс подчинился. С большим удовольствием, между прочим…
Через год Феликс поступил в Московский институт кинематографии, и они переехали жить в Москву. Маша перевелась в училище имени Гнесиных, и ее, как это ни странно, – приняли.
Сняли комнату в центре Москвы, на Арбате. До института кинематографии далеко, а до училища близко. С ними в квартире поселился еще один студент – Миша, художник по костюмам. Совершенно сумасшедший. У него была мания преследования, и он постоянно уходил из дома. Возвращаясь, спрашивал: приходили за ним или нет?
Стипендии не хватало. Машины родители присылали поездом из Одессы домашнюю колбасу, лук и перцы.
Жили впроголодь, но Феликс привык голодать. Когда очень хотелось есть, он выпивал пол-литровую банку воды и голод как-то размывался.
Художник Миша – Божий человек. Рисовал в основном костюмы начала века. Особенно ему нравились шинели. Когда Маша видела на его листах удлиненных красноармейцев в удлиненных шинелях – понимала, что это в самом деле красиво, но не имеет ничего общего с реальной жизнью. В жизни – приземистые пыльные солдаты, плохо кормленные и во вшах.
Миша – эстет. Он был нежен, женственно красив, имел какие-то претензии к своему носу. Пошел и сделал пластическую операцию. Нос стал короче, но кончик носа не приживался, грозил отвалиться. Миша объяснил, что ему сделали трансплантацию бараньего хряща, а нужно было взять хрящ от свиньи, потому что у свиньи много общего с человеком.
Маша и Феликс посоветовали Мише полечиться в нервной клинике и даже договорились с главным врачом.
Миша поехал в больницу на автобусе, но посреди дороги ему показалось, что пол автобуса сейчас провалится и он упадет под колеса. Миша заметался, стал кричать. Автобус остановился.
Миша куда-то пропал. Его не было два месяца. Потом он появился – тихий и толстый. С одутловатым лицом. Его чем-то накололи. Миша выздоровел и стал неинтересен. Из него как будто что-то ушло. Тот, сумасшедший и тонкий – он был тревожный и талантливый. И невероятно красивый, даже с усеченным носом. Но этого, адекватного, – они тоже любили. Миша был слабый, требовал заботы. Маша и Феликс чувствовали за него ответственность, как за ребенка, которого они не родили.