– Я один, совсем один!.. – забормотал брат Бернар и схватил кувшинчик. – Я должен узнать, что это такое... чтобы бороться с ересью, нужно познать ее...
Он сломал восковую печать, вытащил пробку.
Тесная комната наполнилась странным запахом – запахом тления и смерти, запахом ночного болота, запахом разложения. Инквизитор, наклонив кувшинчик, вылил на ладонь немного зеленоватой маслянистой жидкости и размазал ее по своим обнаженным плечам, покрытым незажившими рубцами от ежедневных бичеваний. Иссеченную плеткой кожу защипало, ее словно закололи тысячи ледяных иголок – и тут же душу инквизитора охватил странный восторг, будто он сейчас, через считаные минуты, предстанет перед престолом Царя Небесного.
Он скинул с себя всю одежду и торопливо, жадно зачерпывая масло из глиняного кувшинчика, нанес его на свое тело. В ушах его все звучал ведьмин голос: «Ничего не пропусти, красавчик, ни одного местечка!» – и он послушно исполнял ее наставление. Пока он занимался этим странным и кощунственным делом, свеча на его аналое догорела, и в комнате воцарилась тьма, лишь слабый свет луны сочился сквозь узкое стрельчатое окошко, словно ночное светило подглядывало за инквизитором.
Вскоре масло кончилось.
Инквизитор стоял посреди комнаты, в тусклом луче лунного света, и ждал, что же произойдет.
Секунды шли, складываясь в минуты, но ничего не происходило, только кожа Бернара горела все сильнее и сильнее, как у еретика на костре, да сердце его колотилось в груди, как несчастный узник колотит в дверь своей камеры.
И вдруг, когда он уже почти успокоился и решил, что более ничего не произойдет, лунный свет охватил его подобно холодному пламени. В этом пламени брат Бернар вспыхнул и свернулся, как обгорелый листок в пламени костра, превратился в горстку пепла, но уже в следующее мгновение восстал из пепла, как птица феникс, но оказался не в своей комнате, а на крыше епископского дворца.
Рядом с ним стоял косматый черный козел, оседланный и взнузданный, как верховая лошадь. Козел задрал бороду, заблеял и ткнулся в ноги инквизитора, словно приглашая его сесть в седло. Брат Бернар и сам не понял, как оказался в седле, и тут же козел оттолкнулся от крыши всеми четырьмя копытами и взмыл в ночное небо.
Впереди и вверху ослепительно сиял серебряный диск полной луны, внизу пронеслись черепичные крыши Нойбаха, исчезли позади, сменившись верхушками дубов и сосен. Земля со страшной скоростью проносилась под инквизитором, ветер трепал шерсть козла, закидывал назад его длинную бороду. Брат Бернар изо всех сил вцепился в поводья, страшась упасть с огромной высоты. Его охватил животный страх, он попытался молиться – но слова всех молитв вылетели у него из головы, словно выметенные ветром, изо рта вылетали только какие-то бессвязные, бессмысленные обрывки. Козел повернул к нему голову и расхохотался грубым, издевательским хохотом.
Они летели все выше и выше. Внизу мелькали леса и реки, луга и озера. Постепенно пейзаж становился все более мрачным и угрюмым, на смену сосновым и буковым лесам пришли горные отроги, скалистые ущелья. Впереди показалась обширная горная долина с озером посредине. Постепенно адский скакун начал снижаться, брат Бернар различал уже внизу отдельные деревья, отдельные камни. Там, на берегах озера, толпились какие-то странные существа, и козел явно нес к ним инквизитора. Наконец он коснулся копытами земли, взбрыкнул, сбросив своего седока, и исчез.
Брат Бернар поднялся, потирая ушибленный бок, и огляделся.
Вокруг него было множество... кого? Людей? Да, были здесь и люди – обнаженные мужчины и женщины, молодые и старые, красивые и безобразные – с дряблыми и морщинистыми телами, носящими на себе следы болезней и пороков.
Но были здесь и иные существа – двуногие волки в бархатных сюртуках или парчовых кафтанах, с пылающими, словно раскаленные угли, глазами, с оскаленными пастями, полными острых желтоватых зубов, огромные жабы, покрытые зеленоватой смердящей слизью, двуногие черные коты ростом с человека, удивительные птицы с зубастыми клювами, с черными крыльями, подобными поникшим в штиль парусам корабля, гигантские пауки с внимательными человеческими глазами и какие-то вовсе немыслимые создания вроде комка сырого теста с одной птичьей ногой и единственным выпученным глазом.
Все эти твари неторопливо прохаживались по берегу озера, переговариваясь важно и значительно, как знатные вельможи на королевском приеме. Похоже, они не обратили особого внимания на появление брата Бернара, что и радовало его, и несколько смущало, вызывая сомнения в собственной значительности.
Один из двуногих волков достал из жилетного кармана часы, взглянул на них и проговорил, обращаясь к своему собеседнику, похожему на зубастую цаплю:
– Еще четверть часа, мой друг! Четверть часа до начала!
Инквизитор снова попытался молиться, но вместо молитвы выходило у него что-то бессвязное и кощунственное.
Вдруг через толпу адских созданий к нему протолкался некто высокий, отдаленно напоминающий человека. Однако во внешности его была какая-то пугающая странность, и когда брат Бернар внимательно пригляделся, он понял, что у незнакомца нет головы, глаза же и рот находятся у него на животе.
Подойдя к инквизитору, безголовый монстр с нечеловеческой силой схватил его за плечо и проговорил хриплым, каркающим голосом, исходящим из живота:
– Он желает видеть тебя!
Инквизитор пытался что-то спросить или возразить, но монстр не слушал никаких возражений, он уже тащил его через толпу своих собратьев куда-то в дальний конец поляны.
Там, в том конце поляны, толпа чудовищ редела: должно быть, сюда допускались только особо приближенные.
Наконец брат Бернар увидел под ветвями огромного дуба трон, грубо высеченный из целой скалы, и восседающее на нем существо.
То был не человек и не зверь. То был огромный глаз, увенчанный серебряной короной, тускло сияющий, полный розоватых и сиреневых переливов. Глаз этот смотрел одновременно повсюду, заглядывая в каждую душу, в каждое сердце. Инквизитор почувствовал, что взгляд этого немыслимого существа проник в него и копается в его душе, как безжалостный хирург во внутренностях раненого ландскнехта.
– Здравствуй, брат Бернар! – проговорил глаз голосом, исходящим ниоткуда и со всех сторон разом. – Ты все же решился навестить меня. Похвально.
– Я не хотел... – бессильно вымолвил инквизитор. – Я не...
– Хотел, хотел! – прервал его собеседник. – Впрочем, это неважно. Раз уж ты явился ко мне – проси чего хочешь. Но только помни – одно, всего одно желание!
Инквизитор побледнел, сжал кулаки, попятился, но не смог устоять против искушения. Дрожащим, срывающимся голосом он проговорил:
– Фрау Ситтов... Я хочу обладать ею!
И словно эхо многоголосое отозвалось на его голос – загремел со всех сторон оглушительный хохот. Хохотали голые ведьмы, хохотали волки-оборотни, хохотал даже безголовый проводник инквизитора.
Вдруг этот хохот оборвался разом, как будто некто погасил его, как фонарщик на рассвете гасит потускневший масляный фонарь.
– Ты будешь ею обладать! – прогремел голос, исходящий разом со всех сторон. – Она будет твоей! Будет в полной твоей власти!
Брат Бернар попытался еще что-то сказать, но знакомый безголовый монстр зашикал на него, потащил в сторону от трона и, отведя подалее, строго проговорил:
– Больше ни слова! Для первого раза вы и так были удостоены большой чести.
Тут где-то в высоте мощно и грозно ударили литавры, и следом за ними зазвучала музыка. Музыка эта была варварской и дикой, в ней сливались в грубую и отталкивающую гармонию заунывные звуки волынки и хриплые всхлипы пастушьего рожка, рыдания церковной фисгармонии и фальшивое веселье трактирной скрипки, пиликанье флейты и гулкие удары барабана. В этой варварской музыке брату Бернару отчетливо слышалось кощунственное издевательство над всем святым и прекрасным, что есть в мире, над жизнью и ее бессмертным Творцом, но все тело его под действием этой музыки само запросилось в пляс. Ноги его сами по себе выделывали немыслимые кренделя, отбивали чечетку и подпрыгивали на аршин от земли, руки то махали, как крылья ветряной мельницы, то оглушительно хлопали ладонями в такт барабанному бою.
Инквизитор огляделся по сторонам и увидел, что все существа, наполняющие поляну, отдались такому же, как он, безумному танцу. Прямо напротив него отплясывала омерзительная нагая старуха с речной лилией в спутанных седых волосах. Перехватив взгляд брата Бернара, старуха ухмыльнулась жабьим беззубым ртом и прошепелявила: