Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
Помню, когда я сама была в пансионе, нам запрещали спать иначе, чем на спине, вытянувшись прямо, положив руки поверх одеяла.., даже зимой. Само собой разумеется, ничего этого я не выполняла. Я была очень непослушной.
— Ваша догадка верна, — сказала госпожа де Модрибур с улыбкой. — Всю свою юность я провела в монастыре, и, признаюсь, до сих пор могу заснуть только в той позе, за которую вы меня укоряете.
— Это отнюдь не укор. Где вы были пансионеркой?
— У урсулинок, в Пуатье.
— — В монастыре на улице Монте?
— В Пуатье монастырь урсулинок только и есть на улице Монте.
— Но я тоже там воспитывалась!. — воскликнула Анжелика. — Какое совпадение! Значит, вы из Пуату?
— Я родилась в Мальне.
— Рядом с лесом Мерван?
— У самой ложбины Жано. Знаете, там, где течет Руэ, — пояснила герцогиня де Модрибур, внезапно оживляясь. — Наш замок стоял на опушке леса! Огромные каштаны! Там у опавших каштанов и желудей такой запах, что их ароматом, кажется, можно насытиться. Осенью я готова была ходить часами, чтобы слышать их хруст под ногами.
Глаза ее сверкали, и легкий румянец окрасил щеки.
— На том берегу Руэ есть замок Машкуль, — проронила Анжелика.
— Да, — отозвалась молодая женщина. — И, понизив голос, добавила:
— Жиль де Ре? .
— Проклятый.
— Приспешник Дьявола.
— Тот, кто убивал маленьких мальчиков, чтобы получить у Сатаны философский камень!..
— За свои преступления он был повешен в Нанте.
— Он самый! Жиль де Ре!..
И они вместе расхохотались. Можно было подумать, что они вспомнили общего приятеля.
Анжелика села у изголовья герцогини.
— Так значит, мы из одной провинции. Я родилась в Сансе, неподалеку от Монтелу, над Маре.
— Я восхищена. Но, прошу вас, займитесь опять вашей прической, — сказала Амбруазина, взяв щетку, брошенную Анжеликой на кровать. — Продолжайте, прошу вас. У вас необыкновенные волосы, словно у феи.
— В Пуату, когда я была маленькой, местные жители любили называть меня феей.
— Бьюсь об заклад, они подозревали вас в том, что в ночь полнолуния вы танцуете в лесу вокруг священного камня.
— Совершенно верно. Как вы догадались?
— В наших краях всегда есть по соседству какой-нибудь камень фей, — мечтательно проронила госпожа де Модрибур.
Было что-то пылкое и нежное в том взгляде, который она остановила на Анжелике.
— Странно, — прошептала она. — Меня настроили против вас. И вдруг я обнаруживаю, что вы мне так близки. Вы из Пуату, госпожа де Пейрак. Какое счастье!
— Кто же вас настроил против меня? — заинтересовалась Анжелика.
Ее собеседница отвела взор; она слегка вздрогнула и пояснила:
— О, вы знаете, отныне в Париже, если речь заходит о Канаде, имя вашего мужа поминается очень часто. Скажем, как живущего по соседству с владениями короля Франции. Держу пари, что о нем говорят и в Лондоне.
Герцогиня села, обхватив руками колени. В этой позе она казалась очень молодой, женщиной без жеманства, сбросившей тяжелый груз своих титулов и привилегий. Анжелика заметила, что она прижимает одну ладонь к другой жестом, который выдавал сдерживаемое ею сильное волнение, однако Амбруазина по-прежнему смотрела на Анжелику ясным взглядом.
И та подумала: «Может показаться, что на дне ее глаз таится золото. Издалека они кажутся совершенно черными, невозможно черными. Но вблизи они словно бы янтарные; да, решительно, в глубине ее глаз лучится золото».
Они молча наблюдали друг за другом. Герцогиня с полуулыбкой чуть запрокинула голову назад. В ее смелости и непринужденности было что-то заученное, нарочитое. Словно она приказала себе высоко держать голову, чтобы не поддаться желанию склонить ее, избегая чужих взглядов.
— Что касается меня, то мне вы кажетесь очень симпатичной, — заключила Амбруазина, словно отвечая на мысленно заданный вопрос.
— А почему бы мне и не быть симпатичной? — живо ответила Анжелика. — Кто же мог вам описать меня в черных красках? И кто может знать меня в Париже, знать, что я такое? Я приплыла сюда на корабле прошлой осенью и провела всю зиму в лесной глуши.:.
— Не сердитесь, — попросила Амбруазина, мягко кладя руку ей на запястье. — Послушайте, дорогая, что до меня, то я полагаю это восхитительным — прибыть в Новый Свет и встретить здесь вас и вашего мужа. Я не склонна слушать сплетни, пересуды и злословие. Как правило, я жду, когда смогу судить сама о тех людях, против которых меня пытаются настроить; и, быть может, желая оставаться независимой, а может, просто из духа противоречия — я ведь немного упряма, как и все в Пуату — я наперед оказываю им некоторое предпочтение.
Признаюсь вам кое в чем. Из Парижа Америка казалась мне необъятной, бесконечной, — она и вправду такая. И однако же я была уверена, что рано или поздно встречу вас… Да, некое предчувствие… Какая-то уверенность… В тот день, когда при мне произнесли ваше имя — это было незадолго до вашего отплытия — мне был голос: «Ты узнаешь ее!» И вот… Может быть, на то была воля Божья.
Она говорила, запинаясь, и в этом таилось свое очарование. Голос ее был нежным, слегка глуховатым, иногда он слабел, словно у нее прерывалось дыхание. Анжелика с удивлением отметила, что внимательно слушает герцогиню. За внешним она хотела бы выявить подлинное, скрытое ее лицо.
Не происходила ли неестественность герцогини — некоторая манерность, некоторое актерство — от усилия, совершаемого ею над собой, дабы восстановить связи с себе подобными.
«Женщина не как все, женщина одинокая», — с удивлением подумала Анжелика.
Такой вердикт плохо сочетался с ослепительной молодостью и красотой Амбруазины де Модрибур. Следует добавить также, что было в ней нечто детское, какая-то ребячливость; впрочем, нет, сказала себе Анжелика, это из-за ее зубов. Ее верхние зубы, маленькие, белые, ровные, чуть выступали вперед, приподнимая красиво очерченную розовую губку, и потому временами на лице герцогини появлялось мимолетное выражение заплаканной девчушки. Когда она улыбалась, на нем также проступало что-то волнующее, невинное, доверчивое. Но взгляд ее был проницателен, тверд и вдумчив. «Сколько лет ей может быть на самом деле? Тридцать? Меньше? Больше?»