Шарик начал учиться по цветам. Лишь только исполнилось ему четыре месяца, по всей Москве развесили зелено-голубые вывески с надписью МСПО - мясная торговля. Повторяем, все это ни к чему, потому что и так мясо слышно. И путаница раз произошла: равняясь по голубоватому едкому цвету, Шарик, обоняние которого зашиб бензинным дымом мотор, вкатил вместо мясной в магазин электрических принадлежностей братьев Голубизнер на Мясницкой улице. Там у братьев пес отведал изолированной проволоки, она будет почище извозчичьего кнута. Этот знаменитый момент и следует считать началом Шариковского образования. Уже на тротуаре тут же Шарик начал соображать, что "голубой" не всегда означает "мясной" и, зажимая от жгучей боли хвост между задними лапами и воя, припомнил, что на всех мясных первой слева стоит золотая или рыжая раскоряка, похожая на санки.
Далее, пошло еще успешней. "А" он выучил в "Главрыбе" на углу Моховой, потом и "б" - подбегать ему было удобнее с хвоста слова "рыба", потому что при начале слова стоял милиционер.
Изразцовые квадратики, облицовывавшие угловые места в Москве, всегда и неизбежно означали "сыр". Черный кран от самовара, возглавлявший слово, обозначал бывшего хозяина "Чичкина", горы голландского красного, зверей приказчиков, ненавидевших собак, опилки на полу и гнуснейший дурно пахнущий бакштейн.
Если играли на гармошке, что было немногим лучше "Милой Аиды", и пахло сосисками, первые буквы на белых плакатах чрезвычайно удобно складывались в слово "Неприли...", что означало "неприличными словами не выражаться и на чай не давать". Здесь порою винтом закипали драки, людей били кулаком по морде, - иногда, в редких случаях, - салфетками или сапогами.
Если в окнах висели несвежие окорока ветчины и лежали мандарины...
Гау-гау... га... строномия. Если темные бутылки с плохой жидкостью...
Ве-и-ви-на-а-вина... Елисеевы братья бывшие.
Неизвестный господин, притащивший пса к дверям своей роскошной квартиры, помещавшейся в бельэтаже, позвонил, а пес тотчас поднял глаза на большую, черную с золотыми буквами карточку, висящую сбоку широкой, застекленной волнистым и розовым стеклом двери. Три первых буквы он сложил сразу: пэ-ер-о "про". Но дальше шла пузатая двубокая дрянь, неизвестно что означающая. "Неужто пролетарий"? - подумал Шарик с удивлением... - "Быть этого не может". Он поднял нос кверху, еще раз обнюхал шубу и уверенно подумал: "нет, здесь пролетарием не пахнет. Ученое слово, а бог его знает что оно значит".
За розовым стеклом вспыхнул неожиданный и радостный свет, еще более оттенив черную карточку. Дверь совершенно бесшумно распахнулась, и молодая красивая женщина в белом фартучке и кружевной наколке предстала перед псом и его господином. Первого из них обдало божественным теплом, и юбка женщины запахла, как ландыш.
"Вот это да, это я понимаю", - подумал пес.
- Пожалуйте, господин Шарик, - иронически пригласил господин, и Шарик благоговейно пожаловал, вертя хвостом.
Великое множество предметов нагромождало богатую переднюю. Тут же запомнилось зеркало до самого пола, немедленно отразившее второго истасканного и рваного Шарика, страшные оленьи рога в высоте, бесчисленные шубы и галоши и опаловый тюльпан с электричеством под потолком.
- Где же вы такого взяли, Филипп Филиппович? - улыбаясь, спрашивала женщина и помогала снимать тяжелую шубу на черно-бурой лисе с синеватой искрой. - Батюшки! До чего паршивый!
- Вздор говоришь.