12
Невозможно определить расстояния до стен, всё в светлых тонах. Он стоит, слегка расставив ноги как перед гимнастическим снарядом, когда не нужно ничего делать, и можно покрасоваться. Его ноги обтягивают ядовито-зелёного цвета трико. Прямоугольник окна среди листвы. И я подсматриваю за ним, спрятавшись среди ветвей, но я одновременно снаружи и внутри и могу сколько угодно растягивать время, вытягивая нити или делая уплотнения, похожие на сгустки запёкшегося малинового сиропа. Слишком сладко для того чтобы сейчас выстрелить. Серебряные крылья почернели от близости воздуха, последовательность форм нарушается, так чернеет пергамент на костре сожжения. Снег вокруг освещённого электрическим светом окна и шелест листвы, шпиль поверженной башни у ног памятника её создателю. Время сотворяет курьёзы как фигурки из глины и всегда ленится их обжечь или со смехом бросает их в воду, и тогда они падают на дно и погружаются в ил. Он делает движение, красные нити, протянутые как струны паутины от потолка к коврам пола, натягиваются, и я слышу гул как в недрах гигантского рояля ночи. И вдруг он отрывается от пола и поднимается в воздух. Колдун, чьи ноги обтянуты зелёного цвета трико, он обнажает грудь и, склонив голову, беззвучно рыдает. Малиновые лучи сползаются, чтобы насытить его цветом. Он медленно начинает танцевать, запрокинув голову и делая быстрые, плавные движения руками, а на лестницах и под сводами галерей уже слышны звуки шагов и топот сбегающейся стражи, вот-вот они будут готовы, собаки нетерпеливо поскуливают. Я спускаюсь с дерева, но остаюсь, прикованный к нему цепью, сделанной из самого белого снега. Если кто-нибудь увидит меня сейчас, он сообщит страже, и сообщение, пробежав по цепочке, достигнет охотника в зелёном трико, и он выйдет на балкон и, натянув тетиву своего лука, выпустит стрелу. И я буду долго падать на дно света прямоугольника окна, дальше, дальше к светлым стенам его помещений.............. И что-нибудь произойдёт. Может быть, грянет гром. Они трубят в рожки, оглашая лесам повеление об охоте. Они будут травить зверя,- собаки будут бежать по следу, и будут лететь под седоками лошади,- а когда вернутся, они будут спорить из-за места у огня в помещении для слуг. А он даже не заметит, что прошло сколько-то времени, такие как он никогда не замечают времени, увлекшись охотой! Когда он закрывает глаза, мне кажется, что он притворяется спящим. Иногда мне хочется сделать ему больно, чтобы черты лица его исказились, и я почувствовал силу натянутых нитей как в театре марионеток, нет, как натяжение нитей сети, в которую попался ангел! А иногда я хочу быть просто зверем, который спрятался там, где его не будут искать, в единственном месте, куда им не придёт в голову заглянуть в его спальне! И он спустится по ступеням и войдёт в помещение для слуг, и они все вскочат на ноги, увидев его, а он прошествует мимо, как будто не замечая их. Им даже не придётся произносить своих извинений. О чём-то он задумался и не замечает их. Он ушёл, и снова следует короткая борьба за место у огня, хотя и не столь бурная как в первый раз. Просто все уже отогрелись. Скоро будут звонить к ужину. И тогда я смогу уйти. Лучше бы он задёрнул шторы; они отвязывают собак на ночь. Снег метёт всё сильнее. Не нужно думать, что это условный знак - просто забыли задёрнуть шторы, и я вижу его за стеклянной бойницей окна. Он просто не заметил меня как не замечает времени в азарте травли. Он знает о моём существовании из книг, он много читает, он так много времени проводит в библиотеках замка, да, почти половину того времени, что он проводит в гимнастическом зале! Подумать только... Я уйду в глубину тьмы, где звери жадно вынюхивают запахи, и сложу себе дом из досок, которые были когда-то то ли палубой корабля, то ли подмостками виселицы, и буду шутить по этому поводу, поглощая в мрачном одиночестве консервированный ужин, разогретый кое-как над тлеющими ветками костерка, которому никак не разгореться из-за метели. Они будут спать до утра и ничего не увидят. Я буду тосковать. Он стоит, повернувшись спиной к окну, он уходит, но возвращается снова. Он вспыхивает и гаснет... Он не видит, как я схожу с ума. Может быть, ему это не понравилось бы. Он как девочка, плетущая паутину магии снов, по которой как по кровеносным сосудам циркулирует чья-то кровь, но как девочка, он застенчив и непостоянен, и каждый раз его слуги бросаются исполнять приказ, отданный им по рассеянности или застенчивости, и те многие, что живут и будут ещё долго жить по ту сторону рва, называют его тираном. А он и не заметил как уснул, и я не могу подойти к нему чтобы укрыть его пледом, отделённый от него оконным стеклом. Может быть, нужно выключить свет? Может быть, ему мешает свет? Как красивы его зелёные ноги в облегающих трико, как расслаблено его лицо, он улыбается во сне. Свет гаснет. Я не вижу его больше. Я отворачиваюсь. Я ухожу, я бегу прочь
собаки заходятся лаем...
13
Это она ушла, это она сыграла свою роль, а не я - я всего лишь был нужен ей, она обманула меня! Солнце, которое восходит и заходит, солнце, которое дарит земле лето, приближая её к себе, как король приближает к себе фаворита, чтобы через три месяца удалить его от двора и предать зиме, им нужно солнце, чтобы жить и плодиться. Или умереть, и они обманывают, они хитрые. Теперь её нет, и она сыграла свою роль. Это она сыграла свою роль, а вовсе не я. Кто кого использует в этом мире? Я уже ничего не понимаю. Но у меня ещё есть время, ах, да, у меня ещё есть время! Только вот проблема - его больше, чем требуется, и потому оно бесполезно. Да и кончится ли оно когда-нибудь? Занавес будет поднят снова и снова, повинуясь однажды заведённому ритуалу, они будут поднимать его снова и снова, где бы я ни был, они найдут меня, и когда меня не станет, они найдут того, кто будет изображать меня, кто заменит меня, кто будет продолжать играть эту роль... Сволочи. Когда ещё и нет ничего, кажется, ничто и не может погибнуть, но вот ты делаешь шаг, и уже через миг ненавидишь себя за него! А зрители... в темноте всегда довольно места для зрителей. Темнота населена зрителями. Я мог бы понять это и раньше. Я понял это в тот день, когда бы должен был торжествовать, ведь он был в моих объятьях, и он страдал, но что стоит мгновение, когда его нельзя удержать! Ему слёзы принесли облегчение, а мне только боль и усталость. И безысходную жажду. Едва припав ко мне, он вновь стал недосягаем, он ускользнул от меня, она обманула меня, они все заодно! И теперь он ещё дальше, дальше, я ненавижу их всех! Он ускользнул от меня, и об этом не нужно говорить вслух, нет нужды облекать в слова то, что существует и без их участия. Я почувствовал это, и довольно. Это и так больше, чем я могу вынести. Я был нужен ей, чтобы она могла сыграть свою роль, а она была нужна мне... для того же самого! Но другой сцены у меня больше не будет, пусть кто-нибудь другой играет в этих одеждах, пусть играет меня - мне никогда не превзойти этот последний, мой тайный выход. Я хочу, чтобы все ушли, и чтобы ночь не кончалась, вот и всё. Я просто был звездой, и я хочу жить ещё миллион лет, пусть не вечность, пусть ангелы смеются надо мной или вовсе забудут, пусть все уйдут. Я хочу, чтобы все ушли. У меня ещё не отнят мой трон, я повелеваю, пусть все уйдут, я не хочу их видеть. Как милосердны рампы!.. Я сжигаю себя каждый раз у них на глазах, а потом они собирают мощи и оправляют их в серебро. Когда-нибудь придёт кто-то другой, чтобы сыграть мою роль, и тогда его назовут Федрой. А обо мне забудут. Как забыли бы Отона и Сарданапала, будь они на моём месте. А я всё выхожу и раскланиваюсь, но аплодисменты всё глуше и тише, падает снег, все расходятся по домам, толпятся в буфете, берут штурмом общественный транспорт, свет меркнет... я задыхаюсь. Они гасят на этажах свет. Мой возлюбленный не слышит меня больше, мой возлюбленный носит траур поверх зелёных трико. Он всё ещё приходит на её могилу. Подумать только, он приходит на её могилу! А летом он будет приносить ей живые цветы. Так уж заведено. Летом их приносят больше. Я никогда больше не увижу лета, вот странно... что за нелепость! Они всегда приносят цветы. И держат их на своих коленях за спинками кресел в темноте зрительного зала, сидя согласно купленным в кассе билетам, пока ты в муках не издохнешь у них на глазах, и боятся пропустить хоть миг твоей пытки - вдруг упустят самое интересное!- а потом они хлопают тебе. Потом они приносят тебе цветы. Их глаза могут наполниться слезами,- я видел это воочию,- но быстро высыхают. Они не успевают донести свои слёзы даже до улицы. И ничто по-существу не изменяется, правда? Все причины, которые мы создаём, и всё, что мы придумываем, изобретая уловки, нужно нам лишь для того, чтобы свершилось то, что и так, наверное, неизбежно. Но кто-то должен хитрить, чтобы это произошло. Раз эти роли есть, кто-то должен играть их! Время всё не кончается, оно не нужно мне больше. Мне ничего не нужно от него больше. Время не кончится, пока не погаснет свет. Не я опускаю занавес, и я не могу погасить свет, это их мир и его причуды. Но свет медленно гаснет. Уже скоро. Всё равно уже скоро. Уже горят декорации. Лишь однажды можно сыграть свою жизнь до конца.