— Привет, Мария! — прокричал Андрей.
— Привет! — прокричала я. — Я тебя сперва не узнала — богатым будешь!
Андрей что-то прокричал мне в ответ, из чего я услышала почему-то «идиот».
— Что, что? — прокричала я, стараясь направлять Дидье поближе к Андрею.
— К этому все идет, — повторил Андрей. — Чувиха, ты колоссально выглядишь!
— Что он сказал? — нахмурился Дидье.
— Он сказал, что я выгляжу колоссально…
— Тебе это идет, — ободряюще улыбнулся Дилье. Очевидно, он слишком буквально понял слово «колоссально». Я всегда именно так и представлял себе русскую мадонну.
Я не стала ему объяснять, что это всего-навсего модное словечко, что Андрюшка с таким же успехом мог сказать «железно» или «на все сто» или «обалдительно»…
Между тем нас снова свело в танце, и Андрей прокричал: — Как живешь, чувиха?
— На все сто!
— У меня к тебе есть деловое предложение. Я тебе звоню всю неделю.
— Я работаю с делегацией. — Осторожно, одними глазами, я показала на Дидье, который все-таки проследил мой взгляд и снова нахмурился.
— Я тоже работаю с делегацией! — крикнул Андрей.
— Позвони попозже или заходи… Ты помнишь, где я живу?
— Железно-о-о… — затухающим голосом прокричал Андрей, так как произошла тектоническая подвижка толпы и его унесло из вида.
Оркестрик наш смяло тем же катаклизмом, и он, подняв гитары, барабаны и маракасы над толпой, рассеялся в ее клокочущей, разгоряченной и вязкой массе. Оказалось, что толпа, повинуясь неслышимой команде, образовывала широкий коридор для парадного шествия масок.
3В гостиницу мы вернулись в половине первого ночи. Дома я была около двух. На Тверском бульваре веселье было в самом разгаре. Меня чуть не затянули в компанию австралийцев, танцующих под губную гармошку и гитару на детской площадке. Переводчиком у них был парень из нашего института и у них катастрофически не хватало дам для танцев, зато было много пива. Я еле от них отбилась, хотя ребята все были симпатичные. У меня просто уже не было сил. Ведь для меня каждый фестивальный день начинался в половине седьмого утра. Ровно в девять я должна была быть в комнате N 23 Свердловского райкома комсомола, где ждал Володя с отчетом за вчерашний день.
Внимательно выслушав меня, он с умным видом делал пометки в своем блокнотике, потом задавал несколько неожиданных вопросов, из которых видно было, что каждое мое вчерашнее слово или действие давно записано в этом дешевом отрывном блокнотике величиной с четверть ладони.
Для меня до сих пор загадка, кто же это стучал на меня?
Неужели кто-то из делегации? Ведь Володя порой говорил о таких вещах, которых никто из наших не видел и не слышал.
Придя домой, я приняла душ, выпила холодного кефира, рухнула в кровать и поняла, что о сне не может быть и речи. Стоило мне закрыть глаза, как все понеслось и замелькало, будто кто-то закрутил передо мной зонтик, расписанный картинками карнавала. В ушах бухал большой барабан военного оркестра. Впрочем, может, это не казалось, а слышалось из сада Эрмитаж или с Манежной площади.
Промучившись с полчаса, я зажгла свет и поплелась в гостиную выбирать книжку, чудесную вещь Ремарка «На Западном фронте без перемен», которую дала мне Татьяна, я дочитала как раз перед фестивалем. Начиная с 27 июля мне было не до чтения.
Не выбрав ничего на нижних полках, я залезла на стремянку, и тут прозвенел длинный, настойчивый звонок в дверь. Я чуть не свалилась с лестницы от неожиданности. Сердце заколотилось прямо в горле. Звонок повторился. Мне почудились на лестнице сердитые мужские голоса. Я сползла с лестницы, накинула летний халатик на пуговичках и подкралась к двери. И тут снова прямо над головой прогремел звонок.
Дрожащими от страха руками я отперла английский замок и приоткрыла дверь на длину цепочки. И тотчас с жутким криком «пафф» в щель просунулось что-то блестящее… Я в ужасе отпрянула и вгляделась в этот предмет. Это было горлышко бутылки шампанского. За дверью дружно заржали. Я заглянула в щель. Перед дверью в окружении развеселой компании стоял и ржал страшно довольный собой Андрюшка Резвицкий.
4Их было шесть человек. С Андреем пришли два американских художника-абстракциониста Билл и Сэм, их переводчица Светлана и та самая дама, с которой Андрей танцевал на карнавале, с запавшими глазами, большим ртом, раскрашенным ярко-малиновой помадой, и челкой, падающей на холодные серые глаза, — ее звали Евгения. Как потом выяснилось, она была известным искусствоведом.
Последним вошел какой-то молодой парнишка лет двадцати. На нем была измазанная краской ковбойка и замасленные на коленях хлопчатобумажные китайские брюки защитного цвета. На пухловатом невыразительном лице его выделялись маленькие, круглые насмешливые глазки. Они словно живо участвовали во всем происходящем и одновременно иронично наблюдали за всем этим со стороны. Он был похож на нашего слесаря-сантехника, вечно пьяного Гришку, и на Иванушку-дурачка из русских сказок. Причем на такого дурачка, который потом становится царевичем. Сходство с Гришкой довершала брезентовая сумка из-под противогаза, болтающаяся на плече. Представляя его мне, Андрей сказал:
— Знакомься, это гений. Зовут Толя.
Причем когда он это сказал, девица с малиновыми губами важно кивнула головой, словно без ее подтверждения Андрюшкины слова были недействительны.
У каждого из них было по две бутылки шампанского, которое они только что добыли у швейцара кафе «Арарат» на Неглинке. А Толя достал из своей противогазной сумки бутылку «Айгешата» и бутылку крымского портвейна «Южнобережный». Как выяснилось позже, он ничего кроме портвейна не пил. В этом отношении он был строг.
— Представляешь, — кричал Андрей, словно вокруг еще шумел карнавал и играл военный оркестр, — я предупредил Илюху, что мы едем, железно договорились, подваливаем в мастерскую, а там — тишина. Ну разве не скотина?! Я думаю, что он там, в мастерской, только не захотел открывать. Он знал, что мы ему гения везем, а он гениев страшно не любит. Он в них не верит и всегда злится, когда кого-нибудь при нем называют гением. Евгения, — он повернулся к девице с челкой, — как, ты говорила, называется эта болезнь?
Евгения зябко передернула плечами, постучала длинным мундштуком о край пепельницы, стряхивая пепел с си гареты «Фемина», и снисходительно сказала:
— Синдром Сальери.
— Вот-вот, — прокричал Андрей, — а по-русски это черная зависть! Поэтому он и не открыл. Ну ничего, я ему устроил варфоломеевскую ночку… Я ему кнопку звонка спичкой заклинил. Наверное, он до сих пор звонит, а Илюшенька боится дверь открыть, думает, что мы там с нашими гением стоим.
Андрей выкрикивал всю эту информацию, помогая мне накрывать на стол.
Переводчица Светлана вполголоса переводила все сказанное американцам. Те ей в ответ согласно кивали головами и бормотали: «Йес, йес»..
А Гений тем временем открыл бутылочку «Айгешата», являющегося по сущности своей тем же портвейном, толь ко марочным, налил в чайную чашку, забытую мною на столе, и потягивал, смакуя.
5Когда мы сели за стол и разлили шампанское по бокалам, Гений, уговоривший уже вторую чашечку портвейна, не обращая внимание на то, что Андрей встал и уже открыл рот чтобы произнести тост, подошел ко мне и, глядя на меня своими птичьими глазками, просительными и насмешливыми одновременно, спросил тихим голосом:
— Слышишь, старуха. У тебя есть бумага?
— Какая бумага? — опешила я.
— Любая, — он махнул своей маленькой грязной ручкой, — только чтобы на ней ничего не было нарисовано.
— Что-нибудь типа ватмана или белого картона, — с почтительной готовностью пояснил Андрей, застывший со своей рюмкой.
Американцы, которым, очевидно, были знакомы эти слова, радостно закивали и воскликнули хором:
— Йес, йес, вэтмэн, плиз!
У меня со школы оставалась еще пачка ватмана листов в двадцать, размером с газетную страницу. Видя такой повальный энтузиазм, я поставила свой бокал с шампанским на стол и принесла бумагу.
— Слышь, старуха, я столько сейчас не накрашу… — тихо пробормотал Гений, но в глазах его мелькнул жадный огонек.
Было похоже, что большая пачка бумаги на него действует так же возбуждающе, как ящик водки на алкоголика.
— Остальное возьмите с собой, — предложила я. — Она мне не нужна.
Я сказала правду. Сперва я пыталась делать из нее вы кройки, но потом убедилась, что лучше всего их вырезать из крафт-бумаги. Она и тоньше и плотнее и не ломается от частых перегибов. И, уж конечно, она была намного дешевле. Я в нашем гастрономе на Никитских воротах попросила у директрисы Ирины Владимировны, которая в свое время консультировалась у моей мамы по женским проблемам, и она мне дала остаток от роля прямо на картонной бобине. Там было, наверное, метров пятьдесят при ширине метр.