– И будут лечить, да, папа?
Доктор и сержант переглянулись.
– Конечно, дорогая, – сказал доктор, нагибаясь и целуя Молли в щеку. – В конце концов, мы же цивилизованные люди, не так ли? Ну, беги теперь. Стивенс, дружище – не отрядите ли кого-нибудь проводить Молли до паровика?
– Разумеется, доктор, сэр. Хопкинс! О, ты тут, как кстати. Слышал господина доктора? Проводишь юную мисс Блэкуотер до паровика и проследишь, чтобы она благополучно на него села. Все ясно?
– Сэр, так точно, сэр!
Молли не стала возражать, что она уже большая, что знает район пакгаузов уж явно не хуже долговязой дылды Хопкинса и прекрасно отыщет дорогу сама. Если папе что-то втемяшивалось в голову – его не могла переубедить даже мама.
– Счастлив быть вам полезен, мисс!
Рыжий Хопкинс улыбался, показывая щербатый рот, где не хватало одного переднего зуба.
– Спасибо, сэр, – церемонно сказала Молли, подбирая юбки в точности тем самым движением, что и миссис О’Лири. – Очень любезно с вашей стороны сопроводить меня.
Хопкинс, явно не привыкший к тому, чтобы кто-то называл его «сэр», весь аж прямо расцвел. И всю дорогу к остановке паровика с убийственной серьезностью охранял Молли, выпятив нижнюю челюсть так, что девочка забеспокоилась – как бы вывих не заработал. Им поспешно уступали дорогу – еще бы, горных егерей в Норд-Йорке уважали.
– Куда прешь, деревенщина! – рыкнул Хопкинс на какого-то зазевавшегося фермера, недостаточно быстро, по мнению Джима, убравшегося с их пути. – Простите, мисс Блэкуотер, здесь столько неотесанной публики…
Мимо прогромыхал паровой локомобиль с эмблемой Специального Департамента на дверцах и сзади, и Хопкинс тотчас вытянулся, отдавая честь ладонью в белой перчатке.
Сквозь темные окна было ничего не видать.
Локомобиль прогромыхал, поехал дальше.
– Вчера, мисс Моллинэр, взяли одного, – заговорщическим полушепотом оповестил девочку Хопкинс. Видно было, что умолчать об этом выше его невеликих сил. – Нас в оцепление поставили, а сами магика взяли.
– Не может быть! – Молли не понадобилось притворяться. – Настоящего магика? Малефика?
– Самого малефичного малефика! – уверил ее Джим.
– Как же его поймали?
– Соседи донесли, слава Всевышнему. Я слышал, все началось с того, что к нему молочные бутылки сами на порог взбирались. Молочник-то, чтобы в гору не тащиться с тележкой, оставлял на общей полке. Все соседи за своим молоком спускались, а этот, говорят, никогда. А потом кто-то заметил, как бутылки к нему сами – прыг, прыг, прыг и в двери. Ну, тут-то они и донесли.
Счастье, что он ничего натворить не успел. Надо ж, мисс Моллинэр, быть таким идиотом – волшебник-то этот, похоже, и впрямь надеялся всех умнее оказаться, магичность для себя приберечь, словно и не знал, чем это все кончается, и не ведал! А вот в мехмастерских паровозных сказывали, что на неделе у них там один возчик, того, рванул.
– Как рванул? – ахнула Молли, прижимая ладошки к щекам. – Ни в кого не превратившись?
– Да вот так и рванул! – надулся от важности Хопкинс, явно довольный эффектом. – Не, в чудище не обернувшись. Сказывают, такое тоже бывает. На него, говорят, и раньше поглядывали, но не так, чтобы очень. А тут, говорят, приехали за ним, а он ка-ак рванет! Побежит, в смысле. Особый Департамент за ним, а он прыг в коллектор, в трубу, значит, а там ка-ак бахнет! Дым столбом, огонь до неба! Все с ног попадали!
Молли не могла припомнить ни «дыма столбом», ни «огня до неба». Спорить с Хопкинсом она, однако, не стала. Тем более что они уже добрались до остановки, к которой подкатывал двухвагонный паровик.
* * *Молли ехала домой, низко надвинув шлем и опустив на глаза очки-консервы – она взобралась на империал, однако ветер словно с цепи сорвался – прямо в лицо летели пригоршни жесткого снега, но вниз Молли упрямо не спускалась.
Паровик бодро пыхтел по все тем же улицам, узким и темным, все так же тянулись по обе стороны высоченные, нависающие стены со слепыми желтыми окнами, однако снег скрадывал все это, умягчал, набрасывал флер зимней сказки, и это, право же, стоило того, чтобы мерзнуть на открытом империале. Паровик этот был толкачом, дым весь летел назад, не мешая пассажирам империала.
Стрелка, другая, перекресток. Поднята лапа семафора, и паровик тормозит, пропуская другой, стучащий колесами по пересечной улице. Молли ехала домой, но думала сейчас не про дестроеры и мониторы в гавани, не про бронепоезда в депо – а исключительно про пленных Rooskies.
И про мальчишку того тоже. Ых.
Неправильно это.
И да, глядел он как-то… тоже неправильно. Одеты, конечно, как варвары. Одни touloupes чего стоят! И что теперь с ними сделают? Наверное, ничего плохого. Нет, не «наверное», конечно же, ничего плохого! Иначе зачем папе их осматривать?
Молли сердито помотала головой, поправила шлем. Задумалась, замечталась – этак и свою остановку пропустить недолго!
Лихо скатилась вниз по бронзовым перилам (по случаю непогоды на империале Молли оставалась единственной пассажиркой) и вприпрыжку поскакала к дому.
Но до самого порога ее не оставляло ощущение, что жесткие зеленовато-серые глаза мальчишки-пленника глядят ей прямо в спину.
Мама, само собой, велела переодеться «как подобает приличной девочке», а до того никаких рассказов выслушивать не стала. И лишь когда Молли, уже в платье, домашнем переднике, аккуратно сложив руки перед собой, вошла в гостиную, мама подняла на нее взгляд.
– Да, дорогая?
Молли принялась рассказывать. Мама любила подробности. Ее интересовало и то, не встретила ли дочь знакомых на паровике, кто был вокруг папы, чем он был занят.
– И там привезли пленных, мама, вы представляете? Настоящих Rooskies!
– Ужас какой, – мама поднесла к лицу платочек. – Молли, милая, вы очень испугались? Прошу меня простить, дорогая. Я никогда не послала бы вас туда, знай я о таких обстоятельствах. А ваш отец тоже хорош! Мог бы прислать посыльного, подумать о том, чтобы не подвергать вас опасности!
Молли вздохнула про себя. Она не любила, когда мама по мелочам выговаривала папе.
– Мама, так ничего ж страшного! Там егеря вокруг стояли! С оружием! В четыре ряда!
Насчет четырех рядов она, конечно, преувеличила, но что делать, приходилось выкручиваться.
– Все равно, – непреклонно сказала мама. – Папа обязан был позаботиться о вашей безопасности. Я непременно переговорю с ним, дорогая. Больше такого не повторится, можете быть уверены.
Молли ничего не оставалось, как вновь вздохнуть.
– Могу ли я пойти к себе, мама? У меня еще уроки оставались.
Это всегда служило универсальной отмычкой.
– Конечно, дорогая.
В комнате Молли рассеянно полистала учебник, уставилась в заданное на сегодня упражнение.
«Бронепоезд выпустил по варварам 80 снарядов, часть весом 6½ фунта, а часть весом 12½ фунта. Сколько было выпущено снарядов каждого вида, если всего вес бронепоезда уменьшился на 700 фунтов? Весом израсходованных угля и воды пренебречь».
Та-ак… 80 снарядов… шесть с половиной фунтов… это, конечно, морская легкая двухсчетвертьюдюймовка. На огромном «Геркулесе» таких пушек шесть в одноорудийных башенных установках, максимальный угол возвышения… тьфу! У меня ж совсем не это спрашивают!
А двенадцать с лишним фунтов, это, само собой, классическая трехдюймовка, самое распространенное орудие на легких дестроерах, миноносцах и прочей мелкоте. На «Геркулесе» таких четыре. Его основной калибр – тяжелые гаубицы в семь с половиной дюймов, а трехдюймовки и прочее – чтобы варвары даже и не мечтали подобраться к полотну.
Молли в два счета решила легкую задачку, аккуратно вывела оба уравнения, расписала – она такое щелкает в уме, но в школе требуют «должного оформления». И мама, когда смотрит на ее уроки, первым делом проверяет, чтобы не было клякс.
Ну, да, пятьдесят снарядов в 2¼ дюйма и 30 – трехдюймовых. Невольно перед глазами Молли возник белый заснеженный лес, и черная колея железной дороги, и громадная туша «Геркулеса» в зимнем камуфляже, и облака густого дыма над трубами, броневые башни, повернутые в сторону леса. Пламя, вырывающееся из орудийных стволов. Задранные к серому небу жерла гаубиц. И взрывы, взрывы, один за другим, снаряды, рвущиеся на краю леса, снопы осколков, летящие щепки от терзаемых древесных стволов.
Вся артиллерия «Геркулеса» вела беглый огонь.
Там, среди стволов, среди вздымаемых разрывами земли и размолотой в пыль древесины, метались какие-то фигурки. Падали, вскакивали, перебегали, укрываясь в источающих сизый дым воронках. Иные так и оставались лежать – в нелепых белых накидках, испятнанных красным.
«Геркулес» громил и громил лес прямой наводкой, извергая снаряд за снарядом.