К тому времени Джордж обнаружил, что к нему иногда обращались как к Эндикотту. Обращение казалось довольно простым и удобным, но оно несло оттенок неопределенности, поскольку Эндикотт могло быть и именем и фамилией. Чтобы не зарываться слишком глубоко — так как у каждого из нас хватает и других своих проблем, — я скажу, что в нашем обычном понимании вещей, даже в таком вот месте, как это, слово «Эндикотт» может восприниматься двояко. Между прочим, то же самое обнаружили и древние христиане, когда их загнали на арену со львами. Или это обнаружил император? Во всяком случае, что-то между ними там произошло. Джордж знал об этом по слабому отпечатку метафоры, который остался в его уме. Время стерло остальные следы, сохранив лишь мрачное ощущение подавленности, которое несла в себе эта тяжелая и громоздкая фигура речи.
Джорджу не хватало тех важных жизненных качеств, благодаря которым можно было закончить рисунок, связать движения в танец или спеть сольную партию в ангельском хоре. Тем не менее он довольно нормально обходился с тем, что попадало ему в руки, будь то, например, клочок бумаги в местах общего пользования или разрушенный храм на склоне горы. А ведь такие вещи не заботились о том, куда им попасть. Одним словом, Джордж решил проигнорировать данный вопрос, хотя на самом деле вопросов-то ему никто и не давал. Кроме того, у него почти не оставалось выбора, потому что в этот момент, в этот самый, так сказать, кульбит времени, произошло событие, которое Джордж посчитал бы беспрецедентным, если бы узнал о нем заранее.
Такие события случаются время от времени, но мы проходим мимо них, занятые мыслями о хлебе насущном и насущном масле. И поэтому не было ничего удивительного в том, что океан, сиявший бликами заката и казавшийся еще мгновение назад незыблемым атрибутом реальности, вдруг оказался на грани ужасного беспредметного прошлого, в котором он чуть позже и сгинул. Его тихую гибель скрыло за собой то новое, что только едва начинало прорастать.
Какое-то время Джордж размышлял о смысле происходивших с ним явлений. А это не такое уж и бессмысленное занятие, верно? Вам бы тоже не помешала лишняя минутка, если бы вас завертело в круговороте каких-то событий. Кроме того, следует учесть, что даже такая мимолетная фраза, как «мгновенная расплата», требует на свое осмысление не меньше минуты — вернее, не сама фраза, а то, на что она ссылается в метафорическом, так сказать, смысле слова. Джордж еще не мог разобраться, впервые он подумал об этом или нет. Но как Эндикотт он позволил себе немного посомневаться. И раз они платили ему за такую работу, то почему он должен этого стыдиться? Что естественно, то не безобразно, как любил он говаривать своим корешкам, потягивая виски в баре. Прошу прощения, мадам, но я не говорил, что у Джорджа росли из тела какие-то там корешки. Я имел в виду его закадычных приятелей, и они, надо сказать, выглядели почти так же, как он. Ну разве что более коренастыми. А какими еще могут быть корешки?
Сам же Эндикотт был долговязым и худым. Они даже называли его Струей. Джек Струя — не слишком мило, правда? Но вы же знаете, какими грубыми становятся люди, попадая под газовую атаку.
Говоря по правде, мы и сами повидали многое на своем веку. Особенно теми вечерами, когда, добравшись до берега моря, пытались снять на время несколько коробок — сначала тех, где живут, а потом тех, с кем живут. И на морском берегу всегда хватало того и другого. Очевидно, они как-то связаны друг с другом. Хотя лично я не уверен, что одни коробки порождают другие. Природа более тонка, и ее пути неисповедимы.
В то время вопрос надвигавшейся истории еще не вставал так остро и грозно. Люди наслаждались своими маленькими радостями, но то была настоящая и респектабельная жизнь. Как жаль, что мы больше не увидим ничего подобного.
А разве можно забыть эти прекрасные прогулки по морскому берегу, когда мы присматривались то к одним коробкам, то к другим; разве можно забыть ту магическую игру слов, которая возникала в беседах между мужчиной и женщиной? Пикники запоминались сложными салатами — салатами из встреч и чудесных дней!
Впрочем, и тогда возникали проблемы. Но в то время мы еще не знали, что считать проблемами, а что — промежутками между ними.
Джек Струя. Представляете, каково быть таким человеком? Или Джеком Мокрое Пятно? Хуже не придумаешь, верно? Да, молодежь грубеет с каждым днем, и особенно здесь, в этой стране первопроходцев и пионеров, где люди без галстуков считаются либо зелеными сопляками, либо древними и ветхими старцами. И жизнь здесь, конечно, не сахар.
Тем вечером Эндикотта одолевало смутное и тревожное предчувствие. Он вышел на узкую полоску пляжа и уселся перед своей лачугой — довольно стандартным домиком с обычным набором кухонных приспособлений. В те дни еще не изобрели всяких там кухонных комбайнов и микроволновых сеялок, поэтому все женщины работали вручную. Во всяком случае, Эндикотт принимал их тогда за женщин.
А потом начались первые неприятности. Они всегда приходят к нам тихо и незаметно, и мы не думаем о них вплоть до того момента, пока вдруг не случается настоящая беда. Впрочем, вы лучше меня понимаете эзотерический смысл усеченных конусов, которые тоже влились в нашу жизнь незаметно и тихо.
Сначала нас беспокоили только их немного вульгарные черты — да-да, вульгарность и кривые подлые рты. Каждый из них носил с собой гитару, но мы никогда не слышали, чтобы они играли. И еще нам тогда казалось, что их отговорки слишком глубоки для нашего понимания.
— Куда вы идете?
— Вон туда, чтобы посмотреть на усеченные конусы. Хотите пойти вместе со мной?
— Мне бы очень хотелось, но сейчас я занят. Не могли бы вы передать им эту корзиночку с диалогом?
— А-а! Это та штука, которую вы собираете в словесных дебрях? С виду ничего особенного. Но я бы не стал кормить такой пищей своих детей. Ничего хорошего из этого не получится. Вы понимаете, что я хочу сказать?
С каждой его новой фразой я становился все более и более подозрительным. Да и с какой стати он так разговорился, если еще минуту назад ему и смотреть-то на меня не хотелось?
— Послушайте, — сказал я, — может быть, вы пойдете себе дальше?
— Меня зовут Джордж, — ответил он.
Где-то под кипой желтых страниц моего разума завыла тревожная сирена. Я же ни о чем его не спрашивал! Тем более что мы никогда с ним до этого не встречались — да и до того тоже. Тогда почему он назвал мне свое имя? То самое, которое я терпеть не могу. Неужели втирается в доверие, чтобы остаться здесь или оставить мне свой пухлый мешок с диалогом?
— Как мне не хочется таскать его с собой! Он такой липкий.
— А ну, кончайте это! — закричал я, торопливо закрывая мешок.
Если и есть на свете вещь, которая вам абсолютно не нужна, так это диалог из болтливого мешка. И не только потому…
— Но помимо этого и по многим другим причинам.
— Хватит, я вам сказал!
Однако мешочек протекал, и диалог сочился из него тонкой струйкой. Я изо всех сил старался не слушать тот бред, который вытекал из лопнувшего шва.
— В ту пору сирены Франции носили длинные платья, которые придавали им довольно унылый вид, и поэтому, собравшись с духом, я сказал ему…
Вы и сами знаете, насколько утомительным может казаться чужой диалог. Но диалог внутри диалога — это вообще невыносимо. Мы можем выглядеть немного наивными и не искушенными в ваших городских штучках, но нам прекрасно виден нескончаемый регресс, который уже встает над горизонтом культуры. И, оглядываясь назад, я замечаю теперь что-то безошибочно поддельное во всем том, что предшествовало настоящему времени.
Этот Джордж, назвав свое имя, тем не менее не торопился узнать мое. Возможно, он думал, что я представлюсь сам, но это шло вразрез всему оформлению ситуации, ее моральному орнаменту и формам приличия.
— Скорее я поцелую раздавленного таракана, чем представлю себя.
Прозвучавшую реплику мне явно навязали. Конечно, я бы так не сказал. Упаси меня боже! Эта фраза вытекла из мешочка с диалогом.
И только тут до меня дошло, что этот парень принес мешочек в коробке. А значит, он был тем самым знаменитым Джорджем, который прославился своими вездесущими коробками. И я должен признать, что это меняло многое.
Чем больше я думал о Джордже, тем меньше он мне нравился. Не то чтобы знал его лично или действительно тратил свое драгоценное время на какие-то размышления о нем. Конечно же, нет. Все прошло гораздо быстрее. Вы же знаете, как это происходит внутри. Вот вы взглянули на кого-нибудь — и вот у вас уже свое личное мнение. Проблема в том, что между этими двумя событиями больше ничего нет, и такой поворот дела приводит нас в замешательство. Мы знаем правила игры. По этим правилам там должно что-то быть.
— Чтобы избежать субъективного идеализма?