Та потыкалась клювом в ее губы и в порыве благодарности за внимание к собственной персоне залепетала:
— Чаю хочешь? Чай пить будем, да?
— Будем, будем. Вот только поговорим и будем пить чай. А ты, Гошенька, не мешай пока. Посиди, умница, тихонечко.
Закончив обмен любезностями с болтливой птицей, старушка обернулась ко мне.
— Идемте, милочка, на кухню. А то он, пожалуй, не даст нам поговорить. Он у меня, вообще-то, славный. Все на свете понимает птичка. Мою серую жизнь скрашивает. Не так уж много радостей в этой жизни. Идемте.
Мы прошли со старушкой на кухню. Там царила та же удручающая обстановка. Облезлый холодильник и ведерко под раковиной — активно подтекала ржавая труба.
Я присела на ободранную табуретку гигантских размеров, изготовленную умельцами не знаю какого века.
— Ты че там делаешь? Чай пить будем, да? — раздалось из комнаты.
— Вот каналья. Он у меня гостей ужасно любит. С каждым побеседовать норовит.
Лицо старушки светилось любовью к надоедливой птице.
Вообще-то надо отдать старушке должное. Несмотря на тяжелый запах и кучи ненужного барахла, в квартире все же не было грязно. Когда-то эта квартира, возможно, выглядела вполне современно и была ухоженной. Но одинокая жизнь, недостаток средств к существованию и ослабевшее здоровье потихоньку делали свое черное дело. На такое существование, к сожалению, обречены все одинокие старики в нашей стране.
— Анастасия Петровна, в своих показаниях вы утверждаете, что в день смерти Ангелины Васильевны в ее квартиру никто не входил и никто не выходил оттуда до момента трагедии. Вы это абсолютно точно утверждаете? Ведь вы же не наблюдали за ее дверью все утро? Так?
— Так, конечно. Но у нас лифт очень шумно работает. Всегда слышно, когда на нашем этаже останавливается. На нашей площадке еще две квартиры. В одной уже полгода никто не живет. Что-то там хозяева ее продают, перепродают. Сейчас ведь как… Сами знаете. Новые магазины открываются, через месяц закрываются. В некоторых квартирах хозяева без конца меняются. Так сказать, новый стиль жизни, будь он неладен.
И как бы в подтверждение ее слов из комнаты раздалось:
— Всю стррану ррастащили, гады. Гррабители, — выразил Гоша свое и хозяйкино политическое мировоззрение и добавил: — Трриста ррублей. Как жить? Как жить? Хорроший Гоша.
— А в другой, — не обращая внимания на пламенное выступление своего питомца, продолжала старушка, — скоро месяц как нет никого. Она отдыхает за границей. На островах каких-то. Ныне-завтра вернется. Я туда хожу цветы поливать. Так вот, в тот день я лифта не слышала. Не останавливался он на нашем этаже, пока Галя не приехала.
— Хорошо. Понятно. А если бы кто-то поднялся по лестнице, то вы могли и не знать. Я правильно понимаю?
Старушка пожала плечами.
— Да кто ее знает? У нас слышимость хорошая. Если бы к Ангелине позвонили в дверь, я бы тоже услышала.
— А Галину Николаевну вы знаете лично?
— А как же. Такая умница. Очень хорошая женщина. Она уж и мне сколько раз помогала. У меня ведь нет никого, кроме Гоши. Муж пять лет как помер. А детей у нас не было.
Гоша, услышав свое имя, снова вмешался в наш диалог:
— Как жить? Хорроший Гоша.
— Она все для Ангелины делала. Ее же внучка бросила. Старуху парализовало. Нет чтобы бабушку к себе взять. А она чужого человека наняла. Ангелина, правда, никогда не жаловалась. Святым человеком была. Царствие ей небесное, — старушка перекрестилась. — Это вот хорошо, что такая Галя нашлась. А другая-то неизвестно как бы ухаживала. Деньги только драла бы, да и все. А эта на совесть ухаживала. Недаром Ангелина ей квартиру завещала.
— Скажите, Анастасия Петровна, а Ангелина Васильевна говорила вам, что собирается завещать свою квартиру Галине Николаевне?
— Нет. У нас с ней не было такого разговора. Она внучку безумно любила. Я ей все пыталась глаза открыть. А она: «Я сама не хочу к ним переезжать. Их дело молодое». Но я-то знаю, как одной плохо. Думаю, что она внучку просто пыталась оправдать. Так-то вот. А Галя ей всю душу отдавала. Она и ко мне ходит. А ведь ей за это никто не платит. Человек хороший, и все тут.
— Хорроший Гоша. Хорроший. Трриста ррублей. Как жить? Как жить? — вновь вмешался досужий Гоша.
— Может, чайку поставить?
— Да нет, спасибо, Анастасия Петровна. Вы мне скажите, пожалуйста, кто-нибудь, кроме Наташи, Валеры и Галины Николаевны, к Ангелине Васильевне приходил?
— Иногда с Галей Илюша приходил. Они работают вроде как вместе. Очень приятный молодой человек. Он мне для Гошеньки клетку новую сделал. У меня-то маловатая была. А эта просторная. Гошке нравится. И колокольчик повесил. «Вот, — говорит, — баба Настя, сам, своими руками». Он тоже вроде врач. Ангелину лечил. Уж она им довольна была. Все о его таланте говорила. Но в день ее смерти Илюша тоже не приходил. Они ведь всегда, когда к ней приходили, ко мне заглядывали. То за хлебушком сходят, то за молочком. А в тот день Галочка прибежала сама не своя: «Баба Настя, иди скорей. Что делать-то? Баба Лина умерла!» А сама белая как мел. Плачет. Я туда скорей. А она, сердешная, одна-одинешенька. Померла соседушка. Повторный удар, видать. Ежели бы ее внучка была порядочным человеком, разве ее бабка померла бы в одиночестве? Скажите мне, милая: права я?
Я пожала плечами.
— Возможно.
— Прравильно говорришь. Хорроший Гоша. Иди поцелую.
— Говорливая у вас птичка.
— Это верно. Он у меня правдолюбец, сердешный. Все как есть понимает. Умный до невозможности. Галя его тоже полюбила. Говорит: «Баба Настя, я таких умных попугаев ни разу не видела». Вот так, — закончила свою речь старушка, царапая ножом пластиковую крышку стола. Я подумала, что больше ничего полезного узнать от Анастасии Петровны мне не удастся. И поднялась.
— Спасибо вам, Анастасия Петровна. Вы мне очень помогли. А вы не знаете случайно, как фамилия Ильи и где он живет?
— И-и, милая. Зачем мне знать? Я разве к нему в гости собираюсь? Вот поможет, чем может, — и на том спасибо.
— Понятно. — Я вышла в прихожку и, надевая пальто, сказала старушке: — Зря, Анастасия Петровна, вы так чужим людям доверяете. Мало ли что у них на уме.
— А что с меня взять-то? Богатств у меня никаких. По молодости мы со стариком хорошо жили. Работали оба, хорошо зарабатывали. У меня золота много было. А теперь вот распродала все. Пенсии не хватает. Жить-то надо как-то. Я же только триста рублей получаю. Поди проживи на них.
— Триста ррублей. Как жить? Как жить? Гррабители, — снова зачирикал Гоша.
— Вот с Гошкой и ведем дебаты. С кем же еще? А взять с меня нечего. Это просто они люди заботливые. У нас, говорят, работа такая: о людях заботиться.
— Проходимцев много сейчас, Анастасия Петровна. Для них жизнь человеческая ничего не значит. Ради выгоды отца родного убьют. А прикинутся такими овечками, что и не подумаешь.
— Эти не такие. Свое последнее отдадут.
— Блажен, кто верует. Хорошо, если они действительно такие бескорыстные. Всего вам доброго, Анастасия Петровна.
— До свидания, милая. Ежели что надо будет, заходите. Покалякаем.
— Спасибо.
Старушка закрыла за мной дверь. А я без шума проникла в квартиру Ангелины Васильевны Храмовой и сразу прошла на кухню. Стандартная обстановка, как в каждой тарасовской квартире. Стол у окна. Слева от двери — полочка с телефоном. Справа — навесные шкафы.
Вот тут, напротив окна, если судить по фотографиям, которые приложены к делу, сидела Ангелина Васильевна в момент своей смерти.
Обстановка, конечно, гораздо более современная, чем у Анастасии Петровны. И телефон посовременнее — с кнопкой — регулятором звука. Фиш-хук назывется. И все чистенько. Можно и ремонт не делать. И ничто не напоминало о случившемся. Жаль, что предметы не умеют говорить. Они бы, наверное, очень многое могли порассказать.
* * *Ничего достойного внимания я не обнаружила. Свидетельские показания не приоткрыли завесу тайны. Хотя почему не приоткрыли? Французы говорят: «Шерше ля фам — ищите женщину». А тут получается «Ищите мужчину». Пока что это — единственная зацепка.
И еще. Передо мной стояла дилемма — встречаться ли с Галиной Николаевной или сначала потихоньку понаблюдать за ней. В этом вопросе мне, конечно, помогут кости. Из лифта я вышла с твердым намерением погадать и, сев в машину, осуществила задуманное.
Так что, косточки, познакомиться мне с Юрченко или понаблюдать за ней? Ваше мнение? Как скажете, милые, так я и поступлю. Выпала комбинация 21+33+2 — «Интересующая вас особа — человек показной нравственности».
Вот как? Забавно. Ладно. Объявимся, но не представимся. Если Юрченко — человек в маске, то и мне надо сделать то же самое.
Элементарно, правда, милые? А теперь — вам отдыхать, а мне было бы неплохо где-нибудь перекусить. Желудок лает. Но это можно осуществить по ходу дела. Офис «Мама-плюс» находится на первом этаже гостиницы «Олимпия» по соседству с рестораном и кафе под тем же названием. И хотя шикарные гонорары мне вряд ли перепадут, с хлеба на воду перебиться хватит с прошлого дела.